С последними аккордами я встал и вышел на кухню.
Из бокового окна я видел, что делается в соседнем доме. В кабинете горел свет, шторы были слегка раздвинуты. Лиз, моя соседка, печатала на портативном компьютере. Уголком глаза заметив мое движение, она подняла голову и улыбнулась, спросив одними губами: «Почему не спишь?»
Я потер глаза. «Не спится».
Она мимикой выразила сочувствие.
Лиз сорок два года, она юрист, поселилась в этом доме через несколько недель после смерти Деррин. Рано вышла замуж, родила ребенка и через год развелась. Дочь ее училась на втором курсе университета в Уорвике. Лиз мне нравится. Она веселая, кокетливая, и хотя понимает мое состояние, не скрывает своих чувств. Иногда мне это нужно. Не хочу выглядеть вдовцом. Не хочу, чтобы горе, утрата, гнев бросались в глаза. И, честно говоря, Лиз весьма привлекательна, особенно физически: изящная фигура, шоколадного цвета волосы до плеч, темные озорные глаза и природный румянец.
Она поднялась из-за стола, взглянула на часики и сделала вид, будто удивлена. Через несколько секунд Лиз подняла кофейную чашку и поднесла к окну: «Хочешь?» И погладила себя по животу: «Кофе хороший».
Я снова улыбнулся, покачал головой, показывая, что хотел бы, потом указал на свои часы. Нужно рано вставать.
Она закатила глаза: «Слабый предлог».
Я смотрел на нее, и в душе моей что-то шевельнулось. Какой-то трепет волнения. Сознание, что, если бы я захотел близости, она пошла бы мне навстречу. Она явно желала, чтобы меня больше ничто не удерживало.
Порой я стремился вновь почувствовать себя нужным, но бывали и другие дни, когда не хватало сил выходить из-за этой прозрачной стены. Хотелось оставаться внутри. Под защитой тепла и привычности моих чувств к Деррин. Даже теперь я разрывался между этими двумя желаниями. Пытался жить дальше, дать себе волю, но опасался последствий. Того, что случится утром, когда я проснусь рядом с женщиной и обнаружу не ту, которую любил в течение четырнадцати лет.
На другой день, заменив разбитое стекло машины, я отправился по библиотечному следу, полученному от Мэри, и сразу же оказался в тупике. Если даже Алекс заходил в здание, когда Мэри шла за ним, то не за книгами. Мэри сказала, что это произошло около шести часов, но их компьютеры не зафиксировали выдачу книг в те пятнадцать минут, пока он там был. Возвратясь в кабинет, я связался с бристольской компанией, где он работал. Это тоже не принесло результатов: я словно бы обращался к людям, говорящим на другом языке. Начальник Алекса плохо его помнил. Двое коллег смогли лишь смутно описать, что он за человек.
Затем я позвонил друзьям, вместе с которыми он жил. Мэри сказала, что после исчезновения Алекса какое-то время поддерживала контакт с одним из них, Джоном, и, насколько ей известно, они все еще живут там. Она оказалась права. Их было трое. Когда я позвонил, Джон находился на работе. Саймон давно съехал. А третий, Джефф, сидел дома, но, как и все остальные, не представлял, что случилось с Алексом.
— Могу я связаться с двумя другими? — спросил я.
— Ну, я дам вам служебный адрес Джона, — ответил он. — А вот Саймона вы вряд ли найдете.
— Почему?
— Он… исчез.
— Исчез?
— У него были проблемы.
— Какого рода?
Пауза.
— В основном наркотики.
— Он исчез примерно в то же время, что и Алекс?
— Нет. Немного позже.
— Как думаете, мог Саймон за ним последовать?
— Сомневаюсь, — сказал Джефф. — Алекс под конец не ладил с Саймоном. Никто из нас с ним не ладил. Саймон в последние месяцы сильно изменился. Он… словом, набросился на Кэт как-то вечером, когда был под кайфом. Алекс так и не простил ему этого.
Я положил трубку и повернулся в кресле. На полке, среди фотографий пропавших без вести, была начерченная карта пляжа.
Возможность выбора значительно сузилась.
Пять часов спустя, когда я въехал в Корнуолл, началась зима, краски поздней осени сменились светлым лоскутным одеялом, накрывшим поля и городки. Милях в сорока от Каркондрока я остановился у кафе и съел поздний обед. Послеполуденный ветерок медленно вращал ветряки в Делаболе.
Сам Каркондрок представлял собой затейливый участок дороги с магазинами по обеим сторонам и домами на холмах. Его окаймлял Атлантический океан и нечеткие очертания островов Силли. Пляж шел параллельно главной улице, а шоссе выходило из деревни и тянулось вдоль утеса. Чем выше поднималось шоссе, тем больше были дома — и тем лучше обзор. Внизу, у подножия утеса, пляж в конце концов исчезал, сменялся прибойными пещерами, напоминавшими жемчужины, нанизанные на береговую линию.
Между пляжем и деревней я нашел автостоянку, а затем отправился в самый большой магазин — бакалейный — и показал там фотографию Алекса. Его никто не знал. В конце главной улицы, где дорога поднималась к утесу, стоял старый деревянный сарай. За ним пивная и красивая церковь с увитыми плющом стенами. Все несло на себе отпечаток старины: посеревшие от возраста своды, неровные окна под шиферными крышами. Понятно, почему Кэти с Алексом любили это место. Мили безлюдного пляжа. Рокот моря. Дома, похожие на крупинки мела среди кустарника на склонах холмов.
Я достал карту скрытой пещеры, которую начертила мне Кэти, и пошел по дороге, полого поднимавшейся по утесу. Поднялся до его середины, наклонился над краем и увидел ее. В двухстах футах внизу был правильный полукруг песчаного пляжа, окруженный с трех сторон высокими скалами, а с четвертой океаном. У берега пенились волны.
Добраться туда можно было только на лодке. Деревянный сарай оказался пунктом проката. Когда я подошел к нему, начинало темнеть и работавший там старик собирался уходить. На воде покачивались четыре привязанные к причалу лодки.
— Я не слишком поздно?
Старик повернулся и взглянул на меня:
— А?
— Мне нужна лодка на час.
— Уже темно, — сказал старик.
— Почти темно.
Он покачал головой:
— Темно.
Я оглядел его. Рубашка в красно-зеленую клетку, розовато-лиловые подтяжки поддерживают мешковатые синие брюки; желтые сапоги с засохшей грязью; неровная седая бородка.
— Сколько? — спросил я.
— Чего сколько?
— Сколько за час?
— Ты что, глухой?
— Простите, не понял.
Он выдержал паузу и прищурился:
— Злишь меня, сынок?
— Послушайте, — заговорил я. — Уплачу вам по двойному тарифу. Мне очень нужна одна из этих лодок. И фонарик, если у вас есть. Верну все к семи часам.
Старик поджал губы, подумал, потом повернулся и отпер сарай.
Путь до пещеры занял у меня двадцать минут. Я вытащил лодку подальше от прилива на песчаный берег. Пещера была маленькой, шириной примерно двадцать футов, ее стены терялись в вышине. Я включил фонарик и повел лучом слева направо. В глубине высились груды камней. Одни осыпались со свода. Другие принесло водой. Подойдя поближе, я увидел камень в форме наконечника стрелы, о котором говорила Кэти. Он накренился, но все-таки смотрел вверх. У основания черной краской был нарисован крохотный крестик. Я опустился на колени, взял фонарик в зубы и начал копать.
Коробка находилась на глубине примерно в фут. Дно ее касалось воды, бока испещрили пятнышки ржавчины. Кэти завернула содержимое в толстый матовый пластик. Я попробовал разорвать обертку пальцами, но не смог, поэтому достал перочинный нож и разрезал. Внутри оказались пачка фотографий, письмо и поздравительная открытка, стянутая резинкой.
Я положил фонарик на колени и в конусе света стал перебирать фотографии. На одних они были вдвоем, на других только Кэти или Алекс. Я обратил внимание на снимок Кэти с короткой стрижкой. Значит, фотографировал не Алекс, а кто-то другой, после его исчезновения. Я перевернул карточку, на обороте Кэти написала: «После твоего ухода я подстриглась…» Потом я обнаружил, что все фотографии имеют надписи.
Я поднял фонарик и развернул письмо. Оно было датировано восьмым января, без указания года, и все еще пахло духами.
Не знаю, почему ты уехал, — писала Кэти. — Ничто из твоих слов и действий не наводило меня на мысль, что однажды ты бросишь все и уйдешь. Если вернешься, я буду ценить тебя, как всегда. Буду любить тебя, как всегда. И все же останется сомнение, которого не было раньше, мучительное чувство, что если я стану очень близкой тебе, если буду выказывать слишком большую преданность, однажды утром ты встанешь и уйдешь.
Я не хочу больше ошибаться.
Я взглянул на часы. Почти половина седьмого. Вдали прогремел гром. Я сложил письмо, вернул все обратно в коробку и, прихватив ее с собой, сел в лодку и стал грести обратно к деревне.
Я выехал из Каркондрока и, проехав мили три по извилистой прибрежной дороге, нашел место для остановки. Это было красивое здание из серого камня, обращенное фасадом к океану и руинам старых оловянных рудников. Приняв душ, я отправился поужинать и в конце концов нашел пивную, где подавали горячую еду и холодное пиво. Коробку я взял с собой и сел за столик в углу, подальше от остальных посетителей. Выбор ограничивался тремя блюдами: пирог с мясом и почками, пирог с мясом и элем и пирог с мясом. К счастью, я не вегетарианец. Дожидаясь еды, я открыл коробку и разложил ее содержимое на столе.
