– И что? – В глазах Эйдриен загорелся недобрый огонек. Она заподозрила, к чему клонил Дюран, и беседа приобретала очень неприятный оттенок.
– Может, она хотела кому-нибудь отомстить?
– За что? – спросила Эйдриен, и в ее голосе прозвучали неумолимые нотки.
– За то, что с ней сделали.
– А что, по-твоему, с ней сделали?
– Я знаю, что тебе неприятен этот разговор, но у меня есть все основания подозревать, что твоя сестра на протяжении долгого времени подвергалась насилию на сексуальной почве.
– Ну, началось.
– И делали это ваши приемные родители.
– Чушь.
– Нет, не чушь. И твоя реакция – лишнее тому подтверждение. Это типичная картина: когда один ребенок в семье готов восстать против унижения, другой упорно делает вид, что все прекрасно. Один – обвинитель, другой – защитник.
– Ничего не было. Ты сам подумай, какая нелепость: люди в капюшонах.
Собеседник пожал плечами:
– Твоя сестра рассказала массу подробностей. Иногда совсем юные жертвы даже не подозревают, что над ними совершается насилие. Даже не понимают того, что оно носит сексуальный характер. Ты могла что-то запомнить, но в твоем словаре нет слов, чтобы увидеть произошедшее так, как увидела это Никки.
Эйдриен покачала головой:
– Ты заблуждаешься, Док.
– Никки подробно обо всем рассказывала: вы с Марленой и Деком жили в Бьюмонте, в Южной Каролине, – пересказывал Дюран, – в доме, который назывался «Эгмонт». Белый дом с облупившейся краской, а перед ним росли дубы. – Он склонил набок голову и посмотрел на собеседницу: – Все верно?
Та улыбнулась:
– Ни единого слова правды. Во-первых, мы никогда не жили в Южной Каролине, а уж тем более в доме с именем. Мы ютились в небольшом кирпичном домике на ферме в Дентоне, в Делавэре. И там не росли дубы.
– А сестра Розанна?
– У нас никогда не было сестры Розанны, – продолжала Эйдриен. – Только мы двое: Никки и я.
Джефф вздохнул, встал с кровати и подошел к окну, посмотрел на огни автостоянки и повернулся к Эйдриен:
– В любом случае я не твой психотерапевт. Да это и не важно.
– Что не важно?
– Я хотел сказать, что, может быть, не имеет особого значения – правда это или нет. Главное, что в эту историю верила твоя сестра. Тогда легко объяснить, зачем ей понадобилась винтовка.
Эйдриен задумалась:
– Тут ты, пожалуй, прав. Только вот…
– Что? – спросил Дюран.
– Что за люди напали на нас у тебя дома, и зачем им понадобилось меня убивать?
Тот покачал головой:
– Не знаю. Но если Никки говорила правду, тогда ты – лишняя свидетельница…
– Конечно. Только все происходило много лет назад, и я ничего не помню.
– Может, только пока.
– Никогда. Потому что этого не было!
– Воспоминания имеют свойство внезапно возвращаться, – поведал Дюран.
Собеседница наградила его долгим взглядом и покачала головой, будто сказав то ли себе, то ли ему: «И зачем я обсуждаю такие вещи с этим человеком?» И уже вслух заявила:
– Идиотизм!
– Что именно?
– Все! И особенно – ты!
– Почему ты так говоришь? – обиделся Джеффри.
– Вся твоя врачебная практика…
– Что с ней не так?
– Ты сказал, что у тебя два пациента.
Дюран замолчал.
– При этом, – продолжала Эйдриен, решив развить тему, – ты живешь в большой квартире в одном из прекраснейших районов Вашингтона.
– И что?
– Тебе этого мало? Как ты платишь за квартиру? – спросила она.
– Ну, для начала, я беру 85 долларов за час.
– И кого ты принимаешь? Двух пациентов? Как часто?
– Дважды в неделю каждого, – ответил он.
– Сколько выходит? Полторы тысячи в месяц?
Джефф нахмурился, почувствовал, что ему трудно дышать, и кивнул, не вполне доверяя своему голосу.
– Да ты за квартиру больше платишь! Что ты ешь?
Дюран поднялся на ноги. Прошелся по комнате, взял пульт и ткнул им в сторону в телевизора. Эйдриен наблюдала, как он переключает каналы: сериал про копов, какое-то кино, ток-шоу, информационная передача.
Чуть подождав, она выхватила пульт из его руки и выключила телевизор.
– Нельзя заработать на жизнь, имея двух пациентов, Док! Просто нельзя!
– Два пациента – нормально, – заверил ее Дюран. – Два пациента – прекрасно.
Эйдриен уставилась на него. Подобные слова он уже говорил, когда они ехали в полицейский участок на такси. Она склонилась к Дюрану и прошептала:
– Нельзя прожить, имея только двух пациентов.
– Разумеется, можно. Два пациента – нормально, просто прекрасно. – Но слова Эйдриен все-таки встревожили Джеффри. Он нахмурился, будто пытаясь выудить что-то из памяти, и тут же его лицо прояснилось, и напряжение спало. – А кроме того, у меня есть кое-какие деньги – родители были застрахованы.
Эйдриен подсела к нему на кровать и скептично сказала:
– Вот именно, твои родители.
Джефф посмотрел на нее:
– Я не понимаю тебя.
– Даже если это и правда, – пояснила собеседница, – два пациента – это не практика, согласись. Вот к чему я клоню: чем ты занимаешься все остальное время?
С возгласом негодования Дюран вскочил на ноги, прошел в другой конец комнаты и уставился в окно. Он долго смотрел на улицу, погрузившись в глубокую задумчивость, и никак не выражал своих мыслей. Эйдриен сидела и пристально смотрела на него. Наконец бедолага закрыл глаза и прислонился лбом к холодному стеклу. Он постоял так секунд десять – пятнадцать и, обернувшись к ней, проговорил с исполненной сожаления улыбкой:
– Два пациента – нормально. Два пациента – просто прекрасно.
Эйдриен не смогла спать в одной комнате с Дюраном. Хоть он и спас ей жизнь, с ним явно было что-то не в порядке. Припадки страха и механические ответы, темная история с надувательством и ложной фамилией… Одним словом, у него что-то не ладилось. Зная это, легко представить, как посреди ночи с этим добродушным и привлекательным человеком происходит какая-нибудь жуткая метаморфоза. Вопреки попыткам отогнать страшные мысли Эйдриен грезилось, как он превращается в Энтони Хопкинса[24] и беспрестанно бормочет свою коротенькую причудливую мантру о том, что два пациента – нормально…
Однако все складывалось так, что уйти ей тоже некуда. После всего случившегося в квартиру возвращаться нельзя – туда снова может кто-нибудь нагрянуть, а от полиции ждать помощи не приходится. Поэтому Эйдриен всю ночь просидела в кресле у окна. Она читала, дремала, просыпалась, вздрогнув, и незаметно для себя засыпала снова. Наконец на горизонте забрезжил рассвет…
Эйдриен поднялась на ноги, хлопнула в ладоши и стянула с Дюрана одеяло:
– Вставай! Нам пора.
– Что? – Он приподнялся на локте и, щурясь со сна, пытался разглядеть Эйдриен. – Который час?
– 6.30!
– Господи, – промычал психиатр и перевернулся на другой бок, натягивая одеяло на уши.
– Давай собирайся, – сказала девушка. – Хочу кое-что проверить у тебя в квартире.
Еще не вполне проснувшись, Дюран сел на кровати и протер глаза.
– Все-таки хочешь сходить?
Эйдриен пожала плечами:
– Да, думаю, это безопасно: там совсем недавно была полиция. Я хочу залезть в твой компьютер.
Джеффри кивнул в полусне, затем свесил ноги с кровати и пригладил волосы.
– Сейчас, только оденусь.
– Я всю ночь голову ломала, – сказала Эйдриен. – Мне интересно, а откуда убийцы узнали, что мы с Бониллой к тебе собираемся?
Джефф крякнул и принялся натягивать носки.
– Н-да… И что же ты надумала?
– Или они прослушивают твой телефон, или ты сам им сообщил.
Собеседник нахмурился:
– Я ничего никому не говорил. – Он зевнул, тряхнул головой и поморгал, прогоняя остатки сна.
– Ты сказал, что один из них тебе вроде бы знаком, – напомнила Эйдриен.
– Ну разве что мимоходом. Может, на улице где-то видел, и только.
– Но…
– А с чего вдруг кому-то понадобилось прослушивать мой телефон? – в свою очередь, поинтересовался Джефф.
Эйдриен посмотрела ему в глаза:
– Хочешь правду?
Тот озадаченно кивнул:
– Ну да.
– Потому что с тобой что-то происходит.
Дюран нахмурился:
– О чем это ты?
– Не знаю, – ответила она.
После некоторого раздумья психиатр проговорил:
– Знаешь, может, ты и права. А с другой стороны – может, и нет.
– Что-то я не понимаю.
– Вспомни, ведь убить хотели тебя. И как раз в твоей квартире все перерыли. Поэтому не исключено, что прослушивается как раз твой телефон.
Эйдриен задумалась. В его словах определенно заключался смысл, но она все же отвергла это предположение.
– Лучше поверь мне на слово, – отрезала девушка, – причина в тебе!
Из Спрингфилда до станции «Кливленд-Парк» доехали на метро. Вышли в двух шагах от «Старбакса», откуда до Башен рукой подать – минут пять пешком.
Дюран воспользовался своим ключом, открыл парадную дверь, и они оказались в фойе, которое представляло собой просторный, выложенный мрамором зал. С потолка свисал огромный канделябр, ансамбль со вкусом подобранных диванчиков удачно гармонировал с цветом стен, где были развешаны черно-белые фотографии в рамах с видами Вашингтона прошлых лет. Столик консьержки в это время почему-то пустовал.
