– Ну что ты, Ливви. Это неправда. – Ной провел большим пальцем по моей щеке, потом по плечу и снова нежно сжал мою руку между своими ладонями.
– Правда-правда. Я серьезно. Чарли теперь точно уйдет от меня.
– И что?
– А ты знаешь, как тяжело найти агента?
– Я-то знаю, – парировал Ной. Ладно, не тому человеку я это сказала. – Но послушай, Ливви. Ты напишешь новую книгу, ты же писательница. Мы иначе не можем. И найдешь нового агента, если понадобится. – Я нахмурилась, не особо убежденная его словами. – И знаешь что – пошел бы этот Эшервуд со своими магазинами и тем бредом, который он сочинил, чтобы заманить тебя. Все равно никто бы не стал читать эту книгу.
Я покачала головой – конечно же многие захотели бы прочитать эту книгу, и Чарли в нее вцепилась именно поэтому. Но я не могла не улыбнуться в ответ на попытку Ноя подбодрить меня. И когда он назвал меня писательницей, я почти уже готова была с ним согласиться.
– Мне бы хоть половину твоей уверенности, – сказала я.
– Да ладно, Ливви. Ну, произошла какая-то фигня. Ты что, бросишь писать из-за какой-то единственной фигни?
– Из-за фигни, которая случилась из-за того, что моя вторая книга едва продавалась, а третью и вовсе никто не захотел публиковать, – наконец облекла я в слова истину, выкладывая перед Ноем начистоту всю свою несостоятельность как автора.
Но он только пожал плечами, ни капли не обескураженный.
– Я не смог продать первые два романа, и мой первый агент бросил меня – ну, ты и сама это знаешь. Писательское дело – не для слабаков. – Я улыбнулась – не потому, конечно, что радовалась его неудаче, а потому что забыла, как здорово, когда есть кто-то, кто полностью понимает тебя. – И ты знаешь, что должна сделать дальше, – продолжал Ной. – Ты должна использовать эту историю. Помнишь, как говорил наш профессор по писательскому мастерству? «Пиши о том, что знаешь».
– А мы тогда совершенно ничего не знали, поэтому это был максимально тупой совет.
– Да, но теперь-то все иначе. С тобой случилось некое сумасшедшее дерьмо. Так используй его для следующего романа.
– Что? – не удержалась я от смеха. – Написать про Эша? Да ни за что. – Я даже имени его не хотела вспоминать, не говоря уж о том, чтобы выводить героем книги. Я вообще хотела притвориться, что этой странной поездки в реальности не происходило.
– Да забудь ты про этого Эшервуда. Сочини роман о писательнице, которая попала в запутанную историю, когда ее наняли написать книгу.
Почему-то в этот миг я вспомнила об Анджелике, о пугающем портрете, на котором навсегда застыл ее образ. О том, что она начала писательскую карьеру в том же Брауновском университете, что и я, и о том, как трагически и скоропостижно оборвалась ее роскошная и несчастная жизнь. Меня всегда привлекала тема женщин, оказавшихся в трудной ситуации, так что, возможно, Ной предложил годную идею.
– И пообещай мне, – добавил он, – что я буду первым, кому ты дашь прочитать черновик.
Отрывок из «Жены»
Моя история – это ее история, и наоборот. Мужчины из этой семьи ловят женщин в ловушку, из которой нет иного выхода, кроме смерти. Только второй жене деда моего мужа удалось избежать подобного конца, и только она меня понимает. Но она терпеть не может, когда я жалуюсь на мужа; она называет меня слабачкой и ни в какую не признается, написана в дневниках правда или вымысел.
«Все произошло так давно, – отмахивается она. – Кому теперь какое дело?» Я бросаю на нее многозначительный взгляд. «Моему мужу? Кто он без своего имени? Без этой семьи?» Она вцепляется мне в рукав: «Только не вздумай рассказать ему!»
Или что? Ей девяносто три года, и она прикована к инвалидному креслу в доме для престарелых.
Я со смешком стряхиваю ее руку.
И тогда я понимаю: дневники – вот ключ ко всему. Когда я напишу книгу, основываясь на них, основываясь на том, что рассказывает Эмилия, когда я открою всему миру, что мой муж – пустышка, он будет стерт с лица земли.
Вот так и получается, что, поняв это, он меня убивает.
В тот день я отправляюсь в Малибу вместе с кузиной и беру с собой дневники, чтобы полистать их. Я спрашиваю старую экономку, слыхала ли она о Тедди, предыдущем садовнике, но она качает головой в очевидном замешательстве. Я начинаю гадать, существовал ли Тедди на самом деле или Эмилия придумала его? Как может сбежать писательница, запертая в тюрьме, кроме как свив веревку из слов? Она обретает свободу благодаря писательскому дару.
Когда я сочиняю, то перестаю быть чьей-то женой. Рассказывая историю, я перестаю быть пленницей. Моя история правдива, но она – вымышлена.
В последней записи Эмилия говорит об огне, о пожаре. Она мечтала о нем так же, как и я. Она хотела, чтобы огонь охватил, пожрал и разрушил каждый кусок ее жалкой жизни.
В какой-то момент я понимаю, что хожу вокруг озера Малибу, размышляя об Эмили. Мы с ней – одно целое, отражения друг друга. Правда ли она подожгла дом или пожар возник по случайности и она погибла так же трагически, как и жила?
Снова и снова я прохожу по тропинке, окаймляющей озеро, вспоминая слова Эмили, вспоминая собственные строки – и вдруг натыкаюсь на мужа. Он стоит прямо на тропинке и загораживает мне путь.
Он хватает меня за запястья, и сердце начинает колотиться. Я пытаюсь вырваться, но он не отпускает. Его хватка причиняет мне боль.
– Что ты тут делаешь? – требовательно спрашивает он.
– Могу задать тебе тот же вопрос.
Он хмурится и стискивает мои запястья еще крепче. Он не собирается меня отпускать. Он никогда меня не отпустит.
Он смотрит с такой яростью, и у меня возникает мысль, что он разговаривал с приемной бабушкой, он теперь знает, что в курсе про Тедди. Или, возможно, всегда это знал?
Понимает ли он теперь, какая власть оказалась у меня в руках? Что я могу со страниц книги рассказать всему миру о его тайнах! Он настолько мрачен, что кажется – тень от его лица накрывает все озеро, и я понимаю со всей ясностью – он уничтожит меня, если я не успею раньше.
Я дергаюсь так сильно, что наконец освобождаюсь из его хватки.
– Я иду домой, – сообщаю я, – и не смей идти за мной. Оставайся здесь и ночуй один.
Тогда он произносит последние слова, которые я слышу от него:
– Детка, будь осторожнее за рулем.
Глава 42
Ной очень хотел, чтобы я осталась у него в Лос-Анджелесе, но я сказала, что мне нужно вернуться в Бостон. Во-первых, не могла же я бросить квартиру и вещи. Во-вторых, после безумной недели в Малибу я осознала, насколько соскучилась по сестре и папе, по самой обычной, приземленной семье. Я поняла, насколько пренебрегала ими и даже не старалась поддерживать отношения. Ной очень во многом оказался прав и уж определенно верно заметил, что я много лет забивала на себя и близких. Но теперь с той Оливией, которая была своим злейшим врагом, покончено.
На следующий день я купила билет на ночной рейс до Бостона и написала Кларе с просьбой сообщить мне, когда Эш отправится на работу, чтобы я могла приехать и забрать вещи. Она ответила, что Эш неотлучно сидит в спальне и отказывается куда-то выходить. Я не поняла, призвано ли такое известие пробудить у меня чувство вины – или, наоборот, облегчения от того, что я смогла проявить характер и бросить его в машине. Но потом Клара предложила собрать мои вещи и подвезти их в какое-нибудь кафе, чтобы мне не пришлось возвращаться в дом на утесе. Я поблагодарила и согласилась.
– Уж не знаю, что между вами произошло прошлой ночью, – без обиняков начала Клара, прикатив мой чемодан к столику около «Старбакса» и садясь напротив, – и что ты сделала, но никакая затея с платьем его бы так не выбила из колеи. – Слова потрескивали в холодном воздухе с каким-то демоническим призвуком. Я так и не пришла к окончательному выводу, любит Клара Эша или ненавидит его, и по ее голосу сейчас тоже не могла разобрать. Возможно, она испытывала отчасти и то, и другое.
