Это Хильдегард знала и сама, от замечаний мужа было мало толку. Но боли в спине не исчезали, даже если она и понимала, отчего они происходят.
С тех пор как Йоганнес исчез, она больше не готовила еду, не наводила порядок в квартире и не ходила за покупками. Рихард делал все это неохотно, но молча. А Хильдегард теперь, тихо страдая, лежала на диване и думала, не будет ли, в конце концов, безболезненнее и лучше просто принять чрезмерную дозу снотворного или прыгнуть с крыши высотного дома.
Она чувствовала, что настроение Рихарда с каждым днем становится все хуже, но пока что он ничего не говорил, не выставлял никакого ультиматума, поскольку считал болезнь жены временным явлением.
Раз в два дня звонил Лукас, и Хильдегард только и жила в ожидании этого момента, этого телефонного звонка, который звучал для нее как-то иначе, чем любой другой звонок.
В половине шестого она не выдержала. Она встала и тихо, насколько позволяла больная спина, выскользнула из спальни. Рихард дышал спокойно и тихонько похрапывал. К счастью, он не проснулся.
В ванной она поставила маленький пластиковый стул под душ и сидела, поливая плечи теплой водой. Она думала о Йоганнесе. Как он в десятилетнем возрасте сидел за кухонным столом, барабанил ножом и вилкой по столу и, сияя, пел «Мы есть хотим, есть хотим, есть хотим» в ожидании своих любимых картофельных оладий. Через несколько секунд Лукас тоже подключался к пению. Хильдегард жарила оладьи, улыбаясь про себя, и благодарила небо за прекрасных сыновей, которые от радости жизни распевали во всю глотку.
В шесть часов она уже сидела за кухонным столом и пила первую чашку кофе. Кофе был горьким, но она радовалась, что вообще может чувствовать хоть какой-то вкус, потому что сладкое, кислое или острое для нее, собственно, уже не имело никакого значения. Она едва замечала разницу между ними.
Она даже не попыталась раздвинуть гардины в кухне. Ее не интересовало, светило за окном солнце или шел дождь. Так же точно мало ее интересовало, что творится в мире, поэтому она не стала включать радио.
В половине девятого пришел Рихард.
— Доброе утро, — сказал он, взял чашку и налил себе кофе. — Как ты спала?
Она пожала плечами и улыбнулась. Он и так знал ответ.
Рихард вымыл посуду после завтрака, убрал постель, проветрил спальню, пропылесосил гостиную и заглянул в холодильник проверить, достаточно ли там овощей к обеду или все же придется идти за покупками. Салата было еще достаточно, и он был почти благодарен судьбе за то, что не придется выходить из дому. Потом он отправился в маленькую комнату за кухней, которую переделал в свое ателье.
С тех пор как ушел на пенсию, он почти все свободное время посвящал исключительно своему хобби: строил модели знаменитых зданий и сооружений из спичек. Сейчас он работал над зданием рейхстага в Берлине и надеялся, что сделает его до Рождества. Это был заказ одного врача, который выставлял в своей частной клинике столь необычные произведения искусства и платил за это огромную цену.
Рихард любил работать со спичками. Он концентрировал свое внимание на том, чтобы обработать спичку так, чтобы она выглядела, к примеру, как толстая балка, и это занятие поглощало его настолько, что он забывал все остальные заботы, болезнь жены и даже вероятность того, что его старшего сына уже нет в живых.
Хильдегард сидела до десяти часов в кухне. Потом она сходила в ванную, переоделась и уселась на диван в гостиной, чтобы весь оставшийся день гипнотизировать телефон.
В половине двенадцатого позвонил Лукас.
— Все без изменений, мама, — сказал он, — к сожалению, ничего нового. Йоганнес не звонил, и мы знаем не больше, чем позавчера. Полиция навела справки в больницах и аэропортах Рима, но больше они ничего не делают, потому что не предполагают, что произошло преступление, и считают, что взрослый человек может находиться там, где он хочет. Нам нужно просто ждать, мама. Ждать, что он вернется сам. Наверное, у него была причина, раз он исчез. И проблема заключается в том, что мы этой причины не знаем.
У Хильдегард перехватило горло. Она едва могла говорить.
— А у них… — робко начала она. — Я имею в виду, есть какой-нибудь контакт между итальянскими и немецкими органами?
— Не представляю.
Хильдегард вцепилась в подлокотник дивана, пытаясь взять себя в руки.
— Я этого не понимаю! — вдруг закричала она. — Неужели это такая мелочь? Неужели каждый день люди бесследно исчезают без всякой причины?
— Мы не знаем, что еще можно сделать, мама, — сказал Лукас подчеркнуто спокойно.
— Складывается впечатление, что мне просто ничего не говорят. По крайней мере, не говорят правду! — Ее голос дрожал. — Я не могу сидеть здесь и делать вид, что ничего не случилось. Я больше не могу ждать и надеяться, что он вдруг совершенно неожиданно появится снова, Лукас. Я так не могу! Я сойду с ума! Я пойду в полицию. Я подам заявление об исчезновении человека. Может быть, немецкие службы хоть что-то сделают. Хоть кто-нибудь должен же этим заниматься!
— Они ничего не смогут сделать. Поверь мне. В лучшем случае они могут установить контакт с итальянцами, но это волокита, это будет длиться целую вечность и ничего не даст, потому что в итоге это заявление покроется плесенью на чьем-нибудь письменном столе где-то в Милане, Неаполе или Риме. Зато здесь, на месте, мы можем задавать вопросы карабинерам и нервировать их своим упорством.
Хильдегард молча кивнула.
— Я останусь в Италии, пока буду нужен Магде, — добавил Лукас. — Может быть, она тоже продлит свой отпуск. Мне трудно представить, что она может вернуться в Германию без Йоганнеса.
— Да, — пробормотала Хильдегард. — Да, конечно.
Лукас был нужен и ей тоже. Может быть, даже больше, чем Магде.
«Вернись, — умоляла она его мысленно, — пожалуйста, вернись ко мне!» Но вслух она этого не сказала.
— Мама, ты еще здесь?
— Да, я слушаю. — Ей с трудом удалось произнести следующую фразу. — Ты еще на что-то надеешься? — прошептала она.
— Конечно, у меня есть надежда!
Лукас заговорил громче и попытался придать своему голосу бодрый оттенок. Это он умел. Этому он научился. «Вложить улыбку» во фразу — это было его повседневным занятием во время дублирования фильмов.
— Пока еще ничего не случилось, мама. И до тех пор, пока не известно иное, мы все должны исходить из того, что Йоганнес живой.
— Спасибо тебе за звонок, — устало сказала Хильдегард. — Спасибо.
Она положила трубку и тяжело опустилась на кушетку. Ее плечи поникли, она закрыла лицо руками и заплакала.
Небо было чуть синеватым, как сталь, солнце сияло. Дул легкий ветерок, который нес с собой приятную прохладу и ослаблял жару до вполне терпимых пределов. Лукас понимал, что больше не может прятаться в свою раковину, словно улитка, Магда не должна почувствовать его страх и неуверенность. И не стоило даже думать о фотографиях и незнакомце, который прислал их. В этом Лукас не мог продвинуться дальше и вынужден был просто ждать, что случится.
Дом был закрыт на ключ, навигационный прибор запрограммирован, и они уже собирались отъехать от дома, когда увидели приближающийся черный «ситроен».
— Что это опять за чертовщина? — простонала Магда. — Я не имею не малейшего желания принимать гостей и хочу поскорей уехать.
«Ситроен» остановился перед домом, и из него вышел Стефано Топо. Небрежно, но элегантно одетый, в бежевых льняных брюках и в рубашке из того же материала, только чуть-чуть светлее. Он сдвинул солнцезащитные очки от дизайнера на лоб и улыбнулся. Видно было, что он пребывает в великолепном расположении духа.
Магда и Лукас тоже вышли из машины.
— Buongiorno, — сказал Топо, — вижу, что мне снова не повезло. Очевидно, вы как раз хотели уехать?
— Да, мы запланировали маленькую экскурсию.
— Можно спросить, куда вы собрались?
— В Abbazia Monte Oliveto Maggiore.[48] Мы, правда, каждый раз проезжаем мимо него, когда ездим в Монтальчино, чтобы купить вина, но до сих пор нам было некогда осмотреть его.
— Невероятно! Надо видеть этот монастырь! Он прекрасен, вы будете в восторге!
— Могу себе представить.
Магда постепенно теряла терпение. У нее не было ни малейшего желания продолжать беседу.
— А как вы отнесетесь к тому, — спросил Топо, небрежно опершись на свою машину, — если я буду сопровождать вас? Я очень хорошо знаю не только аббатство Монте Оливето Маджоре, но и все эти места, и, конечно, могу вам кое-что рассказать. Мне кажется, я очень хороший экскурсовод.
Он улыбнулся и снова надел очки.
— Чего он хочет? — спросил Лукас, который не все понял.
— Он хочет поехать с нами. Хочет поработать экскурсоводом. Что ты об этом думаешь?
