— Господи, это еще что за чудеса?
Шампла тотчас пошел на попятную, устыдившись столь ненаучного объяснения:
— Ладно, забудьте мои слова, это все мистика!
Возможно, это была и мистика, но Ньеман проникся твердой уверенностью, что тайна рождения сверходаренных детей — не простая случайность. Она одно из звеньев этого кошмара.
Он хрипло спросил:
— Это все?
Доктор медлил с ответом. Комиссар повторил, уже громче:
— Так это все или нет?
Шампла вздрогнул.
— Нет, не все. Есть еще кое-что. Нынче летом эта история неожиданным образом получила развитие — может, здесь и нет ничего странного, но, с другой стороны, кое-что настораживает. В июле месяце в гернонском РУКЦ затеяли капитальный ремонт и по этому случаю решили ввести в компьютер все имеющиеся архивные материалы.
Специалисты спустились в больничные подвалы, набитые штабелями пыльных папок, чтобы спланировать предстоящую работу. Заодно они осмотрели и другие подземные помещения, а именно те древние погреба, где хранилась вся документация старого университета, в частности библиотечные архивы до семидесятых годов.
Ньеман затаил дыхание. Шампла продолжал:
— И вот тут эксперты сделали любопытное открытие. Они наткнулись на листки новорожденных за последние пятьдесят лет; это первые страницы медицинских карт, которые ведутся в родильном отделении. Однако там почему-то лежали только эти самые листки, как будто… как будто остальное было похищено.
— Где были найдены эти документы? Где именно?
Шампла снова прошелся по кухне. Он пытался сохранять спокойствие, но в его голосе явственно звучала тревога:
— Вот это-то и было самое странное… Все листки новорожденных находились в личных папках одного человека, работника университетской библиотеки.
Ньеман почувствовал, как кровь бросилась ему в голову.
— Его имя?
Шампла боязливо взглянул на комиссара. Его губы дрожали.
— Кайлуа. Этьен Кайлуа.
— Отец Реми?
— Да.
Полицейский вскочил на ноги.
— И вы молчали?! Молчали, зная, чье тело нашли вчера в Герноне?
Директор оскорбленно вскинулся.
— Мне не нравится ваш тон, комиссар! Прошу не путать меня с вашими… подозреваемыми. Кроме того, я рассказывал вам о мелком административном происшествии, о сущем пустяке. Какое отношение оно может иметь к убийствам в Герноне?
— Ну, это уж мне решать какое.
— Пусть будет так. Но я ведь сообщил все это вашему лейтенанту. Так что успокойтесь. Вдобавок я не открыл вам никакой тайны. В городе эта история известна всем и каждому. О ней даже писали в местных газетах.
В эту минуту Ньеман не хотел бы увидеть себя в зеркале. Он знал, что его лицо искажено такой свирепой напряженной гримасой, что его родная мать не узнала бы. Полицейский вытер рукавом мокрый лоб, помолчал и сказал чуть спокойнее:
— Извините меня. В этом деле черт ногу сломит. Убийца нанес уже три смертельных удара и, скорее всего не остановится на этом. Так что здесь важна каждая мелочь, каждая подробность. А где же теперь хранятся эти старые листки?
Директор слегка расслабился.
— Их вернули на место, в архивы больницы. Пока компьютерщики еще не закончили свою работу, все бумаги хранятся внизу в полном объеме.
— И, конечно, среди них имеются листки ваших маленьких гениев, так ведь?
— Не их непосредственно — документы относятся к более раннему периоду, до семидесятых годов. Но некоторые из листков содержат сведения об их родителях или о родителях родителей. Вот это-то меня и смутило. Я ведь уже изучал эти листки во время своего расследования. Так вот, все они были на месте, вы понимаете?
— Значит, Кайлуа просто стащил дубликаты?
Шампла снова заходил по кухне. Вся эта загадочная история привела его в нервное возбуждение.
— Да, дубликаты… или оригиналы. Вполне возможно, что Кайлуа подменил настоящие карточки новорожденных фальшивыми. А оригиналы спрятал в собственные папки, где их и обнаружили.
— Мне никто и словом не обмолвился об этом деле. Разве по нему не велось следствия?
— Нет. Это расценили как анекдот. Чисто административный казус. Кроме того, сам виновник происшествия, Этьен Кайлуа, к тому времени был уже три года как мертв. Так что в конечном счете эта история заинтересовала всерьез одного меня.
— Вот именно. И вам не захотелось просмотреть эти новые карты? И сравнить их с теми, что содержались в официальных досье?
Шампла принужденно улыбнулся.
— Да… конечно. Но я был слишком занят. Вы, наверное, даже не представляете, о какой категории документов идет речь. Это колонки цифр, фотокопированные на отдельных листочках, — данные о весе, росте и группе крови новорожденного… Впрочем, вся эта информация на следующий же день заносится в личную карту ребенка. А эти листочки — только первое звено в досье младенца.
Ньеман подумал о Жуано: ведь тот собирался изучить архивы больницы. Эти карты, при всей их внешней безобидности, теперь интересовали комиссара больше всего остального. Он резко сменил тему:
— Но какое отношение имеет к этому Шернесе? Почему Жуано, выйдя от вас, поехал прямо к нему?
Директор опять смутился.
— Эдмон Шернесе очень интересовался детьми, о которых я вам говорил…
— Отчего же?
— Видите ли, Шернесе является… вернее, являлся официальным сотрудником нашей клиники. Он досконально знал все генетические нарушения наших пациентов. И, разумеется, он первый заинтересовался тем, что другие дети — двоюродные или троюродные братья наших маленьких больных — рождаются такими здоровяками. Кроме того, он вообще страстно увлекался генетикой. Он утверждал, что вся генетическая информация о человеке может быть считана с радужной оболочки его глаз. В некоторых отношениях он был весьма своеобразным врачом…
Полицейский вновь мысленно увидел человека с пигментными пятнышками на лбу. «Своеобразный» — Да, очень верное определение. Особенно если вспомнить тело Жуано, пожираемое кислотой. Он спросил:
— Вы не интересовались его профессиональным мнением в этом деле?
Шампла как-то странно изогнулся, словно шерстяное одеяние царапало ему кожу.
— Нет… Честно говоря, я не осмелился. Вы… вам ведь незнакома подноготная нашего города. Шернесе принадлежал к университетской элите, понимаете? Он один из самых видных офтальмологов этого региона. Заслуженный профессор медицинского факультета. А я всего лишь скромный хранитель этих стен…
— Как вы думаете, Шернесе мог иметь доступ к тем документам — листкам новорожденных?
— Да.
— Вы допускаете, что он мог ознакомиться с ними даже раньше, чем вы?
— Вероятно, да.
Директор стоял, не поднимая глаз; по его багровому лицу струился пот. Ньеман настаивал:
— Считаете ли вы, что он тоже мог заметить подмену настоящих документов фальшивыми?
— Но… я не знаю! Я не понимаю цели ваших вопросов!
Ньеман замолчал. Теперь ему стала ясна подоплека этой истории: Шампла не решился изучать документы, похищенные Этьеном Кайлуа, из страха обнаружить какую-нибудь скандальную информацию о профессорах университета. О профессорах, что царили в городе и держали в руках судьбы таких людей, как он.
Комиссар встал.
— Что еще вы сказали Жуано?
— Больше ничего. Только то, что сообщил сейчас вам.
— Подумайте хорошенько.
— Но это действительно так, уверяю вас!
Ньеман вплотную подошел к врачу.
— Говорит вам что-нибудь имя Жюдит Эро?
— Нет.
— А имя Филипп Серти?
— Так ведь звали вторую жертву?
— Вы слышали это имя раньше?
— Нет.
— Вам что-нибудь напоминают слова «пурпурные реки»?
— Нет. Уверяю вас, я…
— Спасибо, доктор.
Ньеман поклонился ошеломленному директору и пошел к двери. Он уже ступил за порог, как вдруг остановился и бросил через плечо:
— Последний вопрос, доктор: я не видел и не слышал здесь ни одной собаки. Разве у вас их нет?
Шампла совсем растерялся:
— Co…собаки?
— Да, собаки-поводыри для слепых.
Тот наконец понял и через силу, криво усмехнулся:
— Собаки-поводыри бывают у слепых, живущих в одиночестве, без посторонней помощи. А наша клиника оборудована самыми современными электронными средствами слежения. И стоит нашим пациентам встретить на пути малейшее препятствие, как звуковые сигналы предупредят их об опасности и укажут верное направление. Так что собаки нам не нужны.
Выйдя на улицу, Ньеман обернулся и взглянул на светлые стены здания, мерцавшие в темноте под струями дождя. С самого утра он избегал поездки в это заведение, боясь проклятых псов, которых здесь сроду не было. Страх заставил его отправить сюда Жуано, страх перед призраками, лаявшими только в его больном воображении.
