У Пеллэма не было ответа на эти вопросы; и, какими бы значительными они ни были для дела Этти, пропавшие кассеты означали еще одно. При съемках художественных фильмов вся отснятая кинопленка застраховывается — и не на стоимость только целлулоида, но также на стоимость самих съемок, так что общая сумма может достигать тысяч долларов за один фут. Если рабочий материал, результат дня съемок будет уничтожен в огне, музы, возможно, и прольют слезу, но продюсер, по крайней мере, вернет назад затраченные деньги. Пеллэм, однако, не мог позволить себе полностью застраховать работу над «К западу от Восьмой авеню». Он не смог сразу вспомнить, что было на тех двадцати с лишним часах похищенных кассет, но, вполне вероятно, именно эти интервью и должны были стать сердцем фильма.
Некоторое время Пеллэм долго сидел на скрипящем стуле, уставившись в окно. Наконец лениво набрал 911. Но по тону диспетчера он сразу же понял, что преступления подобного рода имеют один из самых низких приоритетов в местном управлении полиции. Диспетчер спросила, хочет ли потерпевший вызвать следователей.
Пеллэм удивился. А разве полиция не должны была сама предложить свою помощь? Но вслух он сказал:
— Все в порядке. Я не хочу никого беспокоить.
Диспетчер не уловила в его словах иронию.
— Я хочу сказать, если надо, следователи приедут, — объяснила она.
— Знаете что, — сказал Пеллэм, — если грабитель вернется, я дам вам знать.
— Да, обязательно. Всего хорошего.
— Да, что-нибудь хорошее мне сейчас совсем не помешает.
Это оказалась пыльная маленькая контора в районе Пятидесятых улиц, в Вест-Сайде, недалеко от той больницы, где Пеллэм сидел у изголовья кровати Отиса Балма и слушал, как стодвухлетний старик рассказывал ему о далеком прошлом Адской кухни.
«…Самые веселые времена наступили в Кухне с принятием „сухого закона“. Мне довелось много раз видеть Оуни Мэддена, знаменитого гангстера. Он был родом из Англии. Об этом мало кто знает. Так вот, мы ходили за Оуни по улицам. И знаете, почему? Нас нисколько не интересовало то, что он гангстер. Просто мы ждали, когда он заговорит, чтобы услышать, как говорят англичане. Глупо, правда? Потому что его не зря прозвали Оуни-убийцей, так как многие из его окружения были убиты. Но мы тогда были совсем молодыми. Знаете, надо прожить на свете лет двадцать-тридцать, и только потом смерть начинает для тебя что-нибудь значить.»
Пеллэм отыскал нужную контору, мысленно повторил заготовленный сценарий и толкнул дверь. Внутри спертый воздух был пропитан горьковатым запахом бумаги. Жирная муха отчаянно колотилась в грязное оконное стекло, пытаясь бежать от жары; кондиционер, судя по всему, был братом-близнецом того, что стоял в конторе Луиса Бейли.
— Мне нужна Фло Эпштейн, — сказал Пеллэм.
К перегородке подошла женщина с лицом, изрезанным зеленоватыми прожилками, с туго затянутыми назад волосами.
— Это я.
Определить ее возраст не было никакой возможности.
— Как поживаете? — спросил Пеллэм.
— Спасибо, хорошо.
Джон Пеллэм — одетый в свой единственный десятилетний костюм от Армани, реликвию минувших дней, — протянул потрепанный бумажник с позолоченным полицейским значком, купленным в сувенирной лавке на Сорок второй улице, и позволил женщине изучать его столько, сколько ее душе было угодно. То есть, как выяснилось, совсем недолго. Фло Эпштейн жадно посмотрела на Пеллэма, и он понял, что перед ним человек, получающий наслаждение от дачи свидетельских показаний.
— Последний раз сюда приходил детектив Ломакс. Он мне очень нравится. Он такой трезвый. Нет, я хотела сказать, серьезный.
— Ломакс брандмейстер, — поправил Пеллэм. — Брандмейстеры не имеют к полиции никакого отношения.
Хотя они обладают полным правом производить задержание, носят огромные пистолеты и выбивают из человека душу свертками монет, отчеканенных в монетном дворе министерства финансов Соединенных Штатов.
— Да-да, вы совершенно правы.
Фло Эпштейн наморщила лоб, злясь на себя за свою ошибку.
— Когда мы с брандмейстером Ломаксом кого-либо допрашиваем, я играю роль доброго полицейского. А он играет роль злого полицейского. Точнее, брандмейстера. Так вот, сейчас я пришел к вам, чтобы продолжить разговор. Вы опознали подозреваемую, не так ли?
— Нет, вы чересчур торопитесь.
— То есть?
— Я разбираюсь в законах так, что сама могла бы стать окружным прокурором, — самодовольно заявила Фло Эпштейн. — Я рассказала брандмейстеру Ломаксу следующее: к нам сюда пришла чернокожая женщина, на вид лет семидесяти, и попросила оформить страховку на свою квартиру. Я подтвердила, что на фотографии, которую мне показали, была заснята именно она. Я не опознавала никаких подозреваемых. Я уже не в первый раз даю свидетельские показания и знаю, что к чему.
— Не сомневаюсь, — кивнул Пеллэм. — Нам всегда очень приятно иметь дело с такими умными свидетелями, как вы. Итак, сколько времени пробыла здесь эта женщина?
— Три минуты.
— И все?
Фло Эпштейн пожала плечами.
— Она пробыла здесь три минуты. Когда ты занимаешься сексом, это ничто, когда рожаешь ребенка — это целая вечность.
— Наверное, все зависит от партнера и от ребенка. — Пеллэм черкнул в блокноте бессмысленные каракули. — Эта женщина выписала вам чек.
— Совершенно верно. Мы отослали чек в центральное управление нашей компании, и там оформили страховку.
— Женщина больше ничего не говорила?
— Нет.
Пеллэм захлопнул блокнот.
— Вы нам очень помогли. Извините за то, что отнял у вас время. — Он быстро достал квадратик, снятый «Поляроидом». — Я хочу еще раз проверить, что именно эта женщина приходила сюда.
— Но это не тот снимок, что показывал мне брандмейстер Ломакс.
— Совершенно верно. Этот был сделан в женском отделении центра предварительно содержания под стражей.
Мельком взглянув на фотографию, Фло Эпштейн собралась отвечать.
Пеллэм остановил ее, поднимая руку.
— Не торопитесь. Отвечайте только тогда, когда будете уверены наверняка.
Женщина всмотрелась в спокойное чернокожее лицо, в тюремное платье, в сложенные на груди руки. В тронутые сединой волосы.
— Да, это она.
— Вы абсолютно уверены в этом.
— Абсолютно. — Она замялась, затем вдруг рассмеялась. — Я чуть было не сказала, что готова поклясться в суде. Но, наверное, именно это мне и придется сделать: дать показания под присягой, да?
— Наверное, придется, — подтвердил Пеллэм.
Стараясь сохранить на лице непроницаемую маску. Чему учатся все сотрудники правоохранительных органов.
Вечером — когда на город опустились душные, туманные сумерки, — Пеллэм стоял в переулке напротив здания из бурого известняка со свежим номером «Нью-Йорк пост» в руках.
На газету он почти не обращал внимания. Его занимала одна только мысль: герани?
Бледное, убогое жилое здание было похоже на тысячи других таких же. Посаженные перед ним цветы, огненно-оранжевые и красные, прекрасно смотрелись бы в любом другом месте.
Но здесь?
Пеллэм простоял в переулке около часа, пока наконец не открылась входная дверь. Молодой парень, внимательно осмотрев улицу в обе стороны, вышел из подъезда и стал спускаться по лестнице. В руке у него была большая коробка из-под обуви. Выбросив газету, Пеллэм как можно бесшумнее двинулся следом за ним по раскаленному асфальту. Наконец ему удалось догнать парня.
Не оборачиваясь, Рамирес сказал:
— Ты проторчал в переулке целых пятьдесят минут. Сейчас тебе в спину нацелены два пистолета. Так что не делай никаких глупостей.
— Благодарю за совет, Гектор.
— Какого хрена ты тут делаешь? Ты что, спятил?
— Что в коробке?
— Это коробка из-под обуви, так? Как, по-твоему, что в ней? Обувь.
Пеллэм поравнялся с Рамиресом. Ему приходилось шагать очень быстро, чтобы не отстать от него.
— Итак, что тебе нужно? — спросил парень.
— Я хочу узнать, почему ты мне солгал.
— Я никогда не лгу, приятель. Я не белый. И не журналист, как ты. Ты лжив, как и все белые.
Пеллэм рассмеялся.
— Что за чепуху ты сейчас мелешь? Это что, молитва «Кубинских лордов»? Которую нужно читать наизусть, чтобы быть принятым в вашу банду?
— Не выводи меня из себя. День выдался тяжелый.
Они вышли на авеню, идущую с севера на юг. Рамирес, посмотрев в обе стороны, повернул на север. Через минуту он сказал:
— Я тебе не верю. Ты перегибаешь палку, твою мать.
— Что?
— Торчишь перед нашей базой. Этого не делает никто. Даже фараоны.
— Это ты посадил герань?
— Ступай к такой-то матери. Ты при железе?
— Ты имеешь в виду пистолет? — переспросил Пеллэм. — Нет, у меня его нет.
— Слушай, да ты просто спятил, твою мать. Заявился к нашей базе без пушки. Вот так люди и получают пулю в лоб. А что ты имел в виду, когда сказал, что я тебе солгал?
