— Черт возьми, Джон, — сказал Мортон, заходясь стариковским кашлем и протягивая через стол сигареты, — клянусь, в тот день, когда ты бросишь курить, я сменю нижнее белье.
Джек Мортон не был стариком, несмотря на некоторую невоздержанность, быстро и неумолимо приближавшую безвременную кончину. Тридцатипятилетний Мортон был на пять лет моложе Ребуса. За плечами у него тоже был распавшийся брак, четверо детей постоянно жили у своей бабушки, а их мать уехала с очередным любовником в подозрительно долгий отпуск. Вся эта треклятая ситуация, как сказал он однажды Ребусу, сплошное мучение для всех, и Ребус с ним согласился, поскольку и сам мучился угрызениями совести из-за дочери.
Мортон был полицейским с почти двадцатилетним стажем и, в отличие от Ребуса, начинал с самых низов, дослужившись до своего нынешнего звания исключительно благодаря упорному труду. Он рассказал Ребусу о себе, когда они вдвоем на целый день махнули на рыбалку в окрестности Берикшира. День был чудесный, у обоих отлично клевало, и к вечеру они подружились. Ребус, однако, не соизволил поведать Мортону свою биографию. На Джека Мортона Ребус произвел впечатление узника, сидящего в тюремной камере, построенной собственными руками. Говорил он о себе нехотя, а уж по поводу армейской службы и вовсе словечка не произнес. Мортон знал, что служба в армии порой именно так влияет на человека, и считался с желанием Ребуса хранить молчание. Возможно, именно в этом шкафу Джон спрятал парочку скелетов. У него тоже были тайные грешки за душой. Некоторые из наиболее примечательных арестов были произведены им с не вполне строгим соблюдением «соответствующих процедурных норм».
Мортон давно уже не стремился увидеть свое имя в газетных заголовках, кричащих о сенсационных преступлениях. Он попросту продолжал ходить на работу, получал жалованье, иногда подумывал о грядущей пенсии и мирной рыбалке на старости лет — и топил в алкоголе угрызения совести, терзавшие при мысли о жене и детях.
— Уютная столовая, — нехотя произнес Ребус, закуривая.
— Да. Я иногда здесь бываю. У меня есть знакомый в компьютерном зале. Между прочим, среди операторов полезно иметь своего человека. И глазом моргнуть не успеешь, как они установят нужный тебе номер машины, имя и адрес. Надо просто изредка ставить им выпивку.
— Заставь их тогда разобраться с нашей кучей подозреваемых.
— Погоди, Джон, скоро все досье будут в компьютере. А потом начальство сообразит, что больше не нуждается в таких рабочих лошадках, как мы. Останутся только парочка инспекторов с компьютерами на столах.
— Буду иметь в виду, — откликнулся Ребус.
— Это прогресс, Джон. Что бы мы без него делали? Попыхивали бы до сих пор трубками, гадали на кофейной гуще да пялились в лупу.
— Наверно, ты прав, Джек. Но вспомни, что сказал супер: «Давайте мне каждый раз дюжину толковых ребят и тогда можете отправить свои машины туда, где их сделали».
Говоря это, Ребус озирался по сторонам. Он увидел, что за свободный столик уселась одна из женщин, присутствовавших на инструктаже.
— И к тому же, — продолжал Ребус, — для таких людей, как мы, всегда работа найдется. Компьютеры никогда не будут способны на вдохновенные догадки. Тут мы их в два счета обставим.
— Может быть, не знаю. Между прочим, не пора ли нам возвращаться? — Мортон посмотрел на часы, осушил свою чашку и отодвинул стул.
— Иди, Джек. Я догоню через минуту. Хочу проверить одну вдохновенную догадку.
— Можно здесь присесть?
Ребус, держа в руке очередную чашку кофе, выдвинул из-под стола стул, стоявший напротив женщины, с головой ушедшей в чтение свежей газеты.
На первой полосе он заметил броский заголовок. Кто-то втихаря передал кое-какие сведения в местную прессу.
— Пожалуйста, — проговорила она, не поднимая глаз.
Ребус улыбнулся сам себе, сел и принялся маленькими глотками прихлебывать отвратительный на вкус растворимый кофе.
— Много работы? — спросил он.
— Да. А у вас разве нет? Ваш друг ушел пару минут назад.
Наблюдательна, весьма наблюдательна. Просто чертовски наблюдательна. Ребус ощутил некоторую неловкость.
Он не любил заносчивых недотрог, а перед ним, похоже, сидела именно такая особа.
— Да, ушел, это верно. Его ведь хлебом не корми — подавай работу потяжелее. Мы сейчас трудимся над оперативными досье. Я бы на все пошел, лишь бы отложить это несказанное удовольствие на потом.
Заподозрив скрытую насмешку, она наконец подняла голову:
— Значит, вот я вам зачем? Только чтобы время потянуть?
Ребус улыбнулся и пожал плечами.
— А зачем же еще? — сказал он.
Настал ее черед улыбнуться. Она закрыла газету, сложила ее пополам и положила перед собой на пластиковое покрытие столика. Потом постучала пальцем по напечатанному огромными буквами заголовку.
— Похоже, мы в центре внимания.
Ребус придвинул газету к себе.
ЭДИНБУРГСКИЕ ПОХИЩЕНИЯ ОКАЗАЛИСЬ УБИЙСТВАМИ!
— Чертовски запутанное дело, — прокомментировал он. — Чертовски запутанное. И газеты отнюдь не облегчают положение.
— Не беда. Мы вот-вот получим результаты вскрытия, и тогда нам, возможно, будет на что опереться.
— Надеюсь. По крайней мере, тогда я смогу отделаться от проклятых чертовых досье.
— А я-то думала, полицейские-мужчины, — сказала она, сделав ударение на последнем слове, — любят посмаковать подобное чтиво.
Ребус вытянул перед собой руки плавным жестом, будто бы позаимствованным у Майкла:
— Вы знаете нас как облупленных. Давно вы в полиции?
Ребус дал бы ей лет тридцать, плюс-минус два года. У нее были короткие густые каштановые волосы и немного длинноватый прямой нос. Колец на пальцах не было. Впрочем, в наши дни это еще ни о чем не говорит.
— Довольно давно, — ответила она.
— Я так и знал, что вы это скажете.
— Выходит, вы умней, чем я думала. — Она улыбнулась дружелюбной, открытой улыбкой.
— Вы даже не поверите насколько!
Ребус уже немного устал, поняв, что эта игра ни к чему не ведет. Игроки топтались в середине поля, да и матч был скорее товарищеским, отнюдь не кубковым. Он многозначительно посмотрел на часы.
— Мне пора, — сказал он.
Она взяла со стола газету.
— Что вы делаете в ближайшие выходные? — спросила она.
Джон Ребус вновь опустился на стул.
Из участка он вышел в четыре часа. Птицы на разные голоса старались убедить всех в том, что уже светает, но никто, по-видимому, на эту удочку не попадался. Было еще темно и довольно прохладно.
Он решил оставить машину и пройти две мили до дома пешком. Ему сейчас было необходимо почувствовать зябкий, промозглый ветерок, предвещавший утренний ливень.
Он глубоко дышал, пытаясь расслабиться, отвлечься, но его продолжали одолевать мысли об этих досье, неотступно преследовали обрывочные воспоминания о коротких абзацах, полных ужасающих фактов и цифр.
Производить развратные действия по отношению к двухмесячной девочке. Приходящая няня, невозмутимо сознавшаяся в своем поступке, заявила, что делала это «для смеху».
Изнасиловать бабушку на глазах у двоих внуков, а потом, перед уходом, угостить детей каким-то вареньем из банки.
Преступление преднамеренное, совершено холостяком пятидесяти лет.
Сигаретами выжечь на груди у двенадцатилетней девочки название уличной банды и бросить умирающую жертву в горящей лачуге. Преступники не найдены.
А вот и главная загадка: похитить двух девочек, а потом задушить их, не изнасиловав.
Это, как всего тридцатью минутами ранее выразился в записке Андерсон, само по себе извращение, и Ребус, как ни странно, понял, что имел в виду его начальник. Гибель девочек выглядит еще более нелепой, бессмысленной — и более ужасающей.
Ну что ж, по крайней мере, они имеют дело не с сексуальным маньяком. Что, как вынужден был согласиться Ребус, лишь изрядно затрудняло стоявшую перед ними задачу, ибо в таком случае им противостоял некий «серийный убийца», наугад выбиравший жертву, не оставлявший улик. Таким типам ни к чему маленькие сексуальные радости; скорее уж они стремятся попасть в Книгу рекордов Гиннеса. Главное сейчас — понять: остановится ли негодяй на двух убийствах? Очень сомнительно.
Удушение. Страшная смерть — сопротивление, приближающее забытье, паника, судорожные попытки глотнуть воздуха, а невидимый убийца стоит за спиной, и потому жертвой овладевает новый страх — страх умереть, так и не узнав, от чьих рук и за что. В спецназе Ребуса обучали различным способам убийства. Он знал, каково приходится человеку, когда у него на шее медленно затягивается удавка и полагаться уже не на что — ну разве что на милосердие убийцы. Страшная смерть.
