Тем вечером я съедаю в столовой салат и направляюсь в ближайшее кафе, где набрасываю с полдюжины идей для рассказов — абзацы описаний, экспериментальные структуры, реплики диалогов; все, что приходит на ум. Пишу так быстро, что сводит руку. Я преисполнена творческой энергии. Благодаря моим ученикам нарративы получаются такими богатыми, гибкими, полными вариаций. Гляди-ка, творческие шестеренки во мне не заклинило. Может, надо было просто вспомнить, как приятно бывает творить.
После часа писанины я откидываюсь на спинку стула, полистать написанное в поисках, нельзя ли чего-нибудь дополнить. Однако теперь мои идеи не кажутся такими уж свежими или искрометными. По сути, это слегка измененные версии писаний моих учеников. Девочка, которая никак не может удостоиться похвалы своей матери, независимо от того, как хорошо она учится в школе. Мальчик, ненавидящий своего отчужденного, неразговорчивого отца, пока не узнает, какая военная травма повлияла на отцово прошлое. Брат с сестрой, которые впервые приезжают на Тайвань и воссоединяются со своей исторической родиной, хотя не могут связать двух слов на местном наречии и им не нравится еда.
Я с отвращением захлопываю блокнот. Это все, на что меня теперь хватает? Подворовывать у, язви их, детишек?
«Все в порядке, — внушаю я самой себе. — Успокойся». Сейчас главное — это то, что я смазываю шестерни; возвращаюсь в игру. Я зажгла огонь, которого не чувствовала уже очень давно. И должна быть терпелива по отношению к себе, дать этому пламени время и пространство для роста.
На обратном пути в общежитие я мельком вижу своих учеников через окно «Мимиз» — одной из многочисленных кафешек рядом с кампусом, где можно угоститься пузырчатым чаем. Двенадцать моих чад сгрудились вокруг стола, рассчитанного на шестерых; стульев так много, что каждому за столом достается лишь мелкий пятачок. Детям, судя по всему, абсолютно уютно друг с другом; все сидят над своими ноутбуками. Они дружно пишут — возможно, работают над моим домашним заданием. Я наблюдаю, как они показывают друг другу фрагменты работы, пересмеиваются над забавными фразами и оживленно кивают, когда кто-то по очереди читает вслух.
Божечки, как же мне этого не хватает.
Так много времени прошло с тех пор, как я воспринимала писательство как занятие для души. Все публикуемые авторы, которых я знаю, крайне скрытны в отношении своих графиков написания, одержимы своими достижениями и показателями продаж. Они терпеть не могут разглашать информацию о своих карьерных шагах, просто из опасения, чтобы никто не подсидел. А еще больше они скупятся на подробности о своих незавершенных работах, боясь, что кто-нибудь подхватит их идеи и опубликует раньше, чем они сами. Как это отличается от моих студенческих лет, когда мы с Афиной вечерами собирались за библиотечным столом с нашими одноклассниками, обсуждая метафоры, развитие персонажей и повороты сюжета — до тех пор, пока уже нельзя было различить, где заканчиваются твои истории и начинаются их.
Такова, видно, цена профессионального успеха: изоляция от завистливых однокашников. Возможно, как только писательство становится вопросом индивидуального продвижения, им уже невозможно делиться с кем-либо еще.
У окна «Мимиз» я задерживаюсь, вероятно, дольше, чем следовало, с задумчивой тоской наблюдая, как балагурят мои ученики. Одна из них — Скайлар — поднимает взгляд и едва не замечает меня, но я опускаю голову и быстро ухожу в сторону общежития.
Утром я прихожу на занятие с опозданием в несколько минут. Очередь в кампусовский Starbucks ползла со скоростью ледника, и я поняла почему, когда приблизилась к стойке, где девушка с розовыми волосами и пирсингом в носу почти пять минут колдовала над моим крайне незамысловатым заказом. Когда я наконец вхожу в класс, все мои ученики толпятся вокруг ноутбука Скайлар и хихикают. Моего появления они не замечают.
— Гляньте, — завороженно говорит Скайлар. — Тут даже есть сравнение первых абзацев обеих историй, предложение за предложением.
Вперед подается Кристина:
— Да нууу.
— Тут еще и сравнение по НЛП — вот.
Я знаю без вопросов: они набрели на блог с поклепом Адель Спаркс-Сато.
— Здесь говорится, что и весь «Последний фронт» тоже был украден, — говорит Джонсон. — Смотрите, абзац сразу после. С цитатой бывшей работницы Eden; она говорит, ей всегда казалось, что эта история дурно пахнет.
— Ты думаешь, она забрала его прямо из ее квартиры? Например, в ту ночь, когда Афина Лю умерла?
— Уау! — произносит Скайлар, восхищенная и напуганная одновременно. — Это уже не ржака, это дьявольщина.
— Ты думаешь, она убила ее?
— О боже мой, только не…
Я прочищаю горло.
— Доброе утро!
Вскидываются головы. Школяры похожи на всполошенных кроликов. Скайлар резко захлопывает свой ноутбук. Я со «старбаксом» в руке бодро прохожу в переднюю часть класса, изо всех сил унимая дрожь.
— Ну, как у всех дела? — спрашиваю я. Непонятно, к чему эта дурацкая формальность. Они знают, что я их слышала. Лица у всех однородно красные; встречаться со мной взглядом не решается никто. Скайлар сидит, притиснув руку ко рту, и обменивается испуганным взглядом с девушкой по имени Селеста.
— Неужели плохо? Не поверю. — Я киваю Джонсону. — Джонсон, как вечер прошел у тебя? Как дела с домашним заданием?
Он что-то бормочет о многословии Диккенса, что дает мне время решить, как быть со всем этим. Есть честный способ: объяснить им детали неурядицы, сказать им то же самое, что я говорила своим редакторам, и дать им самим сделать выводы. Это будет наглядный урок социологии издательского дела — того, как социальные сети искажают и испепеляют правду. Может быть, эти дети уйдут отсюда с бóльшим уважением ко мне.
Или я могу заставить их об этом пожалеть.
— Скайлар?
Мой голос похож на карканье больше, чем я бы хотела. Скайлар вздрагивает, как от выстрела.
— Сегодня мы разбираем твою историю, не так ли?
— Я… э-э, да.
— Так где твои распечатки?
Скайлар по-детски моргает.
— Ну я же, это, разослала всем по электронной почте.
Перед началом семинара я дала установку, чтобы разбираемый приносил в класс печатные копии своего рассказа. Хотя с прошлого года мы пользуемся ноутбуками и было бы не совсем справедливо обвинять Скайлар в этой оплошности. Но это первое, что приходит в голову.
— Кажется, я предельно четко разъяснила, как нам быть с раздаточными материалами. Или ты думаешь, что правила к тебе неприменимы? Скайлар, с таким отношением в издательском деле ты далеко не уйдешь. Что ж, продолжай думать, что ты исключение, и закончишь, как те неуклюжие писаки, что лезут из кожи вон, гоняясь за редакторами по уборным и подсовывая рукописи под двери гостиничных номеров, наивно полагая, что отраслевые требования на них не распространяются.
Этим я зарабатываю пару смешков. Лицо Скайлар бело как бумага.
— Скайлар, ты ведь не собираешься гоняться за редакторами по уборным?
— Нет, — отвечает она, закатывая глаза. Она старается держать невозмутимость, но голос заметно подрагивает. — Нет, конечно.
— Вот и хорошо. Так что распечатай в следующий раз свою работу. Это относится ко всем.
Я делаю большой, обстоятельный глоток ягодного каркаде. Колени все еще дрожат, но хлесткая словесная отповедь придает мне прилив горячей, злобной уверенности.
— Что ж, давайте перейдем к делу. Рекси, что ты думаешь об истории Скайлар?
Рекси шумно сглатывает.
— Ну, это… Мне понравилось.
— На основании чего?
— Ну как. Интересно.
— «Интересно» — так говорят люди, которым извилин хватает всего на одно слово.
Это задает тон всему оставшемуся утру. Раньше я думала, что злюки-учителя — это особый вид монстров, но оказывается, что подчас жесткость может приносить естественную пользу. Кроме того, это весело. В конце концов, подростки — это информированные личности с неразвитым мозгом. Какими бы умненькими они ни были, все их знания поверхностны, и их легко загнать в угол, пооборвав с них все заготовленные фразки.
