я утром зашел в палату к Женечке, ее лицо мне сразу не понравилось. Землистое, под глазами круги, как будто только что преставилась. Жуть, одним словом. Я еще подумал, что в таком режиме она вряд ли долго протянет. Она, несомненно, страдала, как будто девчонку чего-то лишили, орган какой-то отрезали, отняли у нее что-то жизненно важное.
– Куклу, – едва слышно пробормотал Крымов.
Он сказал это самому себе – даже отвернулся, но доктор услышал его.
– Что, простите? – переспросил Погорельцев.
– А где была ее кукла, когда вы вошли?
– Ох уж мне эта кукла! С ней, проклятущей, как с писаной торбой все носились. Кажется, сидела в кресле эта чертова кукла.
– Точно? Не в изголовье у девочки?
– Да точно, точно.
– Эта кукла стала ей жизненно необходима, – сказал Крымов. – Она и была ее отрезанным органом. Отсутствие куклы вызывало ее страдания.
Погорельцев насупился и замычал.
– Это допустимо. Если у параноика отнять предмет его вожделения, он может и в окно выброситься. Отсюда все самоубийства на любовной почве, особенно у молодежи. Один еще любит, а другой разлюбил. Причина, чтобы сигануть с крыши. Но я не думал, что связь между Женечкой и куклой была так сильна…
– Когда я обнаружил Женю Оскомину на вокзале, она вцепилась в свою Лилит мертвой хваткой – и многих покусала, кто хотел отнять у нее куклу. Только прижав ее к себе, как самое дорогое, она затихала. Я думаю, медсестра Лика очень хорошо знала об этом и могла управлять состоянием девочки вплоть до того, жить ей или нет.
– Да Господь с вами, зачем «синему чулку» понадобилось так манипулировать здоровьем ребенка?
– Чтобы заполучить куклу себе, измениться благодаря ей.
– Измениться, и как именно?
– А вот примерно так. – Крымов достал из кармана айфон, залез в фотогалерею и показал бородатому старику трех молодых людей на палубе. Двое спортивных мужчин в плавках и девушка ослепительной красоты и чувственности, в бесстыдном бикини, в центре. – Никого не узнаете?
– Слева – это вы – факт, – кивнул старик. – Другого парня я не знаю, – он пожал плечами. – Девчонку тоже. Но хороша. Когда смотришь на таких вот баб, жалеешь, что уже старик.
– А вы уверены, что вам незнакома эта красотка?
– Да о чем вы, молодой человек?
– А может, это ваша медсестра? – усмехнулся детектив. – И зовут ее Лика Садовникова, а?
– Да ладно?! – Старик с седой бородой так и уткнулся носом в экран айфона. – Быть такого не может?!
– Еще как может, – усмехнулся Крымов. – Это мы три дня назад на корабле моего друга детства. Я же рядом, видите? Познакомились в палате Женечки Оскоминой, так все и закрутилось. Несколько дней мы провели вместе. У нее дома. А потом она променяла меня вот на этого плейбоя, и сейчас они где-то на Большой Медведице, – кивнул он на звезды.
– Где они? – не понял старик.
– В кругосветном путешествии.
– А-а. Вот почему она уволилась.
– Точно, именно поэтому.
Старик кивнул на айфон:
– Я знал, что скрывается под лягушачьей шкуркой. Меня не проведешь. И всем об этом говорил, кстати. Лекарям нашим. Подначивал их, мол, вперед, орлы! Но говорить – одно, а увидеть воочию – другое. И все же не понимаю…
– Что именно?
– Лика краснела от одних только взглядов наших врачей. Она не играла. Убегала даже от намеков. Иметь красивое тело, – старик указал желтым ногтем на экран монитора, – одно, а умно воспользоваться им, представить на всеобщее обозрение, сделать из него бизнес, как сейчас говорят, совсем другое. Да и тело тут, какой бы красоты оно ни было, не самое главное. Душа, как я понимаю, у нее изменилась. Суть ее, природа, верно?
– О, да, – кивнул сыщик.
– Но ведь такая перемена – фантастика. Или же… нет? – Старик вопросительно посмотрел на следователя. – В случае с Ликой? С чего это? Вы как считаете?
– Вы правы, Василий Васильевич. Еще какая фантастика! Но только не в случае с нашей Ликой. Тут как раз все встает на свои места.
Погорельцев вдруг закивал:
– А насчет куклы вот что я вспомнил…
– Что именно?
Старый хирург погрозил указательным пальцем в темноту улицы:
– Это было через пару дней после того, как привезли Женю Оскомину. Я вошел в ее палату и увидел Лику с куклой в руках. Она держала ее перед собой и смотрела этой дьяволице в глаза. Женечка была в отключке. Меня Лика даже не услышала, она что-то шептала, будто говорила с ней. Было в этом что-то жутковатое. Я даже не решился потревожить их единство – куклы и медсестры. И вдруг наша Лика роняет загадочную фразу: «Ты и впрямь моя копия. Какой же он мастер!». Только тут я не выдержал и ляпнул: «Ни черта, – говорю, – она не твоя копия. Вы даже непохожи. Иди за системой». Лика испугалась так, будто ее застали за чем-то интимным, быстро вернула куклу в кресло, а мне с укором бросила: «Подглядывать нехорошо, Василий Васильевич». А я ей вслед: «И чего я увидел? Как ты куклу гипнотизировала?» Но она вышла. Я еще какое-то время ломал голову, почему они похожи, все на куклу смотрел, думая, кто этот загадочный мастер, но потом плюнул. А к Лике с расспросами лезть не стал. Уж больно резко она шарахнулась тогда от меня. И вообще, когда у женщины с головой беда, с ней лучше не говорить. Шагай мимо, и обойдется. Только сейчас вспомнил этот эпизод.
– Кое-что я объяснить могу: мастер – это тот, кто сделал куклу, – сказал детектив.
– Очень может быть. Но откуда Лике-то его знать? Куклу богатей для своей дочки заказывал. Медсестра из психушки тут при чем?
– Мир тесен, Василий Васильевич. Но деталь интересная. Мне сейчас любая зацепочка важна.
– Понимаю, – согласился доктор.
За их спиной послышался тревожный храп. Троепольский уже улегся на лавке и теперь ерзал, норовил свернуться калачиком, прячась от ночной свежести.
– Как его нынче разобрало-то, – покачал головой Погорельцев. – Не узнаю коллегу. Сдает позиции наш командир.
– Нам в одну сторону, – сказал Крымов. – Я помогу вам его доставить. Последите за ним, чтобы не свалился, а я поймаю тачку.
– Премного буду благодарен, – ответил Погорельцев. – Сам бы я с ним уже не справился.
2
Несмотря на дикую путаницу, Крымову полегчало. Лика больше не казалась ему потерянной несчастной любовью, коварной изменщицей, хладнокровной двуличной тварью, которая легко и цинично променяла обычного следователя с чиновничьей зарплатой на крутого миллионера. А он себе больше не казался лопухом, болваном и простофилей, которого, как малое дитя, обвели вокруг пальца. Все было и лучше, и
