Светильники, вставленные между скальной стеной и застекленными пролетами, испускали искусственный свет, создавая убийственную иллюзию летнего дня.
Но что его ошеломило, так это десятки и десятки статей, посвященных делу на Лендсене, которыми его душевнобольной двойник обклеил стекла от пола до потолка.
Хотя он и навидался разного рода проявлений психических отклонений с тех пор, как стал специалистом по расследованию ритуальных убийств, сейчас экспозиция безумца вызывала в нем только омерзение.
Одержимость в чистом ее проявлении.
Машина Лукаса уже пересекла границу владений, когда вдруг перед капотом встала на дыбы лошадь, вынудив водителя ударить по тормозам.
Сидящая в седле Вивиан сухо спросила открывшего дверцу Лукаса:
— Почему ты не отвечаешь на мои звонки?
Он без слов взял лошадь за повод, повел ее под деревья и там, грубо стащив женщину с седла, с силой прижал ее к шершавой коре дуба.
— Никогда больше так не делай, а то убью!
Вивиан съежилась под сузившимися от гнева глазами. Но ревность возобладала над страхом.
— Я видела тебя с ней, — выдохнула она. — Видела, как ты ее целовал…
Вопреки всем ожиданиям Лукас выпустил ее. Двусмысленная усмешка тронула его губы.
— Ты уже шпионишь за мной? Все лучше и лучше… И все-таки напомню, что если бы ты не ошиблась мишенью, сейчас я был бы вдовцом… и не пришлось бы играть в эту отвратительную игру и всех обманывать.
— Похоже, тебе было не очень противно прошлой ночью.
Горький упрек вызвал взрыв. Звонкая оплеуха прозвучала под кроной.
Глаза Вивиан наполнились слезами, тогда как глаза Лукаса отвердели.
— Ты должна была ее убить, прежде чем сбросить в колодец! — жестко сказал он. — Не кидать ее живой! И нечего упрекать меня — я должен теперь исправлять твои глупые промахи!
Вивиан резко отшатнулась, когда Лукас опять поднял руку, но на этот раз он только погладил ее по щеке, словно стирая след от нанесенного удара.
— Мари — всего лишь пешка, Вив, такая же, как и Фрэнк. Думаешь, мне приятно было воображать тебя в постели вместе с ним? Но я терпел. Терпи и ты.
— Слишком долго… — прошептала она. — Нам бы уехать…
— Неужели? И как ты себе это представляешь? Я требую развода, чтобы уйти с садовницей. Ты и вправду думаешь, что Мари этому поверит? Мы уедем, когда закончится расследование. Эдвард под арестом, остается только вовремя нанести удар. Уничтожив Салливанов, я приберу к рукам все. И мы с тобой прекрасно заживем, как я и обещал.
— Слишком многого хочешь… можно все потерять…
Он взял ее за плечи, вперил взгляд в ее глаза.
— Если я скажу, что Мари следующая в списке, это тебя немного успокоит?
Вивиан растворилась в лучах устремленных на нее ореховых глаз.
В первый раз она растворилась в них в конце прошлого лета, когда они оказались вдвоем. Это случилось лунной ночью. Очень быстро озеро стало их сокровенным садом для тайных свиданий, когда они вырывали у своих тюремщиков драгоценные мгновения.
Вивиан никогда не верила в Бога, но той ночью на нее снизошло откровение. Ее неспокойной судьбе наконец-то открылся выход в будущее, казавшееся ей невозможным.
Никогда она не откажется от этого мужчины. Сделает для него все, что он попросит, так что заданный вопрос был принят ею без колебаний.
Заиграл мобильник Лукаса. Бросив взгляд на дисплей, он, не спуская с Вивиан глаз, нажал кнопку.
— Да, я знаю… Очень жаль… Сейчас приеду.
Отключившись, он быстрым поцелуем коснулся губ молодой женщины.
— Жена меня ждет.
Его ослепил яркий свет.
Так, значит, это он, знаменитый свет в конце туннеля, промелькнуло в оглушенном сознании ПМ. Но где же тогда чувство умиротворения и любви, о котором говорят все, вернувшиеся «оттуда» и бывшие на ты со смертью?
Сам он испытывал жуткий страх и дрожь во всем теле.
Глаза его заморгали.
Фонарь. Яркий свет оказался всего лишь лучом его фонаря, упавшего на пол и светившего ему прямо в лицо, возвращая к страшной реальности: он похоронен заживо!
Весь в холодном поту, он уже начал сожалеть о своей обитой войлоком палате в психиатрической больнице и был готов заключить с дьяволом любой договор, лишь бы тот вытащил его из этого кошмара и из этой зловещей комнаты, заселенной приводящими в ужас черепами.
От неожиданного звука клацанья ПМ вздрогнул, но тут же до него дошло, что звук этот издала его собственная челюсть. Он сжал зубы, взял фонарь и, стараясь не попадать лучом в пустые глазницы черепов, стал спокойно обследовать свою тюрьму.
Ирония судьбы предстала перед ним во всем своем блеске, когда луч прошелся по надгробной плите и эпитафии, выгравированной в память Орина, четвертого пасынка Даны.
Судорожное квохтанье, вырвавшееся из горла ПМ, заглушилось рыданием. Сдохнет он здесь, как последний дурак, так близко от цели… И единственный, кто может прийти ему на помощь, находится под арестом!
Чувство глубочайшей несправедливости, смешанное с отчаянием, вконец сразило его.
И тот, кто кичился тем, что упорство является его фамильной чертой, обмякнув, повалился на пол, ища в памяти молитвы, которые его заставляли читать в детстве. Вдруг он вздрогнул, услышав гудение своего мобильника.
Зрачки его расширились, он лихорадочно ощупал карманы, вытащил мобильник, но по мерцающему изображению на экране понял, что то был всего-навсего звуковой сигнал, извещающий, что телефон разрядился.
Он уже собрался вдребезги разбить трубку, когда содрогание возобновилось. За ним послышался глухой скрежет.
Прижавшийся к задней стене ПМ увидел, как плита начала скользить вбок, освобождая выход, углубляясь в стену. Углубляясь! Унося с собой текст. Текст!
Он вскочил как ужаленный, направил луч на надгробную плиту, на миг оживил свой мобильник и быстро сфотографировал эпитафию.
Путь теперь свободен.
Он с сожалением взглянул на чашу, инкрустированную драгоценными камнями, которая, лежа в нише, казалось, подсмеивается над ним, затем, больше не оглядываясь, покинул место, чуть было не ставшее его гробницей, пересек крипт, споткнувшись о надгробный памятник в виде лежащей фигуры, и, не спрашивая себя, что за чудо открыло проход, бегом взлетел по лестнице…
Эхо его шагов уже затихло, когда мать Клеманс, поддерживая Луизу, вышла из другого прохода.
Лицо слепой было цвета воска, как у мертвой.
Луиза положила худую руку на одну из молитвенных скамеечек и попыталась забыть то, что увидела, хотя и знала, что это напрасный труд.
Прикосновение матери Клеманс к ее руке произвело эффект укуса. Она грубо отдернула руку и повернула к монахине скорбное лицо. Бесцветный голос ее был еле слышен.
— Зачем ты лгала мне все эти годы? И почему сказала мне правду только сегодня?
Выражение сочувствия слетело с лица Клеманс, сменившись маской ненависти. Голос стал шипящим. Змея.
— Я могла бы оставить тебя в неизвестности, это правда. Но я хочу, чтобы ты заплатила за все зло, которое причинила раньше. Я хочу, чтобы ты тысячу раз умерла, думая о том, кто мог бы жить, но не жил. Я хочу, чтобы ты искупала свою вину в оставшиеся тебе годы.
Старая дама нервно потрясала палкой, словно намереваясь ударить монахиню, но та опередила ее движение, вырвала палку и забросила в часовню, где та срикошетила с металлическим звуком.
— Жизнь всех, кто тебя любил, ты превратила в ад, Луиза. Настала твоя очередь пожить в таком аду. Да простит меня Бог!
Она удалилась, оставив слепую лишенной всех ориентиров. Обреченной.
Луиза упала коленями на молитвенную скамеечку и обхватила голову руками. Но напрасно смеживала она веки: голос из преисподней беспрерывно повторял ее имя.
Держа Мари за руку, убийца Элен в своей низости дошел до того, что позволил себе задрожать от радости при виде тела своей матери, вытянувшегося на столе морга.
Марк Ферсен повернул к Лукасу покрасневшие от слез глаза, однако на лице его читалось невыразимое облегчение. Он тоже упрекал себя за то, что позволил сыну переживать свое горе в одиночестве.
Судмедэксперт тихонько кашлянул.
— Все говорит за то, что смерть наступила в результате случайного утопления.
Лукас подверг его тщательному допросу, чтобы исключить всякую другую возможность. Вопросы были короткими и точными, ответы врача — такими же.
— Нет следов насилия, следа от удара, нет отметин давления на плечи или затылок. Абсолютно никаких отпечатков.
Лукас прикрыл глаза, словно давая себе время переварить мысль о самоубийстве матери. Тронутая смятением, неподдельным горем мужа, Мари нежно сжала его руку.
Марк подошел к нему.
— Элен знала, что болезнь осложнялась. Думаю, она не хотела быть для нас обузой.
