Кэрри была высокой, подтянутой и почти красавицей. От бабушки-ирландки она получила в наследство черные волосы, зеленые глаза и чувство юмора. Скромности мужа у нее не было и в помине, а сдержанности — самая малость; доминирующими качествами ее были прагматизм и абсолютная прямота, однако, природный шарм и полнейшее нежелание кого-либо обидеть делали ее воззрения скорее любопытными, нежели оскорбительными для окружающих.
Оба происходили из семей, известных еще до образования республики. Семья Ли утверждала, что вирджинские Ли — их близкие родственники, а Кэллоуэи, из которых происходила Кэрри, прослеживали свою родословную до жителей Кентукки семнадцатого века и гордились родством с Буном. При малейшей возможности Кэрри ссылалась на рассказ Фенимора Купера о том, как Бун с отчаянной смелостью спас от индейцев девиц Кэллоуэи.
Со времени исторического события, которое местные называли «Войной между штатами», обе семьи владели только землей. И все же они унаследовали от предков ум, благовоспитанность, а также любовь к музыке и книгам. Дом для них был местом культурного досуга вплоть до рождения детей. Они оба пели, а Кэрри вполне прилично исполняла Моцарта и Баха. Они прочли множество книг, и среди прочих — романы Твена, Готорна и Диккенса. Оба получили высшее образование, хотя и не защитили степени. А когда Уилл Генри учился на третьем курсе Гордоновского военного колледжа в Барнсвилле, внезапно умер его отец, и на ферме настоятельно потребовалось его присутствие. Уилл Генри, прождав все юношеские годы, сделал предложение Кэрри, и она, вернувшись из колледжа «Бесси Тифт» в Форсайте, без колебаний стала его женой, к чему давным-давно была готова.
Уилл Генри мечтал о юридической карьере, но земля была давним семейным владением, хотя значительная часть ее была продана в период Реконструкции, и он испытывал чувство ответственности по отношению к жившим на ней десяти семьям. В первые годы совместной жизни ферма казалась им обоим символом надежности, преемственности поколений и даже многообещающего будущего, так что они отнюдь не чувствовали себя ущемленными, по крайней мере подобные настроения никогда не становились предметом обсуждения.
И вот они покинули ферму, то есть совершили поступок, на которой, как ранее представлялось Уиллу Генри, он никогда не будет способен. Он вырос на ферме, и когда она стала его собственностью, она требовала ежедневного труда, надо было сеять, собирать урожай, доить скот, чинить и ремонтировать, удобрять и добиваться прибыли. Он трудился усердно, но ни призвания к этой работе, ни энтузиазма у него не было, а земля давала прибыль лишь тогда, когда состояние почвы и погода позволяли не вкладывать ни пыла, ни таланта. Когда началось нашествие плодового долгоносика, Уилл Генри поначалу решил, что это просто очередной вызов его упорству и трудолюбию. Однако, когда эта напасть стала выказывать завидное постоянство, когда даже лучшие из фермеров стали вести борьбу за выживание, Уилл Генри с отчаянием обнаружил, что долгоносик превратился в благо: в почетный способ уйти от земли.
После ужина Кэрри почитала им вслух отрывки из романа «Большие надежды»,[2] пояснив при этом, что именно так следует воспринимать новую жизнь, а потом детей отправили спать. До самой полуночи Уилл Генри и Кэрри мели и чистили, а затем разбудили детей. Когда часы отбивали последний, двенадцатый удар, кто-то пустил в ход сирену пожарного депо, и все запели новогодний гимн и расцеловались. Кэрри зачитала избранные места из Библии, Уилл Генри вознес молитву, преисполненную надежд на Новый год, и все отправились в постель. Впервые в новой жизни Уилл Генри и Кэрри оказались наедине. С плеч свалился тяжелый груз, и они насладились любовью, как не наслаждались уже много месяцев. Уснули они, утомленные и счастливые.
Настало первое утро после вступления в должность, и Уилл Генри вместе с Кэрри сидели в машине перед зданием городского совета. Печки в машине не было, они сидели, закутав ноги в плед. Когда они разговаривали, на стеклах появлялась изморозь. Уилл Генри был этому рад; он не знал, какова будет реакция Кэрри, когда она узнает, что он стал начальником полиции, и ему не хотелось, чтобы прохожие увидели ее расстроенной. Когда он ей обо всем рассказал, выражение ее лица почти не переменилось, она молча смотрела на него. Он же не мог себе позволить отвернуться, боясь усилить собственное ощущение вины.
Но вскоре он был уже не в состоянии переносить молчание.
— Эта работа, по правде говоря, не так уж и опасна, — проговорил он. Кэрри не проронила ни звука. — Тем более в Делано. Здесь никогда не случалось ничего ужасного. Больше всего времени я буду тратить на то, чтобы возиться с уличным движением на Главной улице и ловить лихачей на шоссе, ведущем в Атланту. — Она повернула голову и уставилась на запотевшее ветровое стекло. — Я обычный городской служащий, — чуть ли не умоляющим тоном произнес он.
— Ладно, — наконец проговорила она.
Члены городского совета собрались в служебном кабинете управляющего городским хозяйством. Сняв пальто, они собрались вокруг дровяной печки, но не стали садиться. Поскольку каждый из них ради этой встречи жертвовал своим рабочим временем, никому не хотелось ее затягивать. Дело было в том, что специально приехал Джон В. («Скитер») Уиллис, шериф графства Меривезер. И когда все собрались, Хью Холмс официально открыл заседание.
— Джентльмены, полагаю, что нынешнее заседание можно назвать историческим. Этим утром мы впервые назначаем человека, обязанностью которого является профессиональная защита закона и порядка в нашем городе. Думаю, что лишь благодаря законопослушности наших граждан мы до сих пор обходились без подобного должностного лица, но население Делано уже превысило тысячу человек, по крайней мере, по моим расчетам, и полагаю, что перепись нынешнего года даст еще более высокие показатели, а полицейское управление — учреждение, необходимое каждому городу. На должность его начальника мы подобрали местного жителя не потому, что этот человек — опытный полицейский, а потому, что мы его знаем, уважаем и, думаю, можем на него положиться в деле сохранения спокойствия и защиты жизни и имущества.
— Аминь! — проговорил Идес Брэй.
— Идес, к чему относится «аминь»: к жизни или имуществу?
Все рассмеялись.
— Полагаю, что любой из членов совета мог бы привести к присяге нашего нового начальника полиции, но, если нет возражений, этой чести хотел бы удостоиться я сам. — Послышался одобрительный шепоток, и Холмс достал потрепанную Библию. — Уилл Генри, положите левую руку на Библию, а правую поднимите. Клянетесь ли вы, Уильям Генри Ли, именем Господа Всемогущего защищать и проводить в жизнь законы Делано, штата Джорджия и Соединенных Штатов Америки, делая это беспристрастно, без страха и предубеждения?
— Клянусь.
— Что ж, полагаю, что, принеся присягу, вы, Уилл Генри, стали начальником полиции Делано.
Холмс довольно долго продумывал текст только что принесенной присяги. Он размышлял, не стоит ли включить фразу типа «проводить в жизнь указания и распоряжения городского совета по мере их появления и принятия», и теперь, наблюдая за тем, как коллеги по городскому совету, торопливо высказав поздравления, спешат влезть в пальто и вернуться к прерванной работе, обрадовался, что не ввел это положение в окончательную версию присяги. Он знал, что городские дела частенько решаются непродуманно и в спешке. Он сам иногда пользовался этим, чтобы поскорее протолкнуть какой-либо, по его мнению, жизненно важный проект через совет, но сама по себе эта практика его не устраивала. Ему представлялось, что ответственность за принятие серьезных решений должна возлагаться на всех членов совета, а не только на того, кто благодаря личному обаянию или весу занимаемой должности способствовал этому принятию. Но он понял также, что если сам не будет поступать подобным образом, то его коллеги, как в силу нетерпения, так и вследствие врожденной осторожности, будут принципиально обходить важные вопросы и довольствоваться текущей «мелочевкой». И именно благодаря индифферентности коллег он стал, невзирая на возраст и вопреки здравому смыслу, «Отцом города».
Когда участники заседания стали расходиться, доктор Фрэнк Мадтер сунул руку в карман пальто и вытащил оттуда огромный револьвер.
— Уилл Генри, не знаю, есть ли у вас собственное оружие, но этот револьвер принадлежал моему отцу. Он немного проржавел, но думаю, что до сих пор стреляет отлично. — Уилл Генри и все остальные громко рассмеялись, увидев этот револьвер. — Это старый кольт типа «Бантлайн», сорок пятого калибра, с двенадцатидюймовым стволом. Говорят, что такой же был у Дикого Билла Хикока.
