будильник сработал.
Она спускалась по лестнице в подвал, где ни разу не бывала. Свет падал на лестницу через окно под самым потолком, она предпочла включить свет. Пугаясь собственной тени и шороха шагов, она на цыпочках спустилась вниз. Граф по каким-то причинам дал отпуск персоналу. Лестница имела два пролета, и вот она кончилась. Металлическая дверь, как вход в банковское хранилище, была заперта на поворотный механизм. Прислушалась, изнутри не доносилось ни звука. Колесо по центру двери, как на подводной лодке, она видела по телевизору, четыре засова в разные стороны. На центральном засове имелись скобы для навесного замка. Она взялась обеими руками за массивное колесо. Сумеет ли повернуть? Оказалось, без проблем, при этом раздался легкий скрип. Не этот ли звук она слышала, когда осталась одна? Лиза потянула дверь на себя, она поддалась. Внутри горел яркий свет, волна горячего воздуха коснулась лица. Она зашла, глаза расширились.
Граф висел на дыбе в испачканном красной помадой халате, с вывернутыми руками. Босые ноги чуть оторваны от пола, тапочки валялись рядом с опрокинутой табуреткой. Он был задушен проводом от паяльника, а на выпуклом лбу было выжжено клеймо в виде латинской буквы F.
Глава 19
Альбинос
Нас уверяют медики, есть люди,
В убийстве находящие приятность.
«Скупой рыцарь». Пушкин.
Считается, что первый – самый трудный, у Ивана было не так. Первого он вспоминает с удовольствием, а дальше уже серятина, никаких особых ощущений. Возможно, это объясняется тем, что Мишку Боксяра он резал за удовольствие, а не за деньги. Боксяр был грозой медицинского общежития: подвыпив, начинал глумиться над первокурсниками, ну и вообще – кто под руку попадет. А в тот раз попался Альбинос, так звали Ивана за белокурые волосы. А Иван в то время хиловат был против Боксяра, сейчас-то он и без пера бы его уделал. А тогда просто послал подальше. Кругом телки институтские, ребята, стол накрыт, праздник в разгаре. Ну, ясно. Боксяр: давай, выйдем! А выходить Альбиносу резона нет. Толпа смотрит, всем интересно, как Альбинос выкручиваться будет, а он и говорит: здоровых, Миша, не бьют, а убивают. И спокойно так закусывает. Телки заржали, заводят Боксяра, им что? Им скучно, развлечение. Ах, вы поганки, думал Альбинос, намазывая ножом икру кабачковую. Боксяр решил, что он струсил, и поставил ему фофан на голову, щелобан, который ставят презираемым личностям. Телки прыснули. Альбинос, не поворачивая головы и не вставая со стула, взял и пырнул стоящего рядом Мишку под ложечку, вытащил окровавленный нож, вытер о свой бутерброд с икрой и засунул в разинутую Мишкину пасть. Тот рухнул под стол, а Иван продолжил трапезу. Что тут началось!
Альбинос, вспоминая прошлое, невольно улыбался. Все было как в кино, и даже лучше. Переживать он, конечно, переживал, но не за убитого наповал Мишку, а за то, сколько дадут. И тут Альбиносу крупно повезло: судебно-психиатрическая экспертиза обнаружила у него какую-то редкую болезнь, в него прямо клещами вцепился сам шарахнутый профессор, и дал такое заключение, что на суде все за головы схватились. Короче, вместо пятнашки в колонии, прожил полтора года в клинике у профессора, как у Христа за пазухой. Отдельная палата, прогулки каждый день, жратва как на курорте, и даже иностранцам, борющимся за права человека, его показывали. Сытый и довольный, Альбинос смотрел на них, как на мух, мешающих полноценному отдыху. Смущенные, они ретировались. Он выпросил у профессора штангу, гантели, и все свободное от процедур время, а его было навалом, занимался качкой. Так накачался, любо-дорого взглянуть. Вышел на волю, знакомые аж не узнавали! Об институте речи быть не могло, устроился санитаром в морг. Многие почему-то отказывались, а вот Альбиносу там понравилось. Ну и взгляд у него стал через полгода! Прохожие шарахаются, собаки взвизгивают, ментов столбняк прошибает. Тут-то и подвернулась первая настоящая халтура.
– Вот он! – Хряк тронул Альбиноса локтем, кивнув на Драму, вышедшего из здания МВД на противоположной стороне улицы. Сжимая в руке дипломат, Драма завертел головой по сторонам, перебежал проезжую часть перед большим потоком транспорта и, смешавшись с толпой пешеходов, устремился в направлении ЦУМа.
– Двигай за ним, – приказал Альбинос, стараясь не упустить из виду мохнатую шапку клиента. Хряк включил передачу, машина тронулась, они медленно подъехали к перекрестку и остановились, горел красный свет.
– Уйдет, – сказал Альбинос. – Поворачивай за ним.
– Не могу, менты сзади, – ответил Хряк, глянув в зеркало заднего вида.
– Припаркуешься на стоянке за ЦУМом, – Альбинос выскочил из машины…
Он убивал легко, без малейших угрызений совести, и при этом получал удовольствие от самого процесса, начиная со слежки, открытой погони и заканчивая агонией, когда жертва трепещет на ноже. Подобный азарт испытывает охотник, выслеживая зверя, или рыбак, когда удилище выгибается под тяжестью большой рыбины, леса натянута как нервы, а нервы – как струна. Адреналин, в общем, это как наркотик. Негр, которого Альбинос замочил прошлой ночью, на его личном счету был девятым. Драма, значит, будет десятым. Тоже, своего рода, юбилей.
Драма, видимо, чувствуя за спиной неумолимую смерть и поддавшись панике, расталкивал кейсом плотную толпу. ЦУМ гудел как потревоженный улей. Альбинос с ходу врезался в людскую массу и, распихивая руками возмущенных покупателей, помчался за клиентом, как щука за карасем. С высоты своего роста он увидел, как енотовая шапка метнулась к боковому выходу. Какая-то девка запуталась в ногах, выронила сумочку, покатились дамские побрякушки. Альбинос ее оттолкнул и двинулся было дальше, тут очкарик занюханный, видать, пассажир этой девки, схватил за рукав. Хрясть! Приняв горизонтальное положение, очкарик отправился в полет. Альбинос поспешил к выходу.
Драма уже договорился с какой-то старухой, усаживался в такси. Машина тронулась. Выскочивший на стоянку Альбинос махнул рукой. Тут же подлетело такси, стоявшее до этого в стороне, он запрыгнул в машину.
– Вперед, Хрюша! За ними.
В это время дверка распахнулась.
– А ну вылезай, гнида! – заорала красная харя, дыхнув перегаром. – Здесь очередь!
Альбинос, видя, что переднее такси уже сворачивает за угол, схватил харю за воротник и вытащил финку. Харя заверещала бабьим голосом и вырвалась.
– Вперед, Хрюша! – снова скомандовал Альбинос, убирая финку в ножны. Хряк газанул, и машина, затрещав клапанами, устремилась в погоню. Выехали на проспект. Скоро такси шли друг за другом практически вплотную.
– Закурить можно? – сиплым голосом спросил Хряк. Он знал, что у подельника на табак вроде как аллергия. Альбинос поморщился.
– Ты же знаешь, я дыма не переношу. Спортом надо заниматься, здоровье беречь, пузо до колен. Не мог на стоянке покурить?
– Я курил, – виновато сказал
