Аркадий Леонидович поколебался немного и кивнул.
– Давай. Только ненадолго, мне уже идти пора.
– Да мы на полчасика буквально! – заверила Крупская, подхватила его под руку и поволокла за собой.
Воздух в небольшом кабинете был густым и сладким. Сизые сумерки рассеивал свет фонаря по дворе. За окном беззвучно раскачивались деревья, размахивая голыми ветками с остатками листьев, похожими на лохмотья одежд, грубо сорванных осенним насильником-ветром. Светлана Николаевна не стала зажигать свет, чтобы не нарушать интимную ауру из полумрака и аромата цветов. Она ловко заперла дверь на ключ, быстро достала из шкафа открытую бутылку коньяка, два стеклянных бокала, поставила их на низкий столик и раскинулась в кресле так, чтобы юбка приподнялась чуть выше круглых колен, а воротник блузки распахнулся пошире.
– Ну, наливай!
Аркадий Леонидович молча наполнил бокалы. С тихим звоном коснулось стекло о стекло. Крупская сделала длинный глоток. Наступило молчание.
Историк явно не собирался упрощать ей задачу.
– Света, ты о чем-то поговорить хотела?
В сумраке его лицо было похоже на строгую римскую маску: прямой нос, высокий лоб, резко очерченный рот, большие глаза темнеют под выразительными бровями. Широкие плечи сейчас казались еще мощнее; сильные пальцы слегка вертели ножку бокала. Крупская почувствовала, как в животе стало жарко, а кровь прилила к набухшим соскам. Она вздохнула. Больше всего ей хотелось просто броситься на него, как бросаются в теплую воду бассейна – с головой, нырнуть, раствориться, а там пусть будет как будет. Коньяк шумел и накатывал волнами, как далекий прибой. Она подвинула свое кресло поближе, так, что их колени соприкоснулись, и сказала:
– Знаешь, мне очень трудно сейчас… Все эти события, смерти… Я так переживаю…
Крупская сделала страдальческое лицо и чуть отвернулась, крутя на пальце длинный светлый локон. Полные губы дрогнули и приоткрылись.
– Понимаю, – серьезно ответил Аркадий Леонидович.
– Нет, не понимаешь, – добавила слез в голос Крупская. – Ты не представляешь, как мне не хватает мужика рядом, вот чтобы просто был, сильный, нормальный мужик, чтобы я могла чувствовать себя обыкновенной бабой…
Она усмехнулась, быстро привстала и вдруг уселась к нему на колени, навалившись мягкой, трепещущей тяжестью. Руки осторожно легли на плечи Аркадия Леонидовича, пальцы коснулись шеи.
– Обыкновенной бабой… – прошептала Крупская.
Ее губы ткнулись вперед.
Он быстро отдернул голову и развел в стороны руки.
– Света.
Она отстранилась и посмотрела. Взгляд его был строгим и темным. Крупская толкнула его ладонями в грудь, уперлась, откинулась чуть назад и перекинула одну ногу ему через колени, усаживаясь удобнее и сильнее вдавливая его в кресло. Жалобно скрипнуло старое дерево.
– Ну что – Света? – яростно зашептала она. – Что? Поехали сейчас ко мне, хочешь? Твоя сегодня дома?
– Карина на дежурстве, – сказал Аркадий Леонидович. – Но это…
– Ну вот, отлично! – перебила Крупская. – Даже врать не нужно будет, поехали! Утром вернешься, если захочешь, а не захочешь – останешься у меня, ну, давай?
Он молчал.
– Не хочешь ехать? Тогда здесь, да? Да, хорошо, хорошо, давай прямо здесь, как хочешь, как скажешь…
На Аркадия Леонидовича накатился сладковатый дурманящий аромат коньяка. Губы Крупской шевелились совсем рядом. Она была большой, теплой и мягкой, и чувствовалось, как внутри у нее бьется и рвется наружу головокружительный жар. В расстегнутом вороте скользили глубокие тени между тяжелыми грудями. Покрытая тонкой сеточкой усталых морщин кожа была похожа на кожицу ягоды, схваченной первыми заморозками, и он ощутил ее запах: так пахнет воздух теплого осеннего дня, когда лето уже прошло безвозвратно и впереди нет надежды, а только холод и темнота неминуемых зимних ночей, но солнце еще светит ярко и припекает, словно бы из последних сил, и может еще подарить несколько жарких дней короткого бабьего лета.
Аркадий Леонидович колебался всего секунду, но уже в следующий миг возненавидел себя за эту мгновенную слабость. Он спокойно взял Крупскую за плечи, решительно отодвинул ее от себя и начал вставать, пока она наконец не соскользнула с его колен, врезавшись задницей в кресло напротив.
– Осторожнее. – Он поймал ее за локоть. – Не упади.
Светлана Николаевна вырвала руку, отскочила на шаг и, опустив голову, стала поправлять одежду и волосы резкими, злыми движениями. Он почувствовал себя неловко. Потоптался несколько секунд, не зная, что сказать и нужно ли вообще говорить сейчас что-то, взял со столика свой деревянный меч, шагнул к двери и дернул ручку.
– Ключ поверни.
Голос прозвучал так, что Аркадий Леонидович даже поежился. Торопливо щелкнул замок. В раскрывшийся дверной проем хлынул яркий свет из коридора и свежий воздух.
Он оглянулся. Крупская сидела в углу за рабочим столом и смотрела в окно.
– До свидания, Света.
– Ага. Пока.
Он плотно прикрыл за собой дверь, перевел дух, быстро прошел коридор и вышел на лестницу. На один пролет впереди него спускались вниз трое мальчишек из седьмого класса: Даниил, Женя Зотов и третий, Макс, которого Аркадий Леонидович едва узнал – лицо паренька было в раздувшихся синяках, нос распух, а один глаз заплыл и налился нехорошей багровой чернотой.
– Добрый вечер! А что это вы делаете в школе так поздно?
– Здравствуйте, Аркадий Леонидович! – вразнобой поздоровались мальчики. Макс и Женя продолжали спускаться, чуть ускорив шаги, а Даниил неуверенно остановился, глядя на преподавателя.
– А мы тут сидели, разговаривали… мы иногда здесь, на четвертом этаже, собираемся, просто так…
– Понятно, – сказал Аркадий Леонидович. – Как работа над рефератом для олимпиады? Ты сегодня пропустил дополнительное занятие.
– Хорошо, – закивал Даниил. – Отлично. Работа движется.
Повернулся и заспешил вслед за товарищами.
Крупская еще минут десять сидела у себя в кабинете, тупо глядя в окно и стараясь справиться с чувствами, которые раздирали ее изнутри и название которым она затруднилась бы подобрать. Она с трудом сдерживалась, чтобы не расколотить вдребезги бокалы с остатками коньяка, да и саму бутылку впридачу, не вышвырнуть в окошко прямо через стекло вазы с цветами, не разодрать в клочки самодельные поздравительные открытки, в конце концов, просто не заорать, колотя кулаками по столу, по стенам и креслам. «Сука, – думала она, глядя на деревья, судорожно размахивающие ветвями, как будто незримый инфернальный кукловод прицепил к ним невидимые нити и дергал что было силы. – Вот сука. Тварь. Все твари».
Она встала, выдохнула, еще раз поправила волосы, вышла из кабинета и вздрогнула. Рядом с дверью, вытянувшись у стенки и понурившись, стояла Лапкович. Она посмотрела на Крупскую, робко, просяще ей улыбнулась, и произнесла:
– Светлана Николаевна, а я вас жду.
– Чего тебе, Лена?
Менее всего Крупская сейчас была расположена к разговорам, а тем более с этой склонной к нытью, преждевременно состарившейся теткой.
– Я хотела сказать вам спасибо, – проблеяла та. – За то, что вы поговорили с ребятами, чтобы они снова ходили ко мне на уроки.
Крупская почувствовала, что хочет ее убить.
– Знаешь, Лена, – медленно начала она, – если бы ты не была такой размазней, то справилась со всем бы сама.
Лапкович открыла рот. Глаза ее немедленно стали наполняться слезами. Крупская брезгливо сморщилась.
– Вот что ты рыдать опять собралась? Ты всю жизнь рыдаешь. Вместо этого лучше бы свои проблемы семейные решала, а не сидела годами с этим твоим так называемым папашей в одной квартире.
Светлана Николаевна почувствовала, что ее начало нести, но сдерживаться не собиралась.
– Всю жизнь только и делала, что терпела и плакала. Думаешь, что тебя вот такую кто-то будет уважать? Никто не будет, а уж дети тем более. Я еще удивляюсь, как они и раньше вообще к тебе на уроки ходили, а еще с сыном твоим общались, которого его мамаша от собственного отца родила!
Елена Сергеевна отшатнулась так резко, что ударилась спиной о стену. Лицо ее, уже начавшее краснеть от подступающего к горлу плача, резко побледнело. Она вытянула вперед руку – то ли защищаясь, то ли в немой просьбе замолчать, прекратить, но Крупскую было уже не остановить:
– Ты считала, что никто не знает, что ли? Да все знают прекрасно, вся школа, что ты сына родила от своего папочки, которого тот дедом звал! И после такого ты еще продолжала с ним в одной квартире жить, на его шее сидеть и ребенка заставлять на все это смотреть! Могу себе представить, что у вас там творилось в доме! Неудивительно, что теперь твой мальчишка устраивает разборки на перемене! Наследственность-то сказывается! И еще смеешь страдалицу из себя изображать: ах, ко мне никто на уроки не ходит! Да чему ты можешь детей научить, Лена?!
