— К сожалению, это уже ваши трудности. Со своей стороны я обещаю, что позвоню в полицию, скажу, чтобы вас забрали отсюда. Но только после того, как мы уедем. Вам придется потерпеть несколько часов. И еще вот что. Извините, но мне придется закрыть вам рот. Нам с женой надоело слушать ваши стоны.
Алла Геннадьевна зарыдала, но Саша ловко впихнул ей в горло заплесневелую тряпку.
— Вам оставить свет или выключить? — осведомился он. — Можете кивнуть, я пойму.
Женщина замычала, пытаясь перевернуться на спину. Денин снова пожал плечами и повернул выключатель. По крайней мере, темнота расслабляет, способствует размышлениям.
Он выбрался из подвала, снова сел за стол и осведомился:
— На чем мы остановились?
Таня молчала, сидела, уронив голову.
Саша нахмурился, заглянул в лицо любимой.
— Эй, родная!.. — позвал он.
Она хрипло дышала, не отвечала на вопрос.
Денин нахохлился, раздраженно отодвинул стакан в сторону, взял с тарелки бутерброд и надкусил его, не обращая внимания на муху, прилипшую к икре.
«Она не разговаривала с тобой», — заявил поганый голос.
«Нет, разговаривала».
«Она была без сознания все это время».
Денин чуть не поперхнулся бутербродом. На нос ему села очередная муха и принялась чистить лапки.
— Таня, — прошептал он.
«Весь ваш разговор происходил в твоей голове».
Саша с силой грохнул кулаком по столу, и мухи злым роем поднялись к потолку.
— Нет! — фальцетом крикнул он.
«Да. Посмотри в ее стакан».
Александр с заторможенным видом взял стакан, из которого пять минут назад пила Татьяна, наклонил его, провел пальцем по внутренней поверхности.
Она была абсолютно сухой.
— Таня, ты меня любишь? — дрогнувшим голосом спросил он.
Она безмолвствовала.
Денин зарычал от ярости и перевернул стол. Из опрокинутой бутылки вытекли остатки шампанского. Густая пена залила новенькое свидетельство о браке.
— Ты меня любишь?! — проорал он, бешено выпучил глаза, схватил Татьяну за плечи, вцепился пальцами в кожу. — Кто мне писал: «Не могу без тебя»? А? Это я сам себе посылал? Я помню все твои сообщения! Три года назад, зимой, ты призналась мне в любви! Я покупал сыну водяной пистолет и был в магазине игрушек! Ты написала: «Я счастлива, что ты есть у меня. Я люблю тебя». Это твои слова?
Таня молчала, и он ударил ее по щеке. Голова женщины безвольно мотнулась в сторону.
С губ Денина капала слюна, лицо из красного стало багровым.
— За свои слова надо отвечать! Нельзя разбрасываться такими фразами, мол, «я люблю тебя»! Понимаешь, Таня?! Если мы любим друг друга, то несем ответственность за эти чувства! — Он уже не кричал, а хрипел. — Нельзя предавать любовь. Ты это сделала. Ради прописки, гражданства, денег. Ты как будто пришла на рынок выбирать себе печенку! Эта поганая, а вот тут вроде ничего. Возьму, пожалуй, этот кусочек! С одним сошлась, с другим разошлась, как самая настоящая шлюха! И, наверное, каждому говорила: «Я люблю тебя, милый!» Да? Тьфу! — Саша перевел дыхание. — Ты не могла потерпеть год, чтобы я нормально развелся, — прошептал он. — Ты получала от меня подарки, а сама издевалась надо мной. Ты не отвечала, когда я сутками названивал тебе. Я был готов душу вывернуть наизнанку, чтобы тебе было хорошо, а ты смеялась надо мной и при этом рассказывала своим подружкам, вот, мол, как в меня один художник влюбился. Хи-хи, ха-ха. Втюрился как школьник! Типа, как я скажу, так он и сделает. Да? — Он обессиленно прислонился к холодильнику, забрызганному жиром.
Таня продолжала хранить молчание.
Денин с трудом поднял стол, поставил его на место, отряхнул от капель вина свидетельство о браке.
После этого он сел на стул, угрюмо взглянул на женщину и заявил:
— Прости меня. Это был нервный срыв.
Несколько минут они провели в полном молчании.
— Завтра рано утром мы уедем, — наконец-то проговорил Саша. — Сегодня ночью сюда придут за тобой. Те самые, двое. Я это чувствую. Но ты не бойся. Я тебя спрячу.
Татьяна что-то сипло пробормотала.
— Ты меня слышишь? — повысил голос Денин. — Надеюсь, что да. А знаешь, что они с тобой хотят сделать? Эти маньяки должны отрезать тебе ноги, проколоть барабанные перепонки, снять скальп. А еще через два месяца они снова нашли бы тебя. Ты лишилась бы рук, грудей и языка. Таков их план. Мы уехали бы и сейчас, но тогда они будут нас искать. Лучше решить это все одним махом. Сегодня ночью.
Таня подняла голову и прошептала:
— Отрезать… проколоть… надо же!
— Я спрячу тебя.
— Я превратилась бы в послушную, теплую игрушку. Да, Саша? — едва слышно прошелестела она.
Голос обессилевшей женщины был похож на суховей в пустыне, выжженной безжалостным солнцем.
— Я ничего не просила бы, не ругалась, не могла бы говорить и даже слушать.
— Таня!..
— Я была бы легкой, как ребенок. Ты мог бы носить меня в рюкзаке. Ведь тебе этого хотелось, да?
Денин заткнул уши.
«Это снова мне чудится».
«Нет. На этот раз она говорит по-настоящему».
Он убрал руки от ушей и посмотрел на Таню. Она кашляла, а по ее подбородку струилась кровь.
— Что с тобой? — встревожился Александр.
— Я проглотила булавку. Нашла ее на матрасе.
— Булавку? — с глуповатым видом переспросил он. — Зачем?
Таня раздвинула в улыбке уродливый рот.
— Теперь у тебя два выхода: ты везешь меня в больницу, или же я медленно подыхаю. У тебя на глазах. — Она снова закашлялась, выплевывая кровь.
Потрясенный сказанным, Саша молча уставился в окно.
— Я ничего не буду делать, — наконец с усилием сказал он. — Если я отвезу тебя в больницу, то меня задержат. Сказочники найдут нас где угодно. Они не остановятся, и никто им не помешает. Если ты умрешь до завтрашнего утра — значит, такова судьба. В таком случае я тоже убью себя. Но если я справлюсь со сказочниками, то у нас появится шанс. Тогда мы поедем к врачу. — Он провел пальцами по засаленным, всклокоченным волосам любимой. — Все будет хорошо. — Его взгляд упал на влажное свидетельство о браке. — Просто замечательно. Нет ничего крепче дружной семьи.
Еще только утро. До ночи остается масса времени. Он успеет подготовиться.
Глухой ночью, около половины третьего, внедорожник песочного цвета съехал с трассы и остановился в нескольких метрах от разбитой дороги. Из автомобиля вышли двое мужчин, держа в руках сумки. Они достали из багажника велосипеды и огромную двуручную пилу в чехле с лямками. Шон закинул ее на плечо словно винтовку.
Сказочники уселись на велосипеды и тихонько покатили по старой ухабистой дороге. Спустя несколько минут они были возле дома Игоря Косенко.
— Там горит свет, — заявил Шон, снимая с плеча пилу. — Как бы художник не задумал чего.
— Спокойствие, только спокойствие, — сказал Мурзилка и шумно закряхтел, застегивая на себе белый комбинезон. — Блин, теперь целая проблема в сортир сходить!
— Ты должен был сделать это до сказки, — поучительно заметил Малыш, нахлобучил на голову парик и облачился в резиновые перчатки.
Потом он достал из сумки широкий нож-мачете в кожаных ножнах, прицепил его к ремню.
— Ты варенье взял? — услышал он голос Карлсона, и на его морщинистом лице, которое никак не вязалось с аккуратными шортиками детского покроя и гольфами до колен, расползлась глумливая ухмылка.
— Мне мама строго-настрого запретила трогать варенье.
Они засмеялись. Карлсон поправил мотор, висящий на поясе.
— Помнишь, как яйца Кролика намотались на мой пропеллер? — спросил он, подмигнул Малышу, и тот кивнул.
— Не ожидал, что он таким живучим окажется. Ему из задницы кровавое дупло сделали, а он все ползти куда-то пытался, — проговорил Карлсон и толкнул ворота.
Они открылись. Сказочники бесшумно подошли к крыльцу. За окном колыхнулась занавеска, и это не ускользнуло от их внимания.
— Он ждет нас, — прошептал Мурзилка, как-то странно посмотрел на приятеля и продолжил: — Ты знаешь, мне с трудом верится, что художник стал бы добровольно это делать. Он ведь знает, какой сегодня день, если, конечно, не полный псих. — Сказочник почесал за ухом и сказал: — Кстати, Малыш, а ты ведь мне жвачку так и не отдал.
— Не отдал, — согласился Шон. — У тебя ведь на крыше сто тысяч этих жвачек. Как и паровых машин. Мою ты взорвал.
— Ты с темы не съезжай. Я включаю счетчик. Теперь ты должен мне две жвачки. Клубничную и ананасовую. — С этими словами Карлсон потянул на себя дверь.
Она со скрипом отворилась, и сказочники вошли в дом.
В ноздри им стразу нокаутом ударил удушливый смрад. Тяжелый, гнилостный запах разлагающейся плоти нельзя было спутать ни с чем иным. Вонью, казалось, был пропитан каждый квадратный сантиметр жилища. По столу лениво ползали сонные мухи.
