Я, конечно, ожидал разговора об «Откровении огня» — он был неминуем. Я приготовился свести его до минимума и перейти к Петеру Касперсу. Как же трудно оказалось осуществить этот простенький план под солнечным взглядом Левы. Я почувствовал себя актером, забывшим текст.
— У меня есть друг, медиевист, — поведал Глебов, которому очень хотелось рассказать мне свое. — Когда я ему сообщил об Евларии и кенергийцах, он обратил мое внимание на ряд легенд, прежде всего на цикл о священном Граале. Там упоминается Братство Грааля. В одном из источников оно называется «общиной просветленных» и обитает где-то на Востоке. Это Братство вроде бы хранило ту самую чашу Грааля, которую европейские мистики, рыцари и трубадуры искали все Средневековье. К легендам о Граале примыкает еще один цикл — о пресвиторе Иоанне, христианском царе-священнике, правившем в некоей горной стране Истины где-то в Индии. Опять Восток и опять община «просветленных» христианского происхождения! «Просветленный», то есть человек, видящий скрытые закономерности жизни, — типичный персонаж восточных легенд, однако с некоторой натяжкой можно сказать, что у нас в христианстве имеется его аналог: это старец. Слухи о тайной христианской стране в Азии существуют с тех пор, как был осужден епископ Несторий на Соборе в Эфесе в начале пятого века. Он был объявлен еретиком, и его последователи стали подвергаться гонениям. Говорят, они бежали на Восток. Есть схожесть между «высоким пением» кенергийцев и религиозными распеваниями тибетцев. А что, если Евларий пришел с Востока? Почему бы не допустить, что он — выходец из какой-то духовной общины в Гималаях, восходящей к беженцам-несторианам, где христианство соединилось с элементами восточной мистики? Надо сказать, легенд о странах, поселках, общинах просветленных — как христианских, так и нехристианских — хватает. Возьмите ту же самую Шамбалу, которую искал в двадцатых годах в Юго-Восточной Азии Николай Рерих. Неизвестно, восходят ли подобные легенды к одному первоисточнику или просто похожи друг на друга, потому что отражают общую для всех нас мечту о совершенстве. А может, они и правда связаны с неизвестными историческими реалиями? Физических следов существования поселений «просветленных» нет, но это ничего не доказывает. Как подумаешь, что в России существовала община того же сорта, что Братство Грааля, и остался автограф одного из ее членов…
Глебов недоговорил, вздохнул, опустил голову, покачал ею и вскинул на меня сияющие глаза.
— Я ведь искал «Откровение огня» в каталогах фонда рукописей Ленинской библиотеки и Исторического музея. Так, на всякий случай. — И он смущенно улыбнулся.
— И в АКИПовском каталоге смотрели?
Лева засмеялся.
— Ну уж так далеко мое сумасшествие не зашло! Это было бы слишком! Я сам понимаю, что нет никакой надежды найти сейчас «Откровение огня», но все же… Да, я забыл вам сказать об Аполлонии Тианском! — воскликнул Лева. — Вы о нем знаете?
Я знал не Аполлония, а Аполлонию. Лева уловил на моем лице реакцию на забавное совпадение и понял ее по-своему.
— Глупый вопрос, ну конечно, знаете. Его путешествие в Индию в первом веке с посещением ашрама браминов — еще один вариант той же истории. И здесь фигурирует община «просветленных», которую по собственной инициативе не найдешь. Грек Аполлоний задал браминам дежурный вопрос софистов: знают ли они себя? Те ответили: «Мы с этого и начали, потому знаем все». — «Кем вы себя считаете?» — спрашивает тогда Аполлоний. «Богами». — «Почему?» — «Потому что мы добрые люди». Хорошо, правда? Это эпизод из жизнеописания Аполлония, принадлежащего Флавию Филострату. Он пишет еще, что брамины большей частью молчат — зачем ворочать языком, если улавливаешь мысли и передаешь их прямо в сознание? Брамины поклонялись Солнцу, то есть Свету. Они были и целителями, и хранителями тайного знания. Опять похоже на кенергийцев, не находите?
Он смотрел на меня выжидательно, рассчитывая на реакцию. Я слушал Леву и ничего не говорил. Приведенные им параллели были действительно интересны, но события последних дней, перегрузившие мою голову, мешали оценить по достоинству его рассуждения. Глебов это заметил.
— Я вижу, вы думаете о чем-то другом. — Он не обиделся, только смутился.
— Да-да, — пробормотал я. — То есть нет. В общем, и да и нет, — признался я и заговорил о Петере Касперсе.
— С сорок девятого года прошло больше тридцати лет, если быть точным — тридцать три года, — подсчитал Глебов. — На нашей кафедре преподавателей с таким стажем нет. Постойте-ка, вот вам кого надо спросить об Ольге Линниковой — Дмитрия Алексеевича Завьялова с кафедры советской литературы! Он сам учился у нас на филфаке — и, по-моему, в то же время, что и Линникова! Дмитрия Алексеевича, правда, сегодня нет. Но мы можем ему позвонить домой, если хотите. Это вполне удобно: Завьялов — профорг факультета, и в неприсутственные дни ему звонят по разным вопросам домой. Хотите?
Конечно же, я хотел. Глебов соединил меня с Завьяловым, и я спросил мужчину с раскатистым голосом, говорит ли ему что-нибудь имя «Оля Линникова». Он не задумался ни на секунду:
— Говорит!
Удачу я, надо сказать, так быстро не ожидал. Да еще какую!
— Оля Линникова, Алик Линников. Мы были однокашники, — услышал я дальше.
— Алик тоже учился на филфаке?
— Конечно. А откуда вы их знаете? — спросил Завьялов. Я рассказал.
— Вот ведь что, вот ведь что, — пропыхтел он, и я представил себе на другом конце провода человека, страдающего избытком веса, эдакого толстого, уютного дядюшку. — Увы, многого я рассказать вам о них не могу. Они проучились-то у нас всего год, даже меньше. Алика я знаю больше, он жил у меня месяц — скромный, неприметный парень. А вот Оля была факультетская красавица. У нас на курсе тогда имелись две неотразимые красавицы — она и Тома Назарова. Кстати, Тома была влюблена в Алика, я сам носил ему от нее записки. Носил и недоумевал: что она в нем нашла? Алик квартировал у меня, потому что заболел. Линниковы — детдомовцы, приехали в Москву из провинции и жили в общежитии, где комнаты на четверых, на шестерых — там не поболеешь. Вот я и взял Алика к себе в конце первого курса, когда мои родители в санатории отдыхали. Ну а потом он с сестрой ушел из университета. Почему — не знаю. Вам надо поговорить с профессором Резуновым Борисом Васильевичем. Он, знаете, был Олиной любовью. О них весь факультет сплетничал. Спросите его о ней — старик наверняка расчувствуется и разговорится. Он сейчас все время дома, прикован к постели. Операцию перенес тяжелейшую, никак после нее не оправится…
Глебов позвонил от меня и Резунову. «Пусть заедет после обеда», — передал тот через моего посредника.
ОЛЯ И АЛИКЛекции профессора Поршанского не было. Она стояла в расписании перед обеденным перерывом. Получалось два с половиной часа свободного времени.
— Пойдем, Зяба, прогуляемся? — предложила Оля брату.
Алик согласно кивнул.
На Олю всегда смотрели. Она шла победоносно — прямая, насмешливая, босоножки на голую ногу, хотя еще только апрель. На Алика никто внимания не обращал: обычный.
Прошли по улице Герцена к Никитским воротам, перешли бульвар, повернули к Арбату — любимый маршрут Оли. Все было всегда так, как любила Оля.
— Ты когда вчера в общежитие вернулась? — спросил брат.
— А я не вернулась! — гордо отвечала Оля и ничего не добавила — ожидала дальнейшего расспроса.
Однако Алик замкнулся и шел дальше, глядя под ноги.
— А я думала, тебе интересно, где я была, — не выдержала его молчания сестра.
— Я догадываюсь, — тихо сказал Алик.
— Догадываешься? Скажи тогда где?
— У Резунова.
— Откуда ты знаешь? — удивилась Оля.
— Говорят.
— Кто?
— Все.
— Уже во всю сплетничают, значит, — довольно засмеялась Оля. Отсмеялась и оглушила: — Зяба, я стала женщиной!
Алик покраснел. Она это заметила и сказала:
— И тебе надо становиться мужчиной. Нам уже девятнадцать.
— Ты реферат по диамату подготовила? — спросил, не глядя на нее, Алик.
— Нет! — с раздражением выкрикнула сестра. Подошли к перекрестку, и Оля, толкнув брата локтем, бросила с лихостью: — Сказать, как это делается?
— Не надо.
— Не ревнуй, — сказала с сочувствием Оля. — Ты брат, а Резунов всего лишь любовник. Я об этом, между прочим, только тебе. Тебе одному.
Сказала и положила руку Алику на плечо. Они были одного роста.
Ели в столовой у Никитских ворот.
— Жаль, что сегодня не было Поршанского. Самые стоящие лекции — его, — сказал Алик.
— А как тебе Резунов? — игриво спросила Оля.
— Никак, — сухо ответил брат. — Ты можешь о чем-нибудь другом, кроме Резунова?
— Неграмотный вопрос. Резунов — не «что», а «кто», — поправила сестра.
