Меня зовут Аксель Рейно.
Наш отец Жак, ученый, гениальный и одержимый исследователь, продолжил работы своего отца Жозефа по делению эмбриональной клетки.
Это были первые опыты с оплодотворением…
Наша мать послужила подопытным кроликом и произвела на свет тройню.
Трех абсолютно идентичных мальчиков — внешне по крайней мере.
Но очень быстро оказалось, что у двоих были серьезные отклонения в развитии. Пьер родился умственно отсталым, неспособным к взрослению и самостоятельной жизни. У меня же, наоборот, обнаружился чрезвычайный, почти дьявольский интеллект. Диагноз был окончательным: психопатологический тип, асоциальный, крайне опасный.
По диаметрально противоположным причинам оба мы стали нежелательными. Для общества. Для ближних, от которых мы отличались.
Для нашей матери.
О ней у меня не сохранилось никаких воспоминаний — я даже не уверен, что знал ее, хотя меня убеждали в обратном, — так же, как я не помню и третьего из нас.
Квентин.
Наверное, добрые феи склонились над его колыбелькой, и он единственный снискал милость нашей матери.
Единственный, кто обрел право на ее исключительную любовь.
Подобно Алой Королеве, заботившейся о защите своего любимца, эта чудовищная женщина решила заточить нас, Пьера и меня, на острове, оставив на попечение монахинь.
Дебильный, но совсем не злой Пьер жил в монастыре. Во время прилива остров становился его садом.
Я же с клеймом «жестокий и чрезвычайно опасный» был заточен в это подземное жилище, где мать Клеманс и сестра Анжела по очереди кормили меня два раза в сутки. Их не трогали мои крики, слезы или мольбы. Их невозможно было провести, растрогать или умилостивить.
Все последующие годы я утешался единственной мыслью, что мать сполна заплатила за свое злодеяние.
По крайней мере я так думал до тех пор, пока в прошлом году не узнал из газет, освещавших дело на Лендсене, о существовании Лукаса Ферсена.
Взгляд его наконец стабилизировался.
На лице выразилось удивление.
«Кто он, этот мой двойник, который носит мою одежду и поигрывает моим пистолетом?» — казалось, вопрошали его расширенные глаза.
А я, привыкший к раздвоенности, прежде чем ощутить в себе тройственность, знал, что удар будет разительным для того, кто всю жизнь считал себя единственным.
Я наслаждался этим мгновением, пределом моих желаний, и позволил его воображению дойти до понятия, означаемого словом «ужас».
Прежде чем сказать ему, что теперь я был им.
Стоявший на коленях мужчина не молился.
Шаря по полу лучом фонарика, ПМ тщательно осматривал каждую из плит центральной галереи монастырской часовни в надежде обнаружить надгробную надпись.
Скрип отворяющейся тяжелой двери неожиданно оторвал его от исследования.
Распластавшись на холодном каменном полу, он ужом пополз между рядами скамеек, силясь удалиться от направляющихся к нему шагов. Шаги были разными: одни легкими, другие — более тяжелыми, но они сопровождались звуком ритмично постукивающей по полу трости.
Мать Клеманс, ведя под руку слепую Луизу, шла к нефу.
Прижавшийся к полу ПМ чуть было не выдал себя, почувствовав, как ткань скользнула по его волосам. Он затаил дыхание, ожидая, что сейчас его коснутся обутые в сандалии ноги монахини, но тут же до него дошло, что ткань эта — не край подола, а всего лишь полог исповедальни.
Он проскользнул в кабинку.
Обе женщины прошли в нескольких метрах от него, не подозревая, что он наблюдает за ним в щелочку, и направились к задней части придела, откуда лестница вела в крипт. Прежде чем ступить на нее, настоятельница быстро оглянулась, чтобы убедиться в отсутствии посторонних, и они начали спускаться.
Все в их поведении указывало на присутствие какой-то тайны.
Темнота уже поглотила их, когда ПМ наконец решился покинуть свою клетку и последовать за ними.
Луч фонарика высветил каменные ступени. От невесомой пыли щекотало в носу, пока он по одной преодолевал их. В воздухе витал аромат благовоний и воска. Запах смерти.
Легкая вибрация, сопровождаемая глухим скрежетом, заставила его замереть на половине спуска.
Дыхание почти остановилось, на лбу выступила испарина. Только неимоверным усилием он преодолел желание повернуть обратно и выбежать.
Трясущейся от страха рукой он достал из кармана тюбик, с трудом открыл его, высыпал на ладонь две таблетки и поспешно сунул их в рот.
С трудом проглотив их, он немного пришел в себя и продолжил спуск.
Крипт оказался пуст.
Обе женщины словно растворились.
Плазменный экран последнего поколения занимал приличную часть стены, оборудованной под домашний кинотеатр, усовершенствованный и дорогостоящий.
Вдоль двух прилегающих стен разместилась внушительная библиотека. Третья была полностью закрыта опущенными шторами.
Просторная смежная комната насчитывала добрую сотню квадратных метров.
Озадаченный этой выставленной напоказ техникой, Лукас, которого его безумный двойник привел сюда под дулом его собственного пистолета, позволил себе наскоро обойти помещение.
Шлюзовая камера с двойными стеклянными дверями, находящаяся в левом крыле, казалось, была единственным выходом из этой подземной тюрьмы.
Аксель учтиво подтвердил это:
— Трехслойное бронестекло. Разбить невозможно. Можешь мне поверить, я пробовал. Механизм открывания надежно защищен, снаружи недоступен.
За стеклянными дверями Лукас заметил начало слабо освещенной галереи.
— Другого выхода нет, — добавил Аксель.
Лукас посмотрел на него. Глаза его вновь обрели былую зоркость.
— Если не считать озера, — проговорил он.
Он снова увидел себя в часовне затопленной деревни, когда после обследования колокольни убедился, что Мари там нет. Он уже собирался отплыть, но тут заметил свет фонаря.
Он быстро подплыл к нему и обнаружил начало лестницы, уходившей под часовню. Включенный фонарь лежал на нижней ступеньке. В полной уверенности, что это фонарь Мари, Лукас вплыл в проход.
Когда он понял, что положенный фонарь служил приманкой для того, чтобы поймать его в ловушку, было уже поздно. Проход над ним закрылся, отрезав путь назад.
У Лукаса не осталось другого выхода, как продолжить плыть по галерее, полого уходящей вниз.
Метров через сто от нее вертикально вверх отходила шахта, и он вплыл туда.
Поднявшись на пятьдесят метров, он вынырнул и оказался в гроте, напомнившем ему грот морских разбойников.
От сильного удара сзади он потерял сознание.
По телевизору передавали новости.
Еще не оправившись от потрясения, вызванного известием о втором близнеце, Лукас слушал Акселя, продолжающего свой угрожающий рассказ об их родстве и о своем заточении. Будь это в других условиях, он посочувствовал бы тому, кто пережил ад одиночества.
— Спутниковое телевидение — самое лучшее для меня, не считая прессы, — ведь это мое единственное окно в мир. Именно по телевизору я увидел репортаж о деле на Лендсене. Представь мое лицо, когда тебя показали в двадцатичасовом выпуске! — Он выключил телевизор и повернулся на кресле к Лукасу. — Ты знаешь о Железной Маске, полагаю… С этого дня у меня была только одна цель: найти способ завлечь тебя сюда и занять твое место. Я чуть не упал в обморок, когда узнал, что ты собираешься бракосочетаться в Киллморе. Мне оставалось лишь устроить так, чтобы затащить тебя в озеро.
Детали головоломки начинали складываться.
— В таком случае все паранормальные феномены, убийства, весь этот зловещий спектакль с Алой Королевой были только приманкой?
— На которую специалист по расследованию ритуальных убийств клюнул как новичок.
— Вот разве что не Алиса должна была умереть, а Мари! Ну конечно! Лучший способ завлечь меня и потом занять мое место — убить женщину моей жизни! Но ты этого не учел! Пробел в твоем дьявольском интеллекте!
Внезапный приступ ярости охватил Акселя.
— Эта идиотка Алиса спутала мне все карты, но я сумел выпутаться! Короче, нет худа без добра, потому что это позволило мне узнать Мари…
Тон, которым было произнесено имя его жены, заставил Лукаса вздрогнуть.
Он вдруг сник, сраженный неодолимой тоской, но тут же глухим голосом резко спросил:
— Что ты с ней сделал?
Акселю очень хотелось ответить, что она мертва, — как же ему не терпелось насладиться еще одним страданием такого ненавистного брата! — однако он подумал, что есть кое-что пострашнее смерти. Муки ревности.
