скрипнула, когда я шагнула за порог.
Туккк. Туккк. Туккк.
В прихожей было темно, но на кухне горел свет и шумел вскипающий чайник.
– Кая, я здесь, – раздался голос миссис Нэтвик, пронизанный страхом, затем послышался звук льющейся в кружку воды.
Я стянула грязные ботинки и, оставив их на коврике, прошла на кухню. Миссис Нэтвик стояла у плиты в пижаме и халате ко мне спиной. Наверное, плакала. Не хочу видеть ее слез, не хочу видеть, как напряжены ее плечи. И вдруг она обернулась, и посмотрела на меня так сурово и строго, как никогда. В глазах ни слезинки. Скрестив руки на груди, она шумно вздохнула.
«Ты в своем уме? Три часа ночи, моя дорогая, и вместо того, чтобы нормально поговорить по телефону, ну или хотя бы встретиться при свете дня, ты мчишься за сотни километров в другой город из-за какой-то безумной ерунды?!» – Я думала, что миссис Нэтвик скажет что-то в этом роде – таким тяжелым, пронизывающим был ее взгляд. Я готова была рассмеяться собственной глупости. Но хорошо, что не рассмеялась, потому что миссис Нэтвик отчеканила:
– Ты должна понять одно: твоя мать – Мэгги. Без разницы, что говорят. Мэгги твоя мама. Она любила тебя больше всех на свете. Это то, что важно. Тебе все ясно?
Я думала об этом слишком долго. Всю дорогу сюда. Вечность. Но этого оказалось недостаточно, потому что сейчас не знала, как отреагировать на признание миссис Нэтвик. Не знала, что именно сказать, какую эмоцию отразить на лице. Сердце сжалось в один миг, я перестала дышать. Чтобы не упасть, я опустилась на рядом стоящий стул и безвольно откинулась назад. Отрицательно покачала головой, но возражать было поздно – все слова были сказаны и услышаны.
Миссис Нэтвик замешкалась, затем поставила напротив меня стул и опустилась на него, стукнувшись коленями о мои.
– Кая, солнышко мое. – Миссис Нэтвик наклонилась и положила сухую, пахнущую кремом ладонь на тыльную сторону моей ладони, перемотанной бинтом. Пора бы его уже снять, ведь драка с Кирой была очень давно – тысячу лет назад – и раны затянулись. Просто сил не было. Сейчас я убрала руку из-под руки миссис Нэтвик и развязала бинт; сжала его в кулаке так, что выступили вены. Миссис Нэтвик, следящая за моими движениями, ничего не произносила. Осторожно раскрыв мой кулак, она взяла бинт, выкинула его в мусорное ведро под раковиной и обернулась, воскликнув:
– Какие же холодные у тебя руки! – Она не стала спрашивать, почему я приехала без верхней одежды, почему сижу на ее кухне в тонком свитере. – Приготовлю тебе чай. Горячего и с сахаром. Ты не любишь, но он поможет взбодриться.
Я бесстрастно молчала, и она снова начала:
– Кая, ты уже взрослая, поэтому должна все понять. Твоя мама не стала бы тебя обманывать, не будь на то причин. Понимаешь? Твоя мама не могла сказать. Я тебе клянусь, – с жаром продолжила миссис Нэтвик, и ее голос надломился. – Я обещаю, Мэгги любила тебя больше всех на свете. Она бы огорчилась, если бы узнала, что ты злишься на нее.
– Я не злюсь на нее.
Я впервые что-то произнесла. Пять часов ни одного словечка, и вот открыла рот, и слова оцарапали горло. Я вздохнула, пытаясь сообразить, куда смотреть, но краем глаза все-таки уловила перемену в лице миссис Нэтвик: она сперва замешкалась, а затем осторожно переспросила:
– Не злишься?
Я устало покачала головой, затем достала из кармана штанов таблетки и проглотила одну под внимательным, настороженным взглядом. Миссис Нэтвик просто не могла понять, что я чувствую, а я не могла, да и не хотела объяснять. Нет таких слов, чтобы описать ей мои чувства. Я – холодный рассудок. Я пытаюсь везде мыслить здраво. Но шутка в том, что я, оказывается, изначально не была здорова. Так-то.
Помолчав около пяти минут, я сказала:
– Неизвестный – это я.
Когда я с трудом выговорила последнее слово, наши с миссис Нэтвик взгляды встретились: мой – мертвый взгляд черных зрачков, и ее – дикий страх и растерянность. Я продолжила:
– Это я его дочь, миссис Нэтвик. Я столько времени искала ее, столько времени гадала, кто она, но оказывается, ответ действительно всегда был перед моим носом – это я. Я скрываюсь под маской, я его дочь, я – Неизвестный. Да, Аспен был прав. – Я поднялась на ноги, почувствовав во всем теле небывалую энергию. Кровь вскипела в венах, наполняя меня решимостью. – Мне нужно домой. Мне нужно в Тайную квартиру. Мне нужно… поговорить с Аспеном. Он обо всем догадался.
Я шагнула было к двери, но миссис Нэтвик схватила меня за руки.
– Кая, стой. Давай поговорим. Присядь. Выпей чаю.
– Но мне нужно домой, – повторила я, однако после моих слов миссис Нэтвик еще сильнее вцепилась в меня и потянула назад к столу, усаживая на место. Я перестала сопротивляться и сделала, что она хотела, бесконтрольно принявшись дергать правой ногой – дурацкая привычка из прошлой жизни.
– Миссис Нэтвик, мне нужно домой.
– Нет не нужно! – оборвала она и тут же без перехода добавила: – Ты не его дочь, черт побери. Ты дочь Мэгги и Дэвида. Ты их дочь. Не его.
– Гены.
– Что? – Она зло свела брови.
– У меня его ДНК. Я… – Голос оборвался на полуслове, и я испуганно посмотрела на свою ладонь, вдруг обнаружив, что стянула с шеи подвеску, подаренную Аспеном на день рождения. Подняв на растерянную миссис Нэтвик взгляд, я продолжила: – Я дочь серийного убийцы. Дочь Криттонского Потрошителя.
– Кая, прекрати, пожалуйста…
Но я уже не могла остановиться, слова вырывались сами собой:
– Во мне его кровь. Во мне его гены. Во мне его жестокость. Он учился в Первом медицинском павильоне. Он был убийцей. Вот почему отец не хотел, чтобы я становилась врачом. – Я посмотрела на миссис Нэтвик, чтобы убедиться в правдивости своих слов, но она уже несколько минут глядела на меня с ужасом, поэтому нельзя было понять, шокировало ли ее мое умозаключение. В моей груди разлился жар – я знала правду. – Отец боялся, что я пойду по стопам Криттонского Потрошителя. Я тысячу раз спрашивала, в чем причина его отказа. Он никогда не мог внятно назвать ее, перестал со мной разговаривать. Он боялся, что я стану как он… – Бессвязные слова с трудом срывались с губ. – Поэтому отец хотел, чтобы я поступила в академию – чтобы выжечь из меня его гены. Дисциплина, здравомыслие, сила воли – вот чего он добивался. Чтобы я четко понимала, где зло, а где добро. Чтобы никакая боль не могла меня сломить. Ни в клетке Стивена, ни в военной школе, когда меня избивали и швыряли в грязь. Чтобы всегда побеждала холодная логика, а не чувства. Вот почему. Господи… на самом деле
