Мама не горевала, она даже наладилась покупать у деревенских козье молоко, и говорила, что эта гадость полезна для здоровья. Но ей было трудно, конечно, возвращаться из центра по вечерам – она была уборщицей и работала допоздна. А ведь им дали очень престижную квартиру в экспериментальном кооперативном доме. Он был построен для секретного конструкторского бюро и самими конструкторами любовно для себя спроектирован. Мать в этом бюро мыла полы, вот ей и отвалили от интеллигентских щедрот.
Потом у матери появился сожитель-алкоголик, и тогда он окончательно переселился к себе в Москву. Окраины этот человек так и не признал. Уж такой он уродился аристократ. Жил по подвалам, но в центре.
Его долго расспрашивали о двух других рабочих, и он прямо раздувался от гордости: свидетель! Он готов был даже привирать, чтобы доказать свою нужность, но они поняли, что он привирает, и обложили его матом.
Он сказал им, что человека по фамилии Королев он потом встречал в соседних дворах и сильно удивлялся, что тот все еще в форме и с инструментом. Неизвестно, поверили ли они в это. А ведь это было правдой.
Успехи были и у испанской полиции. Она нашла того, кто продавал героин; этот продавец насдавал кучу народа, включая иностранного красавца с синими лунными глазами. Поразительно, но румынский нелегал использовал то же слово для описания глаз покупателя. «Lunar!» – повторял он. Узнав этот факт, Иван Григорьевич Турчанинов подумал, что у любви бедной Лолы были оправдания.
Ее апрель был насыщенным и тревожным. У падчерицы начались «завихрения в башке», они могли свидетельствовать об ухудшении и обернуться большой проблемой. Сладкая жизнь заканчивалась, а продавать себя за деньги, пусть даже и нефтяной шишке, эта женщина не хотела. Иван Григорьевич думал с печалью и удивлением, что относится к ней вовсе не плохо и даже покровительственно.
Наверное, вслед за всеми остальными он попал под обаяние простоты – той, что хуже воровства, но, несомненно, симпатичнее его. Иногда он с ужасом понимал, что способен влюбиться в такую женщину, способен, даже отдавая себе отчет в том, что будет несчастен с нею и возненавидит потом.
Собственно, влюбиться в неумную и нечестную красавицу – что же в том удивительного? Так повелось с незапамятных времен: в неумных и нечестных влюбляются ничуть не меньше, чем в умных и порядочных, а иногда и больше. Метания души и разума начинались на другом этапе: Лола не была стервой и не была хищницей, она также не была предательницей; она была себе в ущерб – вот что было невыносимо для размышлений Ивана Григорьевича. Он таких женщин встречал, и они всегда оставляли в его сердце привкус печали и жалости. Это были настоящие мотыльки, летящие на пламя, а желать зла женщине-мотыльку, пусть даже и убийце, настоящий мужчина не сможет никогда.
Нет, он не считал, что мужчина сильнее или умнее женщины. Он любил говорить в компаниях, что эволюция хорошо позаботилась о слабом поле, а феминизм сделал его почти неуязвимым. Он встречал женщин, которые были умнее его (хотя Иван Григорьевич считал себя очень умным), видел тех, кто устойчивее к стрессам, напористее, жестче и даже сильнее физически. Процентов десять знакомых женщин, как он думал, лучшие боссы, чем все ему известные мужчины. Он знал также двух женщин-миллионеров, причем они сами заработали свои деньги и ни один мужчина им не помогал – они утверждали, что, наоборот, мужчины мешали. Было ясно, что еще лет пятьдесят, и столетия угнетения забудутся навсегда (само угнетение Турчанинов хотел бы поставить под сомнение, но не мог – он был передовых взглядов и за это считался среди мужчин оппортунистом). Женщина станет абсолютно равной. Она, конечно, слабее физически, но она будет меньше болеть, лучше приспосабливаться к переменам, а потом и добьется отмены того, что напоминает ей о физическом неравенстве. Скажем, даже пощечина будет караться так, как сейчас – изнасилование. От демонстрации физической силы отучат, можно не сомневаться.
Наверное, вслед за этим и вымрут женщины-мотыльки. Летучие, лживые, странные, преданные, честные, глупые, мистически прозорливые – такие двойственные, словно сделанные из двух разных существ: женщины и мотылька. Ведь вымерли мужчины восемнадцатого века: легкомысленные и напудренные, умеющие жить, как никто и никогда позже – такие обольстительные любовники и жуиры. Красота не защищает от ухода из истории – вот в чем дело! «Кто не жил в восемнадцатом веке, тот никогда не жил», – грустно говорил Талейран после революции, да и все остальные утверждали: это было несравненное и прекрасное время, но оно кануло навсегда. В эволюции побеждает сильнейший, а не прекраснейший.
Да, вот такая Лола: одному изменяла, другому была предана, сегодня расчетливая, завтра щедрая, ее ничто не удержит, она ценит всякие смешные мелочи, но не ценит самого важного; непредсказуемая, жестокая, делающая всех вокруг несчастными, не приносящая воды умирающему, а завтра, наверное, плачущая над вымышленными героями ток-шоу – может, пусть она лучше сгинет?
Зачем он думал об этом? Зачем расстраивался и шептал себе под нос? Черт его знает. «Просто, отвык в санаторной глуши от маленьких и больших трагедий, – пытался он себя образумить. – Одичал, все теперь в новинку…» Возможно, так и было.
Двенадцатого августа, в пятницу, он отпросился с работы пораньше и отправился завершать эту разбередившую душу историю. Ехал в Москву навстречу огромным пробкам, по пустой дороге – он знал, что так всегда бывает в пятницу, но ему казалось, что все-таки в этом есть какой-то знак: ему горит зеленый свет, нет никаких препятствий и, значит, его дело правое.
Уже из машины Иван Григорьевич сделал самый важный звонок, потом заехал к коллегам, чтобы посмотреть на фотороботы, дал им адрес и сказал, что позвонит. Затем отправился в клинику фонда.
Последнюю неделю Марина находилась там. О клинике словно забыли, и она плыла по зеленому морю Лосиного острова, как корабль без руля и ветрил, – счета закрыты, главного врача нет – а как-то плывет, лечит. Иртеньевой сюда было удобно приезжать, она привозила свои лекарства и даже гуляла с Мариной по парку. Потрясенный ее преданностью и сам никуда не сбежавший садовник пообещал ей кучу разных многолетников и два можжевельника. «Вы это оцените!» – грустно произнес он. Иртеньева и правда была хорошим садоводом.
Иван Григорьевич нашел их в парке. Они сидели на скамейке под липами, разговаривали, и Иртеньева сразу нахмурилась, увидев его. Турчанинов уже знал, какими авторитарными могут быть врачи, поэтому демонстративно положил руки в карманы. Он и сам любил покомандовать, это была командирская поза.
– Мне надо поговорить с Мариной, – сказал он.
– Каждое ваше появление сводит на нет месяц лечения.
– Есть ситуации, которые лечатся не изнутри, а снаружи.
– Ах, да! – Она саркастически улыбнулась. – Я и забыла! Вы же врач.
– Нет, я следователь.
– Но здесь не милиция, господин Турчанинов. Здесь больница.
– Марина, – обратился он к испуганно затихшей девушке. – Теперь я знаю точно: вы Марина Королева. У меня есть все доказательства.
– Доказательства? – прошептала она.
– Да. И главное из них – ваш сон, точнее, воспоминание об улице летчика Ивана Порываева. Вы там были, и там вас покусала собака.
Ее глаза не округлились, как он ожидал, а наоборот, чуть сузились.
– Это произошло двадцать седьмого сентября двухтысячного года. Рекс вылез из-под ворот и укусил вас за ногу. После этого вы поймали такси и отправились в платную поликлинику, где вам оказали помощь и записали ваше имя. На следующий день, уже после покушения, врачи обнаружили на вашей ноге обработанную рваную рану. Она была небольшой, но болезненной. Это из-за нее вы споткнулись на лестнице клуба.
– Но я не помню, как он меня кусал!
Иртеньева взяла Марину за руку, потом подняла взгляд на Турчанинова. Он ожидал увидеть в ее глазах гнев, но нет – она смотрела серьезно, беззлобно и грустно.
– Это и не нужно помнить, – сказал он.
– Как же не нужно? Ведь это ничего не доказывает! Да, я помню собаку, и она меня до сих пор пугает, я вижу, как она смотрит из-под ворот, но этот страх ничего не значит!
– Значит.
– Нет, Иван Григорьевич, вы не понимаете. – У нее на глазах показались слезы, нос покраснел, но теперь она казалась ему симпатичной. – Они обе могли видеть и дом, и мединститут, и Королева, и бывшего главврача, господи, словно купили эти воспоминания в одном магазине!
– И дом, и мединститут, и Королева, и бывшего главврача – да. Но не эти ворота. Их могла видеть только Марина.
– Да почему?
– Потому что, как я думаю, Лола там никогда не была.
– Но там же продают кислоту, а Марину облили кислотой! Как это может быть совпадением? Это Лола купила кислоту, она там была, Иван Григорьевич!
Он помолчал, прежде чем ответить.
