— Вы когда-нибудь слышали о Голубых Небесах? — спрашиваю я.
— Это старая песня.
— А помимо этого?
— Боюсь, нет. Как бы то ни было, ты уверен, что это настоящее название?
— Вы правы. Голубые Небеса звучит слегка беззаботно для внепространственного места силы.
— Я займусь этим, если хочешь.
— Благодарю.
Он срывает пару виноградин с кисти, кладёт себе на тарелку, но не ест.
— Хотел попросить тебя об одолжении, — говорит он.
— У меня всего вдоволь. Чего вам нужно?
— Я плохо отреагировал, когда ты вчера вечером показал мне свою руку. Не покажешь мне её снова?
— Конечно.
Я стягиваю перчатку и закатываю рукав. Сажусь на диван рядом с ним, чтобы он мог хорошенько рассмотреть.
— Знаете, это просто рука. Довольно уродливая, но всё равно это просто рука.
— Как ты потерял свою настоящую?
— В бою. Я раньше был гладиатором, но слегка подрастерял практику. Адовец, с которым я дрался, снёс её с одного маха.
— Боже мой.
— Я убил его, так что у этой истории счастливый конец.
— Рад за тебя.
Он бросает свои виноградины в пепельницу и с растерянным видом садится на диван.
— Слушай, чувак, я твержу тебе, что не уверен, что отлучение от церкви больше имеет какое-либо значение. Когда я говорю, что знаком с Богом, то не шучу. Я знаю этого парня, и нравлюсь как минимум одной Его части.
— Что значит, одной части?
— Я не сказал тебе? У Бога был нервный срыв, и он разделился на пять маленьких Богов. Но, как я уже сказал, я довольно хорошо знаком с одним из них.
— В самом деле?
Он качает головой. Поднимает руки и роняет их на колени.
— Если что-то из сказанного должно было меня утешить, боюсь, это не сработало.
Я подхожу к шведскому столу и беру бутылку Царской водки и два стакана.
— Спрашивай меня о том, что у тебя на уме.
Он делает вдох.
— Предположим, что я действительно отправлюсь в Ад без всякой надежды на спасение. Ты сказал, что мог бы помочь мне. Это значит, что ты знаком с кем-то во власти? Наверное, я имею в виду… ты видел когда-нибудь Люцифера? И он действительно так сильно, как я слышал, ненавидит духовенство?
Я ставлю бутылку и стаканы на столик между нами.
— Отец, я и есть Люцифер.
Он смотрит на меня, ожидая, что я скажу, что это шутка. Не дождавшись, он откидывается на спинку дивана и смеётся своим смехом усталого старого солдата.
— А я-то считал тебя своим другом. Вот уж верно, принц лжи.
— Я твой друг, и я не лгал тебе. Я не всегда был Люцифером. Уж поверь. Я не просился на эту работу. Предыдущий Люцифер всучил её мне. Вот откуда я знаю, что, если ты окажешься в Аду, о тебе позаботятся. Я управляю этим чёртовым местом.
Он встаёт и подходит к шведскому столу. Накладывает фрукты и сыр на тарелку, и несёт её обратно.
— Бог разделился на части, а ты — Дьявол. Ты прав. Можно и мне поесть.
— Вот это я понимаю.
Я возвращаюсь и накладываю ложкой на тарелку чёрную икру и сметану.
— Знаешь, если кто тут и должен быть напуган, так это я. Ты вроде как третий человек, которому я рассказываю об этом люциферстве, и все восприняли это довольно неплохо. Я имею в виду, что мне бы хотелось из вежливости хоть чуть-чуть шока и ужаса, когда я говорю людям, что я король зла.
Травен с заботой и вниманием скульптора намазывает Бри на крекер.
— Если люди не кажутся шокированными, возможно, это потому, что такое сложно разом переварить. И у тебя в самом деле колоритная история.
— Так вот что люди говорят у меня за спиной. Что я колоритный.
— Ты бы предпочёл быть скучным?
— Запиши меня.
Нет в этом мире ничего печальнее преданного сатаниста. Я не имею в виду тех, кто одевается в чёрное, слушает Ронни Дио [156] и использует Дьявола в качестве предлога, чтобы устраивать на кладбище ключные вечеринки [157]. Я имею в виду тех, кто купился на ту чушь, что если они будут молиться худшему из худших, тот начнёт весь день напролёт одаривать их дублонами, удачей и цыпочками, а затем, когда они умрут, то получат собственные замки и вилы, и смогут присоединиться к бесконечной БДСМ-вечеринке. Именно их мне жаль. Неужели они так и не поняли, что Люцифер заботится о своей пастве ещё меньше, чем Бог о Своей? Некоторые из этих олухов в самом деле встречались с Люцифером, и он обращался с ними как с просроченным мясом.
Профессиональные дьяволопоклонники — те же фрики Dungeons & Dragons, которые так и не повзрослели и всё ещё верят, что если бы у них была хотя бы одна суперспособность, то они были бы красавицами бала, либо королями бала. С одной стороны, мне хочется послать им Федексом горячий шоколад и стопку книг по саморазвитию. А с другой стороны, хочется безжалостно использовать их для всего, что смогу выжать из их тушек с рабочими задницами. Может быть, когда у меня будет больше времени, я поиграю в доктора Фила [158] и заставлю их честно проанализировать свои коллективные психозы. Однако прямо сейчас у меня плотный график, и у меня нет времени на чай и сострадание. Возможно лучшее, что я могу сделать, — это показать им, что на самом деле представляет из себя Ад. Заставить их скопировать весь Оксфордский словарь английского языка на карточки 7x12 см. Проштамповать. Проставить дату. Поместить каждое слово в отдельную папку и сшить их. Затем достать все слова, сжечь, и начать заново. Заниматься этим, пока я не скажу «стоп», чего я, конечно, никогда не сделаю. Они переведут все чернила в мире и всю бумагу в западном полушарии. Некоторые покромсают себе запястья тысячью бумажных порезов. Другие заработают рак от испарений чернил, либо ослепнут от сканера. Добро пожаловать в Ад. Это в точности как в старшей школе, только больше скуки и кишок.
Я не знаю, Самаэль поместил их сюда или отель, но шкаф в спальне полон костюмов, дорогих рубашек и обуви. Я бросаю на кровать свою изодранную рубашку и выбираю фиолетовую, настолько тёмную, что почти чёрную. Самаэль носил подобные рубашки, потому что их цвет скрывал сочащуюся из старой раны кровь. Греки и римляне считали его цветом величия, и конечно это не льстило тщеславию Самаэля. Нет. Ни капельки.
Кто-то стучит в дедушкины часы. Травен ставит тарелку на стол. Он выглядит так, будто ждёт, что из часов явятся семь последних бедствий.
Входят три человека. Троица. Молись за нас, грешных, сейчас и в час нашей скуки. Здесь Аманда Фишер, великосветская малышка с лицом юной женщины и руками старой карги. Пластическая хирургия или худу? Можно только гадать. С ней мужчина примерно её возраста с портфелем в руках. Он лысеет и, по-видимому, компенсирует это, отращивая густые бакенбарды. Он выглядит как её муж. Возможно, качок или стареющий скинхед. Третий — темноволосый молодой парень с банальным смазливым личиком и так безупречно одетый в «Хьюго Босс», что, наверное, на память может цитировать старые номера GQ. Все трое густо покрыты чёрными знаками греха, словно пробирались сюда по одному из туннелей Черри Мун.
Разочарование на их лицах впечатляет. Самаэль — красавчик Рудольф Валентино [159]. При виде моей покрытой шрамами рожи им кажется, что они ошиблись номером. Возможно, прошли не через те волшебные часы.
— Привет, — говорит Аманда, — Мы здесь, чтобы встретиться с нашим хозяином, Люцифером.
— Ты на него смотришь, Бренда Старр [160].
— Я видела тебя раньше. Ты его телохранитель.
Я откусываю кусочек рёбрышка и слизываю с пальцев соус барбекю.
— Ты полагаешь, у Люцифера есть доступ только к одному телу? Посмотри мне в глаза. Разве ты не чувствуешь мою силу, славу и всё то прочее дерьмо, от которого кончает твоя тусовка?
