— И вот здесь появляется антиутопический оборот. Представь себе мир, подобный «Рассказу служанки» [66]. Женщины там выращиваются в приютах, рождаются и воспитываются на то, чтобы рожать детей, и их продают мужьям в качестве домашних рабынь. — Бретт нервно хихикает. — Довольно острый комментарий, не правда ли? Тему ты при желании могла бы даже расширить, сдобрив тонкой критикой западного мужского супрематизма. Впрочем, решать тебе. Как я сказал, у тебя будет большое пространство для обыгрывания этой концепции. Что ты об этом думаешь?
Я реагирую продолжительной паузой. А затем, поскольку один из нас должен что-то сказать, говорю:
— Бретт, это идиотизм. Никто в здравом уме за такое не возьмется.
(Ну и, понятно, ошибаюсь. Через две недели после нашего разговора я открою у себя в браузере Twitter и прочту там следующее: Simon & Schuster в партнерстве со Snowglobe искренне рады подписать контракт с известной писательницей Хайди Стил на публикацию «Последней женщины в Китае» — захватывающего романа, действие которого разворачивается в мире антиутопии, навеянном «политикой одного ребенка».)
— То есть я действительно думал, что это может сработать, — горячится Бретт. — Концепция-то классная. Это привлекло бы к тебе толпу феминисток. Образовался бы целый книжный клуб, совмещенный с рынком. А еще здесь большой потенциал для кино — я уверен, что телеканалы будут охотиться за следующей большой картиной, как только завершится «Рассказ служанки».
— Но тональность сюжета — я имею в виду, она объединяет так много разных… Они что, серьезно? «Политика одного ребенка» соответствует «Рассказу служанки»? А их не беспокоит, что мы таким образом оскорбляем, типа, весь Китай?
— Книга-то будет издана на Западе. Так что кого это на самом деле волнует?
Я так и вижу, как Адель Спаркс-Сато и Сяо Чэнь точат свои когти. Я не настолько в курсе китайской политики, но даже мне видны фугасы, просто светящиеся вокруг этой штуки. Если я напишу хоть что-то подобное, меня выпотрошат за ненависть к КНР, или к китайскому народу, или к мужчинам, или ко всем трем.
— Ни в коем случае, — говорю я. — Это не выстрелит. Неужели у них нет никаких других идей? Я ведь, в принципе, не против работы со Snowglobe как таковой, просто мне откровенно против души эта подача.
— Можешь считать, что это их стиль. Но они адаптируют свои материалы к авторам с правильным… бэкграундом. В этом году они делают большой поворот в сторону разнообразия.
Я фыркаю.
— Тогда вообще непонятно, зачем им я.
— Да брось ты, — отмахивается Бретт. — По крайней мере, взгляни на обращение. Я только что его отправил. И ты действительно начинала свою карьеру в фантастике, так что у тебя уже есть встроенная база поклонников…
Я не уверена, что Бретт понимает: люди, увлекающиеся магическим реализмом, совершенно не увлекаются футуристической научной фантастикой.
— Хорошо, но ты должен принять, что антиутопия, действие которой разворачивается в Пекине, сильно далека от моего понимания.
— Еще год-другой назад я бы сказал, что и проект вроде «Последнего фронта» сильно далек от твоего понимания. Никогда не поздно расширять свой кругозор, Джуни. Просто подумай об этом. Это может спасти твою карьеру.
— Нет, такого не произойдет. — Непонятно, хочу ли я сейчас смеяться или плакать. — Я уверена, Бретт, что это одна из вещей, которые карьеру, наоборот, хоронят.
— Джун, перестань. Такой возможности нам может больше и не подвернуться.
— Позвони мне, если на связи всплывет Lucasfilm [67], — усталым голосом говорю я. — Извини, Бретт. Так низко не опускаюсь даже я.
18
В июле я собираю чемоданы и лечу на север, вести семинары для молодых писателей в Массачусетсе — единственная программа, которая пригласила меня на ежегодный сезон (вероятно, только потому, что я все еще выплачиваю эту дурацкую стипендию имени Афины — сам семинар финансируется и проводится коллективом Азиатско-американских писателей, и оба курирует Пегги Чан). Мои прочие регулярные встречи прекратились с появлением блога Адель Спаркс-Сато. Еще прошлым летом я неделю за неделей выступала с солидными докладами и выездными лекциями; ну а нынче в моем календаре между маем и августом свищет ветер.
Я всерьез подумывала об отмене поездки, но мысль о бесконечном, монотонном лете сделала свое дело. Любое отвлечение казалось лучше, чем весь день мотаться по квартире в безуспешных попытках что-нибудь написать. Кроме того, была надежда, что это пойдет мне на пользу. Преподавание — призвание, бесспорно, благородное, и даже если я не оправдаюсь перед лицом общественности, то, по крайней мере, наведу мосты с группой учеников, которые еще не решили, что я врагиня всего сущего. И, возможно, это снова сделает писательство увлекательным.
Мне выпадает проводить ежедневные четырехчасовые занятия по критическому анализу с моими слушателями: все как один старшеклассники, отобранные мной вручную, на основе их письменных работ. Личное знакомство с ними весьма интересно. Я сразу подмечаю в группе самых выдающихся: Кристину Йи, миниатюрную «готку» с ярко подведенными глазами (ее опус замешан на зубастом плотском ужасе); Джонсона Ченя со щегольской, сдобренной гелем стрижкой и в пальто а-ля восьмидесятые, как у корейского поп-певца (в его письменах столько самосозерцания, что я изначально представляла его эдаким гадким утенком, но на самом деле он совершенно очевидно притянет к себе любую цыпочку); и Скайлар Чжао, высокую длинноножку, которая во время мини-презентации заявляет о своем намерении стать «Афиной Лю своего поколения».
Сидят они с нарочитой небрежностью, как будто им и дела нет, как их воспримут, но со стороны видно, как сильно они хотят произвести на меня впечатление. Классический менталитет начинающих талантов — знают, что они хороши, и готовы стать еще лучше, но жаждут признания этого и до смерти боятся не понравиться. Мне эта гамма чувств памятна самой: необузданные амбиции, тайная гордость за то, что твоя работа, возможно, и в самом деле ох какая замечательная, а рядом с ней парализующая, болезненная неуверенность. Слепленная из этих крайностей личность поразительно ершиста и ужас как раздражает, но я этим ребяткам сочувствую. Они такие же, как и я сама десяток лет назад. Меткая колкость может в секунду непоправимо подорвать их уверенность в себе. А правильные слова ободрения, наоборот, окрылят.
Знакомство проходит хорошо. Я использую те же «ледоколы», которые освоила за годы занятий креативным письмом:
— Какая ваша любимая книга?
— «Голос и эхо», — отвечает Скайлар Чжао, ссылаясь на дебют Афины.
— «Лолита» Набокова, — отвечает Кристина, дерзко выпячивая остренький подбородок.
— Какая книга была бы идеальной, если б к ней можно было переписать концовку?
— «Анна Каренина», — заявляет Джонсон. — Только чтобы Анна не покончила с собой.
Мы вместе, от стола к столу, сочиняем коротенький рассказ, где каждый добавляет предложение к предыдущему. Пять минут, и история готова. Мы играемся с разными интерпретациями одной и той же реплики: «Я никогда не говорила, что ее надо убить!»
К концу часа мы все уже смеемся и отпускаем шуточки по теме. Опаска друг перед другом незаметно тает. Занятие я завершаю, рассказывая об издательской индустрии: им всем не терпится узнать, каково это — обращаться к агентам, выставлять книгу на аукцион или работать с настоящим редактором. Часы бьют четыре. Я даю небольшое домашнее задание — переписать отрывок из Диккенса, не используя ни наречий, ни прилагательных, — и все радостно убирают свои ноутбуки в рюкзаки, вставая из-за столов.
— Спасибо, Джуни! — говорят они мне на пути к двери. — Вы самая классная!
Я улыбаюсь и киваю каждому из них, чувствуя себя мудрой, доброй наставницей.
