слышал.
– Нет, это не я, – просто ответил он. – Того Владислава больше нет.
Ольшанский говорил правду. А что ему было скрывать? От кого прятаться? Он сам отказался от конспирации. Лилит предлагала ему изменить имя и фамилию, но он не захотел. За эти полгода у него выросли крылья, и он не желал быть послушным птенцом. Хотел сам принимать решения.
– Это действительно ваши работы, Владислав? – спросил первый педагог.
– Мои, – кивнул молодой художник.
– И вы все это написали сами?
– Разумеется.
– Без чьей-либо помощи?
– Если вы о том, кто держал в руке кисть, – исключительно я.
– Но как такое может быть? – задал более смелый вопрос учитель рисования. – Это же…
– Гениально?
Первый педагог промолчал, только потупил взор.
– Что же с вами случилось, Влад? – осторожно спросил второй. – Вы на себя не похожи. Болели все это время?
Ольшанский не выдержал и расхохотался.
– Что тут смешного? – спросил второй.
– Вам действительно сказать, что было со мной? – спросил художник.
– Конечно.
– Точно хотите знать?
Педагоги переглянулись и неожиданно ответили хором:
– Точно.
По лицам юных художников было ясно, что они хотят того же.
– Я продал душу дьяволу, – улыбнулся Владислав своим бывшим однокурсникам и педагогам. – Не верите? А хотите, я вам устрою прогулку по аду? У меня небольшой особнячок – построил по случаю. Там интересно! – Он дерзко и свысока издевался над ними. – И денег за экскурсию не возьму. Только есть одно условие: такие договора рано или поздно заканчиваются на раскаленной сковородке. Кого проводить первым? Или вы предпочитаете всей толпой? – кивнул он своим знакомым.
От Ольшанского вдруг дохнуло таким неестественным жаром и обжигающей энергией, что ученики и педагоги отступили.
К ним подошла грозная Лилит.
– А я и есть тот самый дьявол, которому он продал душу, – сказала она. – Только никому не говорите, старички и детки, а то вам не поздоровится.
Владислав благодарно кивнул:
– Все вопросы к моему продюсеру, – и пошел прочь. – Записывайтесь! – бросил он через плечо.
– Позвольте, – заикаясь, начал все тот же педагог. – Что все это значит? – Кажется, в его тоне прозвучало возмущение.
– Не позволю, – сказала она. – А сейчас я кладу печать на ваши уста: кто заговорит первым, тот умрет дома в полночь. Уходите отсюда и не возвращайтесь. Владислав не нуждается в вашем обществе. – Она понизила голос: – Увижу кого-нибудь – хуже будет.
Все потихоньку сдулись и ушли, и педагоги, и ученики. Дама-продюсер оказалась убедительной. Молчком – никому не хотелось загнуться в полночь.
Когда дело было сделано, Лилит подошла к нему, стоявшему у одного из своих полотен, сзади и резко предостерегла:
– Поменьше распускай язык, дорогой. Нам не нужны лишние вопросы. И я не хочу всякий раз разыгрывать комедию – это не мой стиль.
– Да к черту их, – не оборачиваясь, бросил он.
Два раза Крымов и Яшин пытались выследить художника и его хозяйку, но они исчезали с вернисажа и скрывались в неизвестном направлении. Каждый раз Владислав и его спутница садились совсем не в те машины, за которыми следила полиция, и выходило так, что они просто играют с возможными преследователями, как кошка с мышью. А ведь Крымову и особенно Яшину роль кошки нравилась куда больше.
– Гоняться за ними, как за ветром в поле, – констатировал Яшин.
– Если я тебе скажу, что они – исчадие дьявола, ты мне поверишь? – после очередного провала спросил Крымов.
– Нет, – покачал головой Яшин.
– Тогда и говорить не буду.
– Андрей Петрович, ты опять за свое? Посмотрел я на них – красивая пара. И картины супер. Так все говорят. Талантище этот Ольшанский. Согласен, в нем есть что-то демоническое, но ты уверен: Владислав и есть тот самый молодой пижон? По документам, конечно, он, мы же пробили, но совсем не похож. Может, его старший брат?
– Это его пропавший дядя из Бердичева.
– Шутишь, уже хорошо. Веселым ты мне нравишься больше. Ее документы тоже в порядке. Лилиана Давыдовна Полонская, двадцати восьми лет, дочь российского офицера и польки, родилась в Кракове, рано осиротела, окончила модельную школу, потом факультет менеджмента в университете. Не придерешься.
– Как и к самому дьяволу, – усмехнулся Крымов.
– Но хороша чертовка, – покачал головой старший лейтенант Яшин. – Да уж, парочка что надо…
Третья выставка «Кровь Европы» проходила в картинной галерее «Кассиопея». Опять телевидение, фотоаппараты корреспондентов, микрофоны, вопросы. Горящие глаза посетителей. Местные искусствоведы. И все те же столичные: они приехали, чтобы застать сразу все три выставки. Представитель Манежа еще до открытия говорил продюсеру Полонской: «Ах, Лилиана Давыдовна, жду не дождусь, когда мы устроим выставку вашего гения у нас. Но те картины, репродукции которых вы нам прислали, – он с пониманием улыбался, – будут еще круче этих трех выставок. Я вам обещаю такой бум и аншлаг, какого Москва и не видывала! Ох, как же быстро взлетит ваш Владислав! Но все-таки откройте тайну: где вы его нашли? Он же самородок, гений от природы. Как Гоген, Пикассо. Тут не искра Божья – тут целый факел!» При упоминании Бога продюсер Полонская как будто начинала нервничать. Или это только показалось искусствоведу? «Конечно, я вам открою эту тайну, но только во время вернисажа в Манеже, – отвечала дальновидная Лилиана Полонская. – Ждите, дорогой друг».
Тема войны на вернисаже «Кровь Европы» занимала огромное место. Особенно хорошо были написаны морские бои в Средиземном море, между Венецией и Османской империей, – с таким чувством, экспрессией, правдоподобностью, что у зрителей дух захватывало. Но были и мирные венецианские мотивы, словно художник долго жил в этом городе, только много столетий назад, и знал его душу как свою собственную. «Наверное, вы часто бывали в Венеции? – спрашивали автора знающие искусствоведы. – Или даже жили там? Так тонко передаете ее душу». – «Жил, долго жил». – «А когда?» – «Давно», – отвечал художник. «Как давно?» – «Очень давно. Лет пятьсот назад». Его ответам улыбались – он был большой фантазер, этот новоявленный гений. «И как же вас тогда звали?» – спрашивали его. «Меня тогда звали маркиз Джованни-Альберто Риччи». – «О, какое звучное имя! – нарочито восторгались искусствоведы. – Да вы и впрямь целиком погружены в тему и материал!» – «С головой, дамы и господа, погружен с головой», – отвечал Владислав Ольшанский. «И какое сражение вам запомнилось более всего?» – не отставали от художника. «Это была кровавая битва у берегов Пелопоннеса. Меня тогда смертельно ранили, я скончался чуть позже, уже на суше, на руках любимой женщины, герцогини Савойской. А вот и она, – он обнимал подходившую к ним и навострившую слух подобно кошке Лилиану Давыдовну Полонскую. – Не так ли, милая?» Она обворожительно улыбалась: «Каков фантазер, верно? – Искусствоведы широко улыбались. – Гениален
