и заорал:
– Двинешься, я тебе башку размозжу!
– Хорошо. Успокойся. Я на месте. Я не шевелюсь. Я тебе скажу, я видел как твои родители умерли. И скажу, что это страшно. И они не первые кто погиб здесь. Это куча народу. Я видел всё, но не мог помочь. Если бы я попытался, то тоже умер бы. Прости, что говорю это тебе. Но времени на скорбь у нас нет. Они гнались за тобой тогда.
– Я знаю! – крикнул Арсений. Из глаз парня полились слёзы. Он сдерживал их как мог. С помощью злости. Руки дрожали, кочерга норовила упасть. – Я убежал в лес. Я слышал, что за мной идут, и я бежал, пока они не отстали. Спрятался в овраге и сидел там несколько часов. Потом меня нашли Алёна и Тихон. Они привели меня сюда. Сказали не выходить и ждать их. Что они помогут мне уехать и найти родителей, а ты говоришь, что их нет в живых.
– Именно так. Я видел всё своими глазами. И Тихон был там.
– Тихон тоже видел, как умерли мама и папа?
– Не совсем. Он видел куда их вели и зачем. Твои родители не первые, кто погиб здесь. До них были сотни людей.
– Тихон мне соврал? – перебил меня Арсений. Его страх, недоверие, паника. Всё это было понятно. Но мне нужно было его содействие. Я сходил с ума от увиденного. От того, что не могу никому помочь, ничего изменить. От того, что всё меняется вокруг меня с бешенной скоростью. Что все истины и знания летят в тартарары. Что враги не за границей. Не строят дзоты и не вооружают армии, ни кичатся дронами, ядерной мощью, не показывают на голубых экранах системы самонаведения. Установки земля-воздух не помогут моему городу и моей стране. Здесь нужно земля-неведомые тёмные измерения. А наше оружие, карты, манёвры и политика не важнее комка дерьма в лапках навозного жука.
Я не нашёл ответа для Арсения. Я не хотел вываливать своё безумие на подростка, который ещё не до конца осознал, что остался сиротой.
Он сделал шаг вперёд, занося кочергу над головой., но решимости не было ни в лице, ни в руках. Не знаю, увернулся бы я или всё же получил этот удар, но нас отвлек шум. Гул. Будто от огромного промышленного двигателя. Стёкла задребезжали. В местах, где были трещины, от вибрации начал отлипать старый скотч. Одна из трещин разошлась и стекло двумя кусками выпало из рамы на пол и разлетелось на мелкие осколки. Сильнейший порыв ветра ворвался в комнату, вместе с песком и грязью, едва не сбив меня с ног. Весь хлам, бутылки, банки, всё со звоном посыпалось вниз. Шифер, ставни, листы стали, стёкла, всё звенело, трещало, скрежетало и билось, с оглушающим грохотом. Этот звук вытеснил всё из головы. Сжал её в тисках отвратительной какофонии. Пугающей и опасной. Потому, что такой грохот может предвещать только самые страшные вещи.
Арсений закрыл уши ладонями и согнулся над упавшей кочергой в три погибели. Я прижался к стене, чтобы не упасть, и чтобы меня не зацепило летящим в окно мусором или куском стекла.
– Это, что ураган? – крикнул мне Арсений через всю комнату.
– Я не знаю. – крикнул я, не зная, был ли услышан мой ответ. Ветер стих так же резко, как и начался. Вся четвероногая тварь, заливалась воем, где-то на окраинах. Я вылез через пустую раму на улицу. Ступни кровили и липли к холодной земле и резине шлепанцев. Я, видимо, прошёлся по битому стеклу, но даже боли не почувствовал. Я прибывал в состоянии, которое, даже после стольких лет не могу описать. Боль, холод, страх, тошнота, ощущение зловоний исходящих из здешней земли, опьянение, щипания ветра на коже. Все мои чувства в тот момент отключились. Кроме одного. Зуд и жжение в области шеи. Там, где висел оберег Андрея. Кусок железа на грязном грубом шнурке мешал, душил, раздражал. Мне хотелось сорвать его и бросить в грязь, под ноги. Но очередной порыв ветра, срывающий калитки и гнущий деревья до земли, привёл меня в чувства. Снимать эту вещь нельзя. Не потому, что так наказал Андрей. Не потому, что она, якобы, защищает меня от злых сил. Просто потому, что она возвращает меня раз за разом к реальности. К осознанию того, что я человек из плоти и крови.
– Что происходит? Что со мной происходит?! – я крикнул во тьму, разрываемую шквальными порывами ветра. Урагана. Я рухнул прямо на задницу, возле забора и вцепился в трухлявые доски руками, боясь, что этот ветер унесёт меня. Меня весом в девяносто килограмм. Поднимет как грязную обёртку, закрутит и отбросит туда, где не светит солнце.
Я увидел, как Арсений вылезает из окна со своей гочергой и стал скорее оглядывать запущенный двор Тихона в поисках какой-нибудь палки или другого оружия. А он прошёл мимо меня, будто не заметил. Я окликнул его несколько раз, но очередной порыв ветра уносил мой голос в сторону. Зверьё смолкло, заглушив последний скулёж. Я посмотрел поверх забора, парень шёл по вверх по улице, к отчуждённым пятиэтажкам. Я побежал за ним. Я не знал, что двигало мною в тот момент. Очередной порыв альтруизма или любопытство. Я ворвался в его убежище голым и сообщил о смерти родителей. Я всё видел, всё знал и не смог предотвратить тех страшных событий. Вспоминая это сейчас, я прихожу в ужас. И я не двинулся бы с места. Я предпочёл бы зарыться в землю и не помогать больше никому. Не пытаться никого спасти и что-либо изменить. Но это сейчас. Когда я сижу и заставляю себя рассказать обо всём, что я повидал в том злосчастном году. Но тогда. На той станции. В июле две тысячи шестнадцатого, я просто побежал за несчастным подростком, который, словно под эгидой тех тёмных космических сил шёл невесть куда. Я едва мог догнать его, не смотря на-то, что я бежал, а он просто шёл уверенным и быстрым шагом. Ни прикрывал лицо от урагана, что бросался песком и с лёгкостью отрывал сгнившие обветшалые крыши с домов. Вихрь дул мне в то в спину, подгоняя шаг. То в лицо, заставляя замедляться и закрываться. Но ни ураган, ни холод, ни боль, ни страх, не заставили бы меня тогда отказаться этой затеи. Бросить свихнувшегося пацана и спасать себя.
Я нагнал его возле пятиэтажек. Мне пришлось замедлить шаг, потому что я знал что кроется за этими замшелыми разбитыми
