Дальмат не торопился. Он тоже внимательно изучал сидящую перед ним женщину. То была типичная психологическая схватка между задержанным и полицейским.
Криво усмехнувшись, Одиль Бриаль решила первой прервать молчание и показать, что ничего не боится.
— Ну что, семинарист, ты, что ли, будешь меня исповедовать?
— Я, — ответил Дальмат своим бесцветным голосом. — А вы каяться.
— Смотри, какой уверенный! Или гордость не смертный грех?
— Совершенно верно, смертный. Зато в исповедальне не пьют и не курят.
— Ну ты и сволочь!
— А кто же еще?
Тевено рассматривал фотографии убитых женщин, сделанные Службой криминалистики.
— Людовик, у всех этих женщин руки связаны за спиной. Вы, я надеюсь, и сами заметили.
— Конечно, заметили.
— О чем вы думаете, глядя на эти снимки?
— Кто связывает женщинам руки, тот не хочет, чтобы женщины им обладали.
— Или наоборот.
— В смысле?
— Он очень этого хотел, когда был маленьким.
Мистраль переваривал это наблюдение.
Психиатр не унимался:
— А какая у вас теория насчет осколков зеркала в лице?
— Это, признаться, сложно. Думаю, убийце не нравится, как на него глядят женщины. То, что в этих взглядах отражается, должно быть, как-то связано с отвращением. Тем более что он и сам не выносит своего отражения в зеркале.
— Это, пожалуй, верно. Он использует осколки зеркала как кинжалы, хочет окончательно закрыть женский взгляд. Ярость, с какой он обращался с госпожой Димитровой, весьма симптоматична для человека, желающего избавиться от внутреннего смятения. Он казнит глаза, которые смотрят, и рот, который говорит.
Тевено сосредоточился на фотоальбомах.
— Честно говоря, не очень понимаю историю с двумя одинаковыми альбомами. С матерью все ясно, но тетке какой смысл держать у себя фотографии племянника?
— Мне тоже непонятно, — согласился Мистраль.
— Думаю, дело в рождении двух детей с интервалом в три недели, причем обоих от неизвестного отца. Хотелось бы найти человека, имевшего связь с обеими сестрами, от которых случились такие близкие рождения.
— Это вариант. Но он не объясняет, почему на месте преступления в двух совершенно разных местах обнаружена идентичная ДНК — при том, что предполагаемый виновник первых убийств в момент совершения вторых был в тюрьме.
Мистраль проводил Тевено до выхода из здания полиции и передал ему ксерокопию всех страниц фотоальбома. Психиатр положил этот толстый конверт в портфель.
— Хорошенькую загадку вы мне загадали. Поломаю голову и скоро вам перезвоню.
— Завтра?
— Это уж слишком быстро…
— Дело в том, что наши задержания считаются от сегодняшнего дня и заканчиваются в среду в половине одиннадцатого утра. У нас, грубо говоря, осталось тридцать часов, считая ночные, чтобы разобраться в этой истории. Часики тикают!
Обратно к себе Людовик Мистраль поднялся озадаченный. Секретарша приклеила ему на ежедневник записку: «Звонили с ФИП, есть новости». Мистраль снял трубку и набрал номер, записанный на квадратике желтой бумаги. Его собеседник сразу приступил к делу:
— В этот уик-энд он как с цепи сорвался. Тридцать звонков, если не больше, за полчаса!
— Интересные записи?
— Все тот же бред, только в этот раз он был совершенно пьян, и под конец нельзя понять, что он хочет сказать.
— Посмотрим, посмотрим…
— Есть еще одна штука, может быть, вам пригодится. Последний звонок был с номера, который начинается на 06. Мобильный. У нас есть система, которая позволяет определить номер, даже если пользователь его зашифровал.
Не теряя времени, техник ФИП продиктовал Мистралю номер мобильного.
Мистраль пулей вылетел из кабинета и ворвался к Кальдрону, где сидели Жозе Фариа и Роксана Феликс.
— Дело пошло! Наш тип сделал грубую ошибку: напившись вдрызг, позвонил на ФИП с мобильного. Своего ли — надо проверить. С этого момента начинаем работать быстро и четко. Первое: идентификация номера. Второе: геолокализация телефона. Третье: детализация разговоров сестер Бриаль. Четвертое: ни на секунду не отходить от операторов, пока они не дадут нам все эти сведения.
18.15. Мистраль залпом выпил двойной кофе и сгрыз четвертую за день таблетку витамина C, не зная толком, как то и другое подействует вместе. Хотя адреналин целый день поступал бесперебойно, он чувствовал, что энергия из него ушла. Бернар Бальм увидел Мистраля у кофейного автомата и подскочил к нему:
— Что, взял вес на грудь?
— Кофе хочешь?
— Нет, поздно уже. Так сдвинулся ты с места?
Мистраль в общих чертах рассказал, как подтолкнул дело звонок с ФИП, на что Бальм невозмутимо ответил:
— Выпей-ка еще чашку, пригодится. Ты уже близок к зачетному полю, но игра будет продолжаться еще больше суток, а скамейка запасных у тебя пустая.
— Хорошее сравнение, — кивнул Людовик Мистраль.
Кальдрон написал на большой доске, результаты каких экспертиз вскоре ожидаются. Одна из них была особо выделена, подчеркнута красным: «ДНК засохшей крови с платка, найденного под кроватью в комнате сына Одиль Бриаль».
19.30. Комиссар Девятого округа запечатал конверт с рапортом старшины и двух патрульных о странной истории про некоего Оливье Эмери, который называет себя полицейским, не значится в списках личного состава и совершенно пропал из виду. Он решил, что эта история ему не подведомственна, и переслал пакет в штаб городской полиции, а оттуда его переправили в криминальную полицию, в отдел расследований.
21.00. Оливье Эмери избавился от приступа боли и ужаса, продолжавшегося целые сутки. Он совершенно обессилел. Только долгое стояние под душем на несколько минут дало ему иллюзию улучшения, что он про себя и отметил. Он был голоден, поэтому решился выйти из дома. Подростки, сидящие на бетонных блоках, мешающих машинам парковаться на уже не существующем газоне, удивились: что это за человек смеет пройти мимо них, даже не обращая внимания. Но никто слова не рискнул сказать на его счет.
23.00. Сестры Бриаль, каждая в своей камере для задержанных, доедали бутерброд. Вивиана была вне себя от ярости и не могла успокоиться. В том же состоянии находилась и Одиль, но по другой причине: ей не хватало выпивки и сигарет. Обе поговорили с адвокатом, который скрупулезно записал все их жалобы, и с врачом, который, осмотрев обеих, заключил, что «состояние здоровья совместимо с нахождением под кратковременным арестом».
Мистраль, Кальдрон, Поль Дальмат и Жерар Гальтье напряженно работали в кабинете у Кальдрона. Они молча заканчивали чтение протоколов допроса сестер.
— Тетки на редкость себе на уме, если не сказать больше, — подытожил Мистраль общее впечатление. — Если бы их не разделили, — продолжил он, — можно было бы подумать, что они сговорились. Особенно странно, что обе категорически отказываются называть отца, но описывают его одинаково: «Так один какой-то, я замуж не хотела, хотела жить одна, но иметь ребенка. Вместо искусственного оплодотворения». Это подтверждает утверждение психиатра, который только что у нас был.
— Так можно крепко на своем стоять! — заметил Жерар Гальтье. — Хватит на сегодня или еще попробуем атаковать?
— Вызовите их еще разок через час. Говорите только о трех последних убийствах. Они вам скажут, что знать ничего не знают. Но это ничего — потом до утра подумают. А завтра будем с ними говорить о том, что видела Димитрова.
Мистраль кивком утвердил план действий Кальдрона.
— Схватка еще не начиналась. И не забывайте: у нас не спринт, а шахматная партия. До мата еще далеко, хотя материться обе умеют.
Последняя фраза сняла напряжение.
Час ночи. Мистраль торопливо приводил в порядок документы. В дверном проеме кабинета появился Поль Дальмат. Их отношения немного наладились, хотя Мистраль не забывал, что перспективы Дальмата в сыскной бригаде еще не ясны.
— Я по ночам сплю плохо, — признался Дальмат. — А когда не сплю — думаю. Например, о словах из Экклезиаста. Я перечитал свои тетрадки и книжки, пережил заново десять лет жизни…
— Это всегда интересно — так вот вернуться в прошлое, — кивнул Мистраль.
— И я пришел к выводу, что эти театральные убийства с цитатами из книги Экклезиаста никакого отношения к религии не имеют. Но вот первая цитата — «И восходит солнце…», — мне кажется, может дать зацепку. Мы не даром сразу же вспомнили Хемингуэя — тогда легче понять и продолжение. Вот что он пишет: «И возненавидел я жизнь, потому что противны мне стали дела, которые делаются под солнцем, ибо все — суета и ловля ветра!» А потом: «Время искать и время терять, время сберегать и время бросать». Так вот… — Дальмат запнулся, будто сам для себя подыскивал подходящее объяснение.
