Молодые и здоровые. Неужели испугались?
Потому что он до сих пор спокоен, это всегда пугает, тем более, по ночам. Он поднимает одинокий обломок кирпича и торопится обратно к сыну. Пробирается к чужой калитке, ожидая встречи с бандитами, думая об этой встрече, даже, вероятно, желая ее. Нет, все тихо.
И сын шепчет, что все тихо — он смотрел в окно, на ТУ дачу, слушал через форточку, и вроде бы никто больше не шумел, не приходил. Антону не заснуть, бедняге, никак не получается, хотя честно пытается. Антон ждет папу, поэтому не спит. Малыш родной. Развитый, искренне считающий себя взрослым — единственный человек, существующий кроме Х. на этом свете. Но господа в мундирах не дают никаких гарантий… Бред! Господи, спаси и сохрани…
— Я вернулся, — строго говорит Х. — Ложись и не дури.
— А ты? — шепчет ребенок.
— И я.
Они ложатся на диване, вдвоем, бок о бок. Пыльное покрывало, полное незнакомых запахов, сближает их тела. Впрочем, душно, и мальчик сонно освобождается от ненужной тряпки. Отец лежит, временно закрыв глаза — то ли думает о чем-то, то ли просто ждет. Место, кажется, вполне безопасное. И диван, и сарай, и участок. По крайней мере, пока не обнаружат трупы на соседней даче или пока не вернется здешний хозяин, а это случится не раньше утра. Сын сразу заснул — к отцу спиной, смешно уткнувшись в коврик на стене. Отцу, наоборот, не заснуть, и он встает. Он снова укрывает сына, чтобы тот не замерз, когда начнется гроза, а гроза непременно начнется, затем он пишет на ощупь записку: «С добрым утром! Не волнуйся, я скоро, я в город и обратно. Сиди в доме, чтобы никуда, понял?» Записка оставлена на всякий случай, потому что Х. надеется вернуться до того, как сын проснется. Он все еще надеется…
Он простой человек. Простые люди всегда знают, что им нужно. Нашарив под диваном коробку с инструментом, он находит что-то массивное, грозное — ага, это гвоздодер! — затем надевает куртку и выскальзывает прочь из деревянной клетки.
Взрослыми становятся в тот миг, когда понимают, насколько беззащитен ребенок. Свой, чужой, любой из встреченных на пути. Когда становится жалко ребенка до слез — беспричинно. Когда четко формулируешь мысль: да, я смогу отдать за него жизнь.
Человек, носивший довольно необычную фамилию Х., был взрослым, но подобные отвлеченные мысли не посещали его никогда.
Каждого взрослого изредка охватывает странное ощущение: ты сам ребенок, как был ты маленьким, так и остался — беспомощным, несамостоятельным в желаниях и в поступках, существующим будто не всерьез. Каждый взрослый хотя бы раз видел себя таким со стороны.
Человек, названный Х., не умел смотреть на себя со стороны, поэтому болезненные состояния приходили к нему только во время гриппозной интоксикации или, скажем, похмельного синдрома.
Так было тридцать пять лет — до нынешней ночи.
Странное ощущение не отпускало его, когда он шел по лесопарку. Знаменитый лесопарк начинался почти сразу от нового убежища, только до конца улицы дойти, это всего два дома, затем — тропинкой через овраг, по дну которого нес свои воды провинциальный ручеек, затем — через вытоптанную в кустарниках дорожку… Впрочем, человек вовсе не шел, а брел, спотыкаясь в темноте, шарахаясь от деревьев, стараясь не упустить струящуюся в пустоте аллею. Путь по лесопарку походил на космический полет. Свободное падение в безвоздушном сне. И жалкий кусок металла в руке являлся не столько источником энергии, сколько тянущей в бездну тяжестью.
Конечной точкой траектории была железнодорожная станция — соседняя. Далекие предки обозначили ее именем Кавголово. Эта станция располагалась на одну позицию дальше от города, чем Токсово, но самое главное — там не могло быть страшных людей, поджидающих одинокого ночного путника.
И путник справился с маршрутом.
Мало того, он успел на последний электропоезд! В вагоне было тихо, пусто и очень реалистично. Странные ощущения временно отступили, дав место отвлеченным мыслям. Сначала, правда, вскочивший в поезд пассажир рассматривал гвоздодер, прихваченный из чужого дома: почти полметра в длину, сделанный из крепчайшей легированной стали, заостренный на одном конце, что дает возможность использовать инструмент в качестве ломика, снабженный устрашающим сплющенным загибом на другом… Прекрасная вещь. Человек был механиком и знал толк в инструментах. Удовлетворенный, он положил ломик рядом с собой на скамейку, после чего подумал о том, что… Мгновение спустя он привалился головой к прохладному черному стеклу, едва не заскулив, и прикрыл, спрятал глаза от вспыхнувшего в вагоне Понимания.
Что будет с сыном, если отца посадят в тюрьму? Или если отца просто-напросто… что, впрочем, одно и то же. Мальчик мало натерпелся в жизни, да? Без матери. В этой поганой, проклятой всеми богами стране. Мальчик ведь находился в комнате — тогда, четыре года назад, ясным весенним утром. Он играл, а мать мыла окно. Дура — надо же быть такой дурой! — поставила на подоконник низенькую приземистую скамеечку, всего лишь на какую-то минуту, чтобы протереть верхнюю часть рамы, она миниатюрная была женщина, ей не дотянуться, такая хрупкая, нежная, любимая, хотя, сколько раз ей говорили: мозгами надо думать, если что-то делаешь, моз-га-ми!.. Скамеечка подвернулась, упала обратно в комнату, а мать — в противоположную сторону. Хватило одного неловкого движения. Когда отец прибежал из двора домой — звонить в «скорую», — пятилетний Антон лежал, забившись под диван, кричал, потом вырывался из рук, никак не успокаивался. Он все понял, мальчик, несмотря на свой возраст. Не объяснить ему было, что мама больно ушиблась, и доктор Айболит ставит ей градусник. Что мама просто заснула в больнице — поспит, поспит и проснется. Вот так и остались они вдвоем — в двухкомнатной квартире, только-только полученной. Теперь же ребенок и отца может потерять…
Пассажир решил выйти не на вокзале, а чуть раньше — на той станции, где метро. Подстраховался. Еще не вокзал, но уже город. Ломик он сунул под куртку и прижал к телу локтем. Однако метро не работало. Все правильно: час был слишком поздний. Тогда человек встал на обочине дороги, спустившись с тротуара, и принялся жестами взывать к проносящимся мимо автомобилям.
Он сам был водителем и тоскливо думал о том, что притормозить решится не каждый.
Взбаламученная память никак не желала успокаиваться. Разумеется, отец был в какой-то степени обижен на жену — как она могла бросить его одного с ребенком? Он привык к этому слову: «бросить» вместо «погибнуть», — защищая свой рассудок от нестерпимой боли утраты. Родительские хлопоты целиком легли на его плечи. Отец водил мальчика по врачам, готовил еду, одевал, устраивал в кружки — по гимнастике, затем в авиамодельный. Устраивал и в школу. Это, кстати, очень трудно — определить в хорошую школу. Отец выдержал выпавшие ему испытания. Он был надежным мужчиной, скучный неинтересный Х., и понимал он надежность очень просто: любое дело должно доводиться до конца. Именно так: если этот человек брался за что-то, можно было не тратиться на пустые волнения — он не отступал, ссылаясь на объективные трудности.
Х. настойчиво унижался перед равнодушными, ощетинившимися огнями машинами. И одна наконец остановилась. Крытый брезентом «козлик» с государственными номерами. Внутри — двое хмурых мужчин. Конечно, чего им пугаться ночного путника? Разговор о цене был короток, потому что Х. согласился, даже не вникнув в запрошенную сумму. По меркам автомобилиста, впрочем, ехать требовалось не так уж далеко. Везли его без неприятностей, без утомительных разговоров ни о чем, и, расслабившись на сиденьи рядом с водителем, он продолжал вспоминать. Ночь пока еще давала такую возможность… Если что-то случится, Антон не пропадет — умный, развитый, уроки делает совершенно самостоятельно. Учителя в школе им вполне удовлетворены, а школа действительно престижная. К спорту относится серьезно, любит гимнастику. Вон, как мучился, когда ему тянули шпагат, однако не бросил, все вытерпел. Зато модели разнообразных летательных аппаратов отец и сын вместе мастерили — в конце концов, механик Х. или не механик! Где как не дома Антон научился вытачивать настоящие пропеллеры из невзрачных кусочков дерева или, например, делать шикарные ракеты на резиновых двигателях! Нормальное мальчишечье детство, папа может гордиться. Но теперь… — Х. едва не застонал. Теперь мальчик там один, в чужом доме, на чужой постели. Лишь бы не проснулся, лишь бы глупостей не наделал… «Что с тобой?» — спросил водитель, нервно поглядывая на ломик, который пассажир вытащил из-под куртки и положил для удобства себе на колени.
Похоже, хозяева «козлика» все-таки испугались, и пассажир понял, чего. Он поймал свой же собственный взгляд в правое боковое зеркальце, когда вылезал из машины. Даже передернулся — такой странный был взгляд, такое странное выражение лица. Водитель уехал — рванул с места, не рискнув напомнить насчет денег. Забавно получилось, подумал Х. С абсолютным безразличием подумал.
