А вот и оно.
Колесо занимало отдельную стену без каких-либо картин, полок с безделушками, или чего-либо, что отвлекало бы от него внимание. Перед ним было пусто — никакой мебели. Очевидно, в квартире вдовы колесо было центром внимания, оно не только занимало почётное место: его присутствие определяло обстановку остальной части комнаты. Колесо выглядело ровно так, как запомнилось, и только от того, что снова оказался здесь, меня немного пробрало. Я увидел, что Эдуардо уставился на колесо как заколдованный, и понимал, что он чувствует.
Колесо было старое и сделано из дерева. Из-за его внешнего края торчали гвозди, а к стене, над самым верхом, был прикреплён ржавый металлический флажок-указатель. Хотя на узких сегментах, разделяющих колесо, цветная краска выцвела и облупилась, написанные там слова все ещё были отчётливо видны.
Чтобы посмотреть и прочитать, на каком из них указатель остановился в прошлый раз, мне пришлось повернуть голову набок. Флажок указывал на «придуши узкоглазого».
В прошлый раз мой остановился на «пни жида».
Во всех секторах были такие же устаревшие слова; выражения, которые никто уже не употреблял. Но если ты крутил колесо, ты должен был делать то, что на нем написано. Таковы правила. Цель была в том, чтобы остановиться в чёрном секторе, который гласил: «Забери 100 долларов». Но, по словам Тони, он никогда не слышал, чтобы этот сектор кому-нибудь выпадал, и даже если бы это случилось, он сомневался, что вдова смогла бы эти сто долларов отдать.
Тем не менее, я последовал правилам, и через день или два после того, как покрутил колесо, возле винного магазина на Третьей улице я увидел Барри Голдштейна. На нем была его маленькая ермолка, один вид которой выводил меня из себя. Поэтому я его пнул. Сначала по левой ноге, затем по правой. Изо всех сил. Позже, свернув за угол и сбежав, я чувствовал себя легко и весело, словно освободился от большой ответственности. Я не мог вспомнить, когда в последний раз был так счастлив.
И все это из-за колеса.
С тех пор мне не терпелось к нему вернуться.
Я всё смотрел на него, гадая, кто и когда крутил его последним.
придуши узкоглазого
Я вдруг вспомнил, что на прошлой неделе видел возле дома «Скорую Помощь». Кто-то сказал, что в подвале нашли мёртвого старика-китайца.
Может нам не стоит этого делать, подумал я. Но тут вдова вывела Эдуардо на середину комнаты.
— Крути, — сказала она сухим надтреснутым голосом, и прежде чем я успел его остановить, мой друг протянул руку, схватил край колеса, потянул его вниз и отпустил.
Деревянный диск быстро закрутился по часовой стрелке, детали на его поверхности расплывались от скорости вращения. Маркер, щелкая по гвоздям, звучал как маленький моторчик. Я перевела взгляд с Эдуардо на вдову, и на обоих лицах увидел одинаковое выражение возбуждённого предвкушения. Я знал, что они чувствуют, знал, что раньше такое же выражение было и на моем лице.
И будет снова через несколько минут.
Когда колесо замедлилось, цветные сегменты стали более чёткими и менее калейдоскопичными, а когда маркер защёлкал в более умеренном темпе, звук стал более различимым. Колесо замедлило ход. Остановилось. Оно остановилось на цвете настолько блеклом, что я даже не мог сказать, каким он был. Но я мог прочесть написанные на нём слова.
разбей латиноса
Эдуардо был пуэрториканцем.
Он уже качал головой.
— А что значит «разбей»? — удивился я.
— Не знаю, — ответил Эдуардо. — Но это что-то плохое.
Вдова изобразила, что бьёт кого-то по голове. Она сжала кулак, как будто держала в нем что-то, чем можно было расколоть человеку череп. «Разбить», объяснила она.
Меня затошнило, но я встретился взглядом с другом.
— Ты должен это сделать, — сказал я.
— Но почему? — спросил Эдуардо.
— Потому что.
— А если не сделаю?
Я схватил его за плечи.
— Ты должен делать то, что оно говорит.
— А кого я должен ударить, а? Отца? Братьев? Друзей? Маму?
— Не знаю, — признался я. — Но ты должен.
— Не буду! — крикнул он и убежал, открыв дверь и бросившись в грязный коридор. Я слышал его суматошный шаги по полу и, кажется, впервые осознал, что обычные звуков жизни, слышимых на всех остальных этажах здания, здесь не существовали. Не было слышно никаких звуков, кроме удаляющихся шагов Эдуардо.
Вдова быстро подошла и закрыла за ним дверь. Мы с ней обменялись взглядами. Затем она мягко коснулась моей руки, надавила на спину, приводя в нужное положение.
— Вращай, — сказала она сухим, надтреснутым голосом.
И я крутанул колесо.
* * *
На следующее утро я проснулся со странным чувством. Взволнованный. Обеспокоенный. Я знал, что должен был быть счастлив, но не был.
получи 100 долларов
Вот на чём остановилось колесо, когда я его раскрутил, и той ночью, в конверте, подсунутом под дверь моей спальни, я нашёл стодолларовую купюру. Меня беспокоило то, что кто-то смог незаметно войти в квартиру, смог проникнуть в нашу новую квартиру, чтобы принести деньги, и я пожалел, что не послушался родителей и крутанул колесо.
Деньги принесла вдова? Это она проникла в наш дом? Я не знал и не был уверен, что хочу знать.
Я достал из-под кровати книгу, между страницами которой спрятал деньги и посмотрел на них. Что мне делать с сотней долларов? Я не мог их потратить, потому что этих денег у меня быть не должно, и возникнут всяческие вопросы о том, где я их взял. Можно было открыть счёт и положить их в банк, но банков поблизости не было, и вряд ли я смогу это сделать без одобрения родителей.
Я положил купюру в книгу, которую сунул обратно под кровать и провёл день занимаясь обычными делами. Я чуть было не похвастался Тони Бракко, что кое-кому выпало «Получи 100 долларов», и этим человеком был я, но в последнюю минуту решил этого не делать. Почему-то мне казалось, что лучше держать всё в тайне.
Неделей позже, в одном из строительных мусорных контейнеров на другой стороне улицы, нашли тело Эдуардо. Ему проломили голову.
Разбили
Я не видел Эдуардо с тех пор, как он сбежал из квартиры вдовы. Я дал ему несколько дней, чтобы остыть, но когда всё-таки зашёл к нему, сестра Эдуардо сказала, что его дома нет, и она не знает где он. Я ей не поверил, думая, что он все ещё избегает меня, но на следующее утро в квартире Эдуардо появился полицейский, а к вечеру по всему дому развесили листовки «Пропал Ребёнок».
Тело Эдуардо нашли через два дня.
Сначала его убили, а потом выбросили в мусорный контейнер, так сказали полицейские и медики, которые вытащили его оттуда и положили в мешок для трупов. Вокруг собралась большая толпа, и почти все глазели, но я просто не мог этого видеть. Вместо этого я уставился на здание, считая этажи от земли, пока не нашёл тот, где находилась квартира вдовы. Я знал, что Эдуардо убили, потому что он не сделал то, что ему велело колесо, и я хотел кому-нибудь — друзьям, родителям, полиции — кому-нибудь рассказать, но боялся. Тем более что этого никак нельзя было доказать.
Были слышны плач и причитания. Мама и сестра Эдуардо. Там плакал и рыдал его отец и почему-то это было хуже всего. Я попятился от толпы, выбрался на тротуар и побежал вниз по улице. Я бежал, пока не заболели сердце и лёгкие, а ноги не ослабели настолько, что я не мог пошевелиться, а потом остановился. Я оказался перед винным магазином, тем самым, возле которого напал на Барри Голдштейна. Я на мгновение остановился, переводя дыхание.
Потом сел на тротуар.
И зарыдал.
После этого Трей и Букер избегали меня. Только они знали, что мы с Эдуардо ходили в квартиру вдовы и, думаю, в его смерти они винили меня, потому что решили, что колесо имеет к этому какое-то отношение. Либо потому что меня боялись.
Либо всё вместе.
Я чувствовал себя ужасно. Злым, виноватым, отчуждённым, одиноким. Эдуардо был моим лучшим другом, и меня переполняли горе и муки совести. Я жалел, что вообще узнал о колесе, и ненавидел Тони Бракко за то, что он привёл меня туда в первый раз.
