заводской стеклотары, а из пластика. То, что настрого запретил употреблять Андрей.
Мы разделись до гола. Аня с Катей противились и стеснялись, но когда Настя и Алёна скинули бельё, сдались и тоже обнажились. На улице было холодно и они стали жаться к нам, по пути в баню. Ко мне прилипла Настя. Она обвивала меня своими грязными ногами, а я был слишком пьян, чтобы счесть это гадким. Пару бутылок Антон закинул в тазик с холодной водой и оставил снаружи, чтобы не нагревались. Девушкам было горячо на деревянных лавках, они лезли к нам на колени. От жары и пара тело млело, а мозги плавились. Я хохотал с идиотских историй Тихона, о том, как он однажды купил новые кроссовки, благополучно забыл о них, а когда увидел в сенях, решил, что Алёна привела любовника и сломал её нос.
Мне и остальным людям становилось невыносимо жарко. Парни сидели с багровыми лицами и превозмогали нестерпимую обжигающую духоту. Аня и Катя обтирали лица полотенцами и просились на улицу. Зато местные все оставались такими же синюшно-бледными. Даже губы и щёки не поменяли своего оттенка.
Миша плеснул воды на камни. Воды из местного колодца, и я понял, почему Андрей так испугался предложения попариться. Это был тот же злорожденный туман, от той же воды, только теперь горячий. В густом и едком как дым, пару, когда я попытался разглядеть хотя-бы собственные ноги, начал видеть их лица. Настоящие. Не внешность несчастных бездушных мясных костюмов. И я благодарил господа, что был пьян. Холодная чешуйчатая кожа, оттенков от светлого голубого, до тёмно-зелёного. Скользкая и гадкая. Я сжимал зубы до боли, когда кто-то из них касался меня. Руки доставали почти до пола, и не руки то были. Бескостные щупальца, с длинными, угловатыми, словно ветки мёртвых деревьев пальцами. Острые как шипы наросты, там, где у человека должны быть суставы и сочленения. Пальцы на всех конечностях срослись полупрозрачными перепонками. Туловища, обвитые грубыми, толстыми рубцами, как канатами. Выпирающие рёбра, выпуклости, отвратительных форм в тех местах, где у нас органы. Вместо сосков – зияющие присоски. Десятки присосок. И они шевелились. Втягивали отравляющий, вонючий пар. Огромные толстые хвосты. У самого основания размером почти со всю задницу и постепенно утончающиеся в острый конец. Шлёпающиеся на пол при движении. Заставляющие хлипкие деревянные лавки вибрировать. Они все отличались. Размерами, цветом, количеством конечностей и их расположением. У Тихон и Алёны было по две, как у людей, у кого-то, из лопаток, росли два дополнительных уродливых щупальца. Головы – безухие, с засаленными волосами, которые слипались и походили на маленькие жгутики. Рты. Глядя на Антона и Мишу я вспомнил слова про монстров о ста ртах. Ими были испещрены все лица до самого основания шеи. С десяток. Когда они открывались, то будто сливались в одну кровосущую пасть. Круглые, большие, с тонкими, почти незаметными губами, полные острых клыков. У Тихона, Алёны и остальных, рот был один. Только располагался он вертикально. От кончика подбородка, до середины лба, зияла щель полная острых зубов. Угловатые, тяжёлые скулы. Носы с плоскими спинками. Глаза. Стеклянные, холодные и жёлтые. Со зрачками-нитками. Внутренние вертикальные веки. А сколько их было. По две по три пары на одном лице. На щеках или же там, где должны брови. Одни ясные и озлобленные. Другие затуманенные, почти без зрачка. У Антона было семь. Один на переносице остальные шесть по бокам. Когда он подходил ко мне, через толщу пара, что-то говорил, предлагал выпить или просто стоял рядом, уставившись всеми семью зенками, я боялся пошевелиться. В попытках заглянуть в каждый, я едва не терял сознание. Лавка уезжала из-под ног. Не были эти твари и лишены половых признаков. Но смотреть на них было болезненно и противно. Гектокотиль —щупальцеобразный отросток у тех что были мужскими особями. Весьма большие, в сравнение с мужским достоинством человека. Но повода для зависти там не было. Лишь липкий страх, что так можно изувечить тело мужчины, сотворённое по образу и подобию божьему. Женское лоно, так же было обезображено патологическими присосками. Грудь не выступала вовсе. Только зазубренные торчащие рёбра.
Я давил в себе крик ужаса. Я старался смыть с лица мертвенный испуг этой подосланной водой из лохани. Кажется, это всё видел один только я. Гости с затуманенными пьяными глазами лишь метались от жара и мямлили что-то нечленораздельное.
От духоты и жары кружилась голова и я едва держался в сидячем положении. Я выскабливался из того состояния немого помешательства и трепета, что вызвал у меня натуральный вид моих собутыльников. Все эти хвосты, рты, соски, щупальца и жгутики, что касались меня, мелькали перед глазами. Я, казалось, больше никогда не увижу здоровое и нормальное тело человека, каким оно должно быть. Но среди этого едва ли антропоморфного ада чудовищ, я увидел живое, красное от пекла, человеческое тело. Женское. С земными формами. То была Аня. Она кричала до хрипоты и слёз. Просила открыть дверь.
– Я дышать не могу! Открывайте! – она топала ногами и создавал ещё больший обжигающий ветер.
– Осторожнее, там собаки. – произнёс Миша, раскрывая все свои пасти, а после всеми ими он ухмыльнулся.
Я упал бы, не будь плотно прижат к лавке. У меня на коленях сидела Настя. Красные воспалённые присоски на её щупальцеобразных руках и груди, прилипали ко мне. Влажные и ледяные чешуйчатые бёдра холодили мои распаренные ноги. А её грузный хвост обвивал меня за спину и живот.
Дверь в баню приоткрыли. Пар повалил наружу. Ночная прохлада тонкой струйкой подула мне в лицо и немного привела в чувства. Глоток воздуха, чёткая картинка. Все вновь обрели свои человеческие лица. Один рот, две руки и ноги, белые груди и задницы. Но ощущения остались. Я продолжал чувствовать хвосты, щупальца, чешуйки.
Нагая Аня, задыхаясь, выскочила на двор, и Миша закрыл дверь. Перемешал угли в печи, долил воды. Прежде чем пар повалил с новой силой, я услышал пронизитильный женский визг снаружи. А за ним последовали хлюпанья, чавканье и болезный жуткий скулёж. Это были подъямыши, что сбежались собирать объедки под нашим столом. Алик, Гера и Ислом подскочили со своих мест, качаясь от перегрева, и хватаясь за разгорячённые деревянные стенки.
– Я же сказал, собаки. – Миша задвинул массивную щеколду и загородил дверь.
Парни не могли его не оттолкнуть, не ударить. Они едва стояли на своих ногах, кашляли, тёрли лица. Каждое их движение опаляло им кожу, принося боль. Я же сидел смирно, почти не двигался, сохраняя свой
