Прогремел мощный ружейный выстрел. Тело Халилова с развороченной грудной клеткой, разбрасывая кровь и куски внутренних органов, вылетело из двери спиной вперед, перелетало через ступеньки крыльца и рухнуло в грязь.
Что-то орал Коротов. Шарахаясь назад и не веря своим глазам, не веря в происходящее, Поляков увидел рану размером с футбольный мяч в груди Халилова. Он умер еще до того, как рухнул на землю.
На пороге дома с помповым дробовиком в руках возник амбал с квадратной челюстью. И сразу открыл огонь. Поляков успел лишь укрыться за ошалевшим от происходящего здоровяком. Жахнул выстрел, и здоровяк заверещал. Он рухнул в грязь и принялся барахтаться и утробно – как люди делают в моменты адской боли, которая стремительно вытесняет все остальное, и человек сам становится этой болью – выть. Заряд дроби оторвал ему руку вместе с плечом. Разорванная в лоскуты, кровавая конечность валялась в луже.
Коротов открыл огонь одновременно с амбалом. Он всадил ему в грудь всю обойму, пока лязгающий затвор не застыл на задержке. Но и после этого Коротов жал на спусковой крючок табельного ствола и ревел, заглушая вой конвульсирующего в грязи и истекающего кровью здоровяка:
– АААА!
Выстрелы, сразу из нескольких стволов, загремели где-то на задней части двора, за домом. Бойня началась и там.
Поляков бросился к дверям, пока Коротов перезаряжал пистолет, продолжая кричать от сжиравшей его ненависти. Раздался звон стекла – кто-то внутри дома разнес прикладом дробовика одного из фасадных окон. Коротов вскинул оружие, но среагировать уже не успел. Прогрохотал выстрел, и заряд дроби разнес голову оперативника. Удар был настолько сильный, что уже мертвый обезглавленный Коротов отлетел назад и перекувыркнулся, прежде чем затихнуть навсегда.
Поляков влетел в дом, готовый стрелять во все, что движется. Внутри царила кромешная темнота. Поляков шел вперед, чувствуя, как его пальцы до боли сжимают рукоятку, и слыша лихорадочный стук крови в собственных висках. Дверь. Поляков направил оружие внутрь, но не было видно ни зги. Лишь густой мрак.
Рация в кармане хрипло заорала:
– «Скорую», нам нужно скорую! Группа три, «скорую» сюда! Вашу мать, где вы?!
Поляков почувствовал лед, пронзивший его позвоночник, когда в кромешной черноте перед собой увидел дернувшуюся на хрип рации тень. Поляков открыл огонь. Прогрохотали три выстрелы. Глухой стук падающего на пол дробовика, а через секунду – звук рухнувшего оземь тела.
Поляков сделал осторожный шаг в комнату. Адреналин кипел в жилах, подстегиваемый картинами кровавых увечий на телах Халилова и Коротова. Глаза Полякова адаптировались к мраку, и он разглядел еле заметный силуэт человека на полу. На нем была белая майка, в центре которой чернело пятно.
Рядом зиял прямоугольник двери, за которым теплился робкий тусклый свет. Поляков шагнул в дверь и оказался в коридоре, который вел вглубь дома. И откуда-то оттуда доносился веял ветерок, доносивший шум дождя и приглушенные крики людей.
С каждым шагом Поляков слышал крики все сильнее и отчетливее. И вот рядом возникла распахнутая дверь, за которой ревел ливень. Готовый стрелять, Поляков высунулся наружу и окаменел. Темный силуэт человека дернулся впереди, вскидывая оружие. Узнав дождевик, Поляков заорал:
– Свои! Это я! Не стреляй!
Один из оперов, член второй группы, громко выматерился и, опустив оружие, бросился к черному пятну в грязи. Поляков сделал шаг под ливень и похолодел от представшей перед ним картины.
В коричневой жиже лежал, раскинув руки, человек в семейных трусах и распахнутом купальном халате. Судя по кровавым рваным ранам на его груди, в человека разрядили как минимум обойму. Поляков сразу узнал Санчеса. Рядом валялись два утопающих в грязи пистолета.
Санчес взял слишком большую цену за свою жизнь. Один из оперов лежал на боку. Его перекошенный в предсмертной гримасе рот наполовину утопал в грязи. Еще один оперативник стонал и скулил, держась за ногу. Даже в темноте было видно, как из раны на его бедре фонтаном бьет кровь. Пуля перебила артерию. Перед ним, плюхнувшись коленями в грязь, сидел третий опер и, хватаясь то за собственную голову, то за плечо раненого, бормотал, едва не плача:
– Держись… Твою же мать…! Они скоро… Держись…!
Четвертый опер, который едва не подстрелил Полякова, снова рванул из кармана рацию и заорал:
– «Скорая» едет? Где е… ная «скорая»?!
Все позади. Когда Поляков осознал это, в его груди взорвался жар. Он вцепился в дверной косяк, чтобы не упасть. Желудок конвульсировал, готовый вывернуться наизнанку. Рвотный позыв согнул Полякова вдвое, но изо рта ничего не вышло – лишь слюна. В желудке было пусто.
– Б… дь, – сплевывая, прохрипел он. И, пошатываясь, вдоль стены побрел к фасадной стороне дома.
Как пьяный, Поляков остановился на углу. Глаза выхватывали дикие картины, которые Поляков не мог представить даже в самом жутком бреду. Коротов с разнесенной ружьем головой. Халилов, которого от мощного заряда дроби, выпущенного в упор, не спас тонкий кевлар – бронежилет просто разорвало. Здоровяк с отстрелянной рукой потерял сознание или помер от болевого шока. Он застыл, свернувшись в позе зародыша около в метре от красных ошметков собственной руки. Все было кончено.
– Б… дь… – выдохнул Поляков. Его голос дрожал, отказываясь подчиняться, как ноги паралитика. Что-то животное внутри продолжало биться в агонии, не веря, что опасность миновала. Полякова снова скрутило, и сжавшийся в комок желудок все-таки исторгнул из себя какие-то ошметки. Поляков сплюнул в грязь.
Грохнула калитка. Во двор ворвались черные тени с автоматами наизготовку. Закрепленные под стволами яркие фонарики слепили. Поляков, не разгибаясь, поднял руку с пистолетом вверх, давая понять, что свой. Хотя сейчас – после всего, что произошло вокруг – ему было наплевать, пристрелят его собственные коллеги или нет.
Его снова скрутило.
Бойцы бросились в дом, лучи света зашарили за окнами. Другие спецназовцы метнулись за дом. Один из автоматчиков склонился над Поляковым и тронул его за плечо, что-то говоря. Поляков вздрогнул и отшатнулся.
– Что?
– Я говорю, не ранен?
– Живой…
Спецназовец собрался оставить его, когда Поляков вспомнил, с чего все началось. Холодея от страшных предчувствий, Поляков схватил бойца за руку.
– На улице – что там? – стараясь перекричать дождь, захрипел он. – Были выстрелы…! Все началось со стрельбы на улице…! Кто стрелял?
Спецназовец покачал головой, показывая, что все плохо.
– Тебе лучше самому посмотреть.
«Катя. Нет. Только не это. Лучше бы пристрелили меня», – проносились лихорадочные мысли в голове Полякова. Он бросился – насколько позволяли непослушные, негнущиеся ноги – к калитке и выбежал за ворота.
Автомобиль с полным приводом стоял, как и раньше – пять минут назад, показавшихся Полякову нескончаемым безумным адом – через дорогу. Водительская дверца была распахнута. Парнишка, пришедший в Промышленный ОВД всего лишь полтора года назад младший опер по имени Артем, был мертв. Его ноги оставались в салоне, а тело вывалилось наружу, упираясь неестественно вывернутой головой в месиво из грязи. В руке Артем сжимал пистолет.
Катя стояла перед автомобилем. На ней не было капюшона, и волосы облепили ее лицо, как водоросли. Сквозь пряди волос были видны ее дикие глаза и перекошенный рот. Рядом с Катей стоял один из бойцов спецназа и что-то ей говорил, но Катя его словно не замечала. Она озиралась по сторонам так, словно впервые оказалась на этой планете, и рыдала навзрыд.
Живая. Поляков сам готов был рыдать, увидев, что самая страшная его догадка не подтвердилась. Живая.
Он побежал к Кате.
– Катя? Что случилось? Господи! Что случилось?
– Сергей? – с отчаянием и надеждой, увидев его лицо, вскрикнула Катя. Она бросилась к Полякову и обняла, пытаясь словно вжаться в него своим бьющимся в ознобе и истерике телом. – Ты здесь! Как хорошо…!
Поляков взял ее за плечи и отстранил, заглядывая ей в глаза и пытаясь понять хоть что-то.
– Катя, что случилось? Кто стрелял? Что здесь было вообще?
– Я не знаю! – прокричала Катя, сотрясаясь от рыданий. – Я не помню! Я даже не знаю, как я здесь оказалась!
– Их было четверо. Санчес, он же Иван Мохов. Еще двое: Артем Линовицкий – тот, которому свои же руку отхерачили, и Василий Кривцов, которого Коротов успел снять. У них при себе права были. Имя четвертого, который палил из окна, пока не установили. Будем пробивать по пальцам.
Гапонов и Шмаков, мрачные, словно постаревшие и усохшие за один миг, пробирались по утопающей в грязи дорожке к дому. Во дворе кипела работа. Мощные прожектора на специальных ножках были расставлены квадратом вокруг места бойни, чтобы облегчить работу криминалистам. Изувеченные тела оперативников накрыты кусками полиэтилена, наружу торчали только их ноги. Эксперты делали свою работу, несмотря на грязь и продолжающийся дождь, с каждой минутой все сильнее размывавший и превращавший в непроходимую кашу землю под ногами.
