остановки, как желток, спрятанный в яйце.
Под козырьком прячутся шесть человек, в основном студенты. За неделю непроглядных ливней набережная превратилась в реку. От каждой проезжающей машины все жмутся к стенке, плотно, как узники перед расстрелом; кто-то даже забирается с ногами на лавку. Радужные мазутные капли долетают до Настиного пальто, покрывая подол узором грязных созвездий.
Вот опять, думает Настя, как ни крути, со всеми, но не такая, как все. Все ждут троллейбус номер одиннадцать до метро и по домам. Настя ждет машину, за ней должна заехать Катя. Она работает на Васильевском, возле Гавани, и по понедельникам им по пути до Настиного дома.
Высматривая во мгле Катину крошечную красную машину с непонятными непитерскими номерами, Настя вспоминает, как они познакомились. Все началось как раз с этой маленькой красной машинки. Постепенно в ушах у нее вместо дождя начинает играть музыка, которую она слушала тогда, в день их знакомства, в машине у Кати.
Это было почти год назад. День был такой же промозглый, гнилой изнутри. Но ехать было надо, и Настя села в электричку и отправилась на Ковалевское кладбище. Со смерти бабушки прошло сорок дней. Купив на последние сто рублей ветку убогих пластиковых пионов, Настя поплелась по дороге вдоль железнодорожных путей. У ворот кладбища она потрепала по холке уже знакомого ей с похорон куцехвостого серого пса, угостила его черствой сосиской в тесте из университетской столовой. Потом зашагала по аллеям, шепотом читая странные фамилии на надгробиях, представляя себе, какими эти люди были при жизни и от чего умерли, и неловко отводя глаза от встречных посетителей, заставших ее врасплох за болтовней себе под нос. Пройдя несколько кругов и промочив кеды, она наконец нашла бабушкин адрес. Она слегка улыбнулась тому, что даже здесь у людей есть адреса и, наверное, она могла бы не тратить деньги на электричку и пионы, а отправить открытку.
Несколько минут она стояла и смотрела на размытую по краям дождями кучу песка, под которой в узеньком обитом фиолетовым дерматином гробу покоилась ее маленькая тихая бабушка. Надо было что-то сказать, но Настя только уронила привычное «привет, ба», поклонилась, дотронулась пальцами до земли и воткнула пластмассовый черенок цветка в песок. Ей не было грустно. Летом они с бабушкой ездили на кладбище почти каждый месяц, к деду, которого Настя никогда не знала, и это всегда отчего-то было похоже на праздник: ранний подъем, бутерброды, завернутые в фольгу, сумки с рассадой цветов. Как будто в гости отправиться. Бабушка ходила на кладбище к живым, не к мертвым — поболтать, выпить чай, навести уют. Мертвый дед жил в их захламленной квартире в виде недоделанных скульптур в его мастерской, фотографий с черным уголком и бабушкиного свадебного платья, которое висело в шуршащем полиэтиленовом чехле в глубине платяного шкафа, струящееся и истлевшее, как привидение. А здесь, среди пения птиц и шуршащей листвы деревьев, о смерти думалось куда меньше. Настя присела на ствол повалившейся от ветра березы поболтать и съесть привезенную из города пачку мармеладных медведей — все, что нашлось у нее в шкафу на кухне.
На обратном пути начал накрапывать дождь, кладбище совсем обезлюдело. Тогда-то Настя и заметила маленькую красную машину и снующую вокруг нее высокую кудрявую девушку с мобильным в руке.
— Здрасьте, — неловко бросила Настя, когда хозяйка красной машинки поймала ее взгляд.
— Здравствуйте, девушка, — тут же оживилась незнакомка. — Вы мне не поможете? У меня машина в грязи завязла, не выехать никак.
Настя нахмурилась и вопросительно глянула на девицу: она что, думает, что Настя будет толкать? Та будто прочла ее мысли.
— Нет-нет, не толкать. Позвонить. У меня села трубка, а тут есть служба, они помогут.
— А-а. У меня на телефоне денег нет, простите, — соврала Настя, подумав о том, сколько минут продлится звонок и сколько вообще будет этих звонков, если у девушки даже номера службы эвакуации нет.
Незнакомка горестно всплеснула руками.
— Вот же невезуха.
Настя двинулась дальше, стараясь обходить особо глубокие лужи. Дойдя почти до самого поворота, она оглянулась на девушку, которая все еще стояла под дождем. Настя устало вздохнула, заранее понимая, к чему все идет.
— Это все твои проделки, ба, — прошептала она себе под нос. — Раз я не могу поставить тебе памятник на могилу, не продав свою почку, значит, надо строить нерукотворный с помощью добрых дел, да? Ну конечно, разбежалась…
Обернувшись, Настя крикнула:
— А может, все-таки толкнем?
Конечно, лучше было бы дать ей потратить последние деньги на телефоне, чем добровольно залезать по колено в грязь, думала Настя, сидя на переднем сиденье маленькой красной машины. Кеды были, скорее всего, убиты насмерть. Зато остроносая кареглазая Катя оказалась классной и предложила подвезти до города. В машине у нее было тепло, пахло манговой елочкой и играла музыка, та самая, которая сейчас, на остановке в дождь, звучит у Насти в голове. На Ковалевском она навещала отца. С тех пор прошел год, и они были неразлучны.
— Ты уснула? Настя! Але! — кричит из открытого окна Катя, притормаживая у остановки. Настя едва успевает стряхнуть с себя летаргию воспоминания. — Тут нельзя останавливаться вообще-то!
Настя закрывает голову тряпочной сумкой с книгами и бросается в открытую дверь с пассажирской стороны. Она залетает так быстро, что умудряется удариться лбом, смеется, закидывает сумки на заднее сиденье. Красная машина трогается, подняв полчище брызг, которые на мгновение замирают в воздухе, и отражается в них тысячей божьих коровок, застывших в полете. Ни Настя, ни Катя не замечают сквозь густую завесу дождя одинокую фигуру, чернеющую на другой стороне дороги.
— Настя, ну я не могу, этот аромат, он меня с ума сводит. — Катя наклоняется и вдыхает запах Настиных волос. — Ну как ты можешь так?
— Я ничего не чувствую, — пожимает плечами Настя, расстегивая пальто.
Под ним на ней надета черная футболка с эмблемой кофейни. Настя работает там уже год, с тех пор как не стало бабушки.
— Нападет на тебя какой-нибудь вампир-кофеман, этим все и кончится, — смеется Катя. — А если серьезно, то почему ты не переодеваешься?
— Не успеваю я. И так опаздываю
