Убедившись, что он не вооружен, Вайолет указала на лей-зи-бой[52].
– Забавно, – прокомментировал Райан, садясь.
– Тебе смешно?
– Я бы так не сказал. Но что забавно – так это любовь воинов величайшего поколения[53] и их никчемных потомков к лей-зи-боям.
Он сел, но не откинулся на спинку. А наоборот, чуть наклонился вперед.
– Где ты был? – спросила она.
– В Денвере.
Она держалась на расстоянии, не хотела подойти так же близко, как к Джимми.
– Убегал?
– Я думал об этом, – признал он.
– Я не ожидала, что ты придешь сюда.
– Если бы не пришел, ты бы его убила.
– Да.
– Полагаю, и сейчас можешь убить.
– Могу, – согласилась она, – и точно убью тебя.
– Может, я пришел не один.
– Ты приехал в лимузине, который припаркован в квартале отсюда. В нем только водитель. Он сидит в кабине, слушает очень плохую музыку и читает порнографический журнал.
Хотя страх Райана не уменьшился, его вдруг охватило спокойствие. И как бы он хотел, чтобы все дни последних шестнадцати месяцев были такими, как этот. Он избежал смерти, но потерял Саманту, потерял ощущение, что у него есть цель в жизни. Потерял способность просто радоваться. Аксиома, которой он всегда следовал: будущее заслуживает сегодняшнего тяжелого труда, – теперь вызывала у него серьезные сомнения. Он прибыл к очередному поворотному пункту. И здесь ему предстояло или двинуться к лучшему будущему, или закончить свой путь на этой земле.
– Если ты собираешься меня убить, имею я право хотя бы узнать почему?
Бамбуковые шторки, падавшие на подоконник, чуть подсвечивались снаружи, где еще по-прежнему стоял облачный день, но не пропускали свет ни в гостиную, ни в столовую, которая лежала за широкой аркой. Так что освещалась комната двумя притушенными торшерами, лавовой лампой[54], тремя ароматическими свечами в стеклянных стаканчиках на каминной доске и двумя стеклянными лампами с маслом, в котором плавали горящие фитили, – на кофейном столике.
Тени в комнате преобладали над светом, скругляли все острые углы, укрывали темной материей гладкие поверхности, играли со светом на потолке.
Женщина непрерывно перемещалась из света в тень. Ее плавные движения кому-то могли показаться и сонными, но только не Райану, который видел в них размеренность и смертоносную мощь тигра.
– Кто это? – спросила Вайолет, указав пистолетом на постер.
– «Деревенский Джо и рыба»[55], – ответил Райан.
– Я не вижу рыбы.
– Это название рок-группы. Они изменили мир.
– Каким образом они изменили мир?
– Не знаю. Так говорил мне отец.
Свет лампы раскрашивал ее лицо воображаемой пудрой и тушью, превращая в маску кабуки.
– А что это за вонь?
– Ароматические свечи и масло.
– Другой запах, замаскированный этими.
– Наверное, ты унюхала травку.
– Марихуану?
– Да. Этот дым впитывается в вещи. Вот отец и жжет ароматические свечи и масляные лампы, чтобы скрыть его.
– Почему он курит травку?
– Не знаю. Потому что курил всегда.
– Он – наркоман?
– Говорят, что марихуана – не наркотик.
– Разве марихуана не помогает расслабляться?
– Я марихуану не курю. Не знаю. Так говорят.
– Он не расслабился.
– Нет. И никогда не расслаблялся.
В черных слаксах, черном свитере и черной куртке, она тенью двигалась среди теней. По большей части лампы и свечи подтверждали ее присутствие, если только свет находил ее руки и лицо. Они светились золотом.
Райан знал, что должен выискивать возможность броситься на нее и попытаться отнять оружие. Очень часто она направляла пистолет не на него, а на экспонаты ностальгической коллекции Джимми.
Но он подозревал, что отвлекается Вайолет только для вида, чтобы спровоцировать его и нашпиговать свинцом.
– Это кто? – спросила она, указав еще на один постер.
– Другая группа. «Грейтфул дэд». Они тоже изменили мир.
– Как же они его изменили?
– Не знаю. Думаю, отец сможет тебе сказать.
– Я знаю, где живет твоя мать, но еще не встречалась с ней.
– Много потеряла.
– Она похожа на него?
– Да, но другая. Для нее это выпивка и мужчины, особенно мужчины, которые любят выпить.
– Я думаю о том, чтобы убить вас троих.
Райан промолчал.
– Это кто?
– Джим Моррисон и «Дорс».
– Они изменили мир?
– Насколько я слышал, да.
Когда Вайолет прошла в ту часть гостиной, что находилась позади лей-зи-боя, Райан повернул голову, потом начал поворачиваться сам.
– Смотри прямо перед собой, – она нацелила пистолет ему в переносицу.
Он подчинился.
– Если повернешь голову, чтобы оглянуться, я тебя застрелю. Люди на этих плакатах… где они сейчас?
– Не знаю. Многие умерли.
– То есть мир изменил их.
Он с трудом, но слышал ее мягкие шаги. Должно быть, она что-то взяла, посмотрела, с легким стуком поставила на прежнее место. В растягивающейся паузе он лихорадочно искал вопрос или фразу, которая позволит ему хоть в относительной степени взять контроль над разговором.
Ее голос раздался так близко, что он вздрогнул, над правым ухом.
– Я назвала твоему отцу мое имя. Ты знаешь, как звали мою сестру?
В вопросе слышалась жесткость полицейского детектива. Последние шесть слов являли собой обвинение, неправильный ответ мог привести к тому, что ее ярость выплеснулась бы наружу.
– Да, – ответил он, чуть запнувшись, хотя и понимал, что это опасно. – Ее звали Лили.
– Как ты узнал ее имя? Догадался по цветам, по каким-то моим словам?
– Нет. Я обратился к семье, чтобы мне сообщили имя и прислали фотографию. Вот почему я знаю, что вы – однояйцевые близнецы.
– Ты получил фото от семьи?
– Да.
– Но семья – это я.
– Ну, наверное, фотографию прислали родители.
– Лжец.
Она ударила его, вероятно, рукояткой пистолета, и кровь брызнула из порванного уха.
Когда он попытался встать, второй удар пришелся по макушке, нанесенный с минимальной паузой после первого, – он даже не успел почувствовать боль в ухе.
Закрыл глаза, перед которыми вспыхнули звезды, вскинул руки, защищая голову, и третий удар раздробил пальцы. Он вскрикнул или подумал, что вскрикнул, но даже если и вскрикнул, четвертый удар оборвал этот вскрик: Райан лишился чувств.
В сознание он приходил рывками, каждый определялся возрастающей терпимостью к свету. Поначалу, когда он выныривал из небытия, горящие фитили масляных ламп казались ему невероятно яркими, свет просто резал глаза. Райан не знал, где он, откуда взялись лампы, не мог подобрать слова, чтобы попросить их передвинуть. Вновь проваливался в небытие, возвращался, проваливался, но постепенно адаптировался к свету, да и память вернулась.
Осознав, кто он, где находится и при каких обстоятельствах, Райан оторвал подбородок от груди и посмотрел на Вайолет, которая сидела в кресле напротив него, по другую сторону кофейного столика.
– Ты знаешь, как тебя зовут? – спросила она.
Левым ухом он слышал ее хорошо, но вот в правое ее слова попадали словно через залитый водой канал. Возможно, травмированное ухо просто залила кровь, и он не оглох.
– Ты знаешь, как тебя зовут? – повторила она вопрос.
Пересохшее горло не позволило ответить: слова в нем застряли. Он поднакопил слюны, проглотил, с губ сорвалось:
– Да.
– Как тебя зовут?
– Райан Перри.
Он чувствовал, что она умела бить пистолетом по голове, не доводя дело до сотрясения мозга, но на этот раз потеряла контроль над собой и теперь опасалась, что не сможет забавляться с ним так долго, как ей того хотелось.
– Какой сегодня день?
Он подумал, вспомнил, сказал.
Голова болела от уха до уха, от носа до затылка, и аспирин с этой болью справиться бы не смог. К тупой боли, заполнявшей всю голову, добавлялись импульсы боли острой, которые расходились от правого виска к затылку, к глазу, вдоль носа.
Подняв левую руку с подлокотника кресла, чтобы положить на голову, Райан зашипел сквозь стиснутые зубы, потому что в костяшки будто сыпанули толченого стекла.
Указательный палец, согнутый под неестественным углом, не двигался. Мизинец, похоже, просто размозжили. Кровь капала с кисти, блестела на кожаной обивке.
Половину лица Вайолет скрывала тень, вторая половина блестела золотом в свете масляных ламп, но оба серовато-зеленых глаза с интересом смотрели на него.
– Еще раз спрашиваю… кто дал тебе фотографию Лили?
– Мне ее передала семья. Через моего хирурга.
– Доктора Хобба?
– Да.
