Двери в операционные были закрыты. Когда-то подобное чувство соприкосновения с потусторонним миром вызывал храм, теперь же в залы священнодействия превратились операционные — так что неудивительно, что из-за дверей льется прекрасная музыка. Операционная номер пять, у двери горит красная лампочка. Вход воспрещен.
Нильс приоткрыл дверь и заглянул в операционную, где сосредоточенно работала целая команда врачей, медсестер и хирургов. К нему решительно направилась какая-то женщина.
— Вам сюда нельзя!
— Я из полиции. Я ищу Грю Либак.
— Вам придется подождать окончания операции.
— Нет, я не могу ждать.
— Но мы оперируем! Как вы себе это представляете?
— Я из полиции.
— Посторонним сюда вход воспрещен, из полиции они или нет, — перебила она. — Выходите!
— Она здесь? Это вы? Вы Грю Либак?
— Грю только что ушла. И вы сейчас последуете ее примеру, иначе завтра я подам жалобу.
— Ушла? Она вернется? Она уже освободилась?
— Я закрываю дверь.
— Последний вопрос, — сказал Нильс, придерживая дверь ногой.
— Я позвоню охране.
— Ее жизнь в опасности. Я бы не стоял здесь, если бы это не было важно.
В течение всего этого диалога врачи ни на секунду не отрывали глаз от работы, и только сейчас один из них взглянул на Нильса. Несколько мгновений ничто не прерывало Малера, кроме монотонных сигналов, свидетельствовавших о том, что пациент жив. Ритм означает надежду, непрерывный сигнал означает смерть — люди решили, что должно быть так. Один из врачей ответил из-под белой маски:
— Вы, может быть, успеете перехватить ее в раздевалке. Мы работали двенадцать часов, так что она наверняка долго простоит под душем.
— Спасибо. Где раздевалки?
Нильс вышел из операционной, медсестра со словами «Отделение 2141» захлопнула за ним дверь, едва не задев его.
Ханна бежала ему навстречу:
— Нильс!
— Спрекельсен не подходит. Но, может быть, Грю Либак…
— Где?
— Раздевалка. 2141.
Нильс взглянул на часы. Семь минут.
Отделение 2141, 15.41
Женская раздевалка. Длинные ряды блестящих металлических шкафчиков. Между ними маленькие скамеечки — и ни души.
Нильс крикнул:
— Грю Либак?
В ответ разнеслось только эхо — и то звучало отчаянно.
— Имена в алфавитном порядке.
Нильс задумался. Им следовало бы начать отсюда. Люди прячут все свои тайны и грехи на работе, там, где близкие не смогут их найти.
— Ищи ее шкафчик. Грю Либак.
— И что потом?
— Взломай дверцу.
— Нильс?
— Просто делай то, что я сказал!
Висячие замки на дверцах выглядели довольно хлипкими. Ханна пошла вдоль рядов шкафчиков: Йакобсен, Сигне. Йенсен, Пук. Кларлунд, Бенте. Кристофферсен, Болетте. Левис, Бет. Либак, Грю. Она подергала дверцу. Заперто.
Нильс работал в другой части алфавита: Ейерсен. Егильсдоттир. Делеран, Мария.
Он попробовал разомкнуть замок руками, но тот не поддался. Он огляделся по сторонам. Нужно найти инструмент, что-то, что сможет… Палка от швабры! Он выхватил швабру из стоящей рядом тележки уборщицы, прижал рукоятку к висячему замку и с силой повернул. Замок легко раскрылся и с металлическим звяканьем упал на пол. Ханна остановилась у него за спиной и сказала безнадежно:
— У меня не получается.
— Вот, — протянул ей швабру Нильс. — Сбей замок этой штукой.
Хана нерешительно взяла в руки швабру. Странно как-то… не ее стиль.
— Она здесь! — крикнул Нильс.
— Кто?
— Мария. Та, которую мы так и не смогли найти. Здесь висит ее одежда.
Пальто, шарф, ботинки. Да, Мария должна быть где-то здесь.
Внутри шкафчика висела парочка фотографий и открыток. На полочке лежал кожаный африканский кошелек ручной работы. На одной из открыток было написано: Youʼre an angel, Maria. God bless you. Rwinkwavu hospital Rwanda.[104] Нильс внимательно изучил фотографию. Красивая светловолосая женщина стояла боком к камере.
— Я тебя видел, — прошептал он. — Я тебя видел.
Он повернулся к Ханне.
— Это она! Все сходится.
— Да, но время. Осталось пять минут.
Нильс не стал слушать дальнейших протестов, он уже бежал дальше.
Ханна осталась стоять на месте, глядя ему вслед. Как, он говорил, его называют? Маниакально-депрессивным? Слово «маниакальный» по крайней мере точно описывало его нынешнее состояние.
Вокзал Санта Лючия, Венеция
Верующих Томмасо заметил первыми. Мужчины и женщины в облачениях и рясах — полностью белых или полностью черных, монахи и монахини венецианских монастырей.
— Кого это вы встречаете? — осипшим голосом спросил Томмасо одну из монахинь.
Вокзал перекрыли для простых смертных — движение поездов остановили на то время, которое потребуется высоким гостям, чтобы выйти из поезда и добраться до Большого канала.
— Простите, пожалуйста, кого вы встречаете? Монахиня сердито посмотрела на Томмасо, который только сейчас понял, что схватил ее за руку.
— Будьте так любезны меня отпустить.
— Простите, пожалуйста.
Он выпустил ее руку. Одна из сестер сжалилась над ним:
— Это наш кардинал… — Она назвала имя, которое потонуло в окружающем шуме. В ту же секунду на перрон с ревом прибыл поезд. Томмасо прислонился к стене. В этом поезде может сидеть следующая жертва, судя по всему, так оно и есть. Если бы он только мог найти начальника полиции. Предупредить кого-то, хоть кого-нибудь. Двери вагона открылись, первым из него вышел лысеющий министр юстиции, жеманно махавший собравшимся. За ним Томмасо увидел кардинала, которого узнал по телевизионным выступлениям. Не он ли поднял вопрос о том, что в Африке католическая церковь все-таки должна советовать предохранение — чем можно было бы спасти какие-нибудь десять миллионов жизней каждый год?
Кто-то захлопал — или это дождь стучит по крыше? Томмасо заметил начальника полиции.
Педиатрическое отделение, Королевская больница, 15.43
— Простите!
Нильсу некогда было помочь подняться матери с ребенком, которых он сбил с ног, заворачивая за угол на пути в педиатрическое отделение. Он заглядывал в палаты — лица, медсестры. Ту, которую он искал, он нашел в коридоре — Тове Фанё, подруга Марии. Он схватил ее за руку и потащил в подсобку.
— Пустите меня!
Он захлопнул за ними дверь. Одноразовые перчатки, рвотные пакеты и простыни. Нильс пошарил по двери в поисках замка, но она не запиралась.
— Где она?
— Я же сказала, что она не…
— Я знаю, что Мария здесь!
Медсестра молчала в нерешительности. Нильс подошел на пару шагов ближе.
— Вы знаете, какое наказание следует за препятствие работе полиции? Вы хотите быть виноватой в ее смерти?
Она колебалась. Нильс вынул наручники:
— Тове Фанё. Вы арестованы за препятствие…
— Спуститесь в подвал под отделением А, — перебила она. — Там есть маленькие комнатки для отдыха персонала. Они никогда не используются.
— Что должно быть написано на двери?
15.45
Нильс встретил Ханну, спускаясь вниз по лестнице.
— Она здесь. Мария. Внизу, в подвале.
Ханна замерла на месте. Нильс был похож на сумасшедшего, ей захотелось его остановить, заставить успокоиться. Сейчас она ни во что не верила.
— Сколько осталось? — спросил он, запыхавшись.
Ханна безнадежно взглянула на часы:
— Три минуты.
— Пойдем!
— Нильс… Это как-то слишком маниакально.
Он взглянул на нее, улыбнулся и покачал головой:
— И ты туда же?
— Что?
— Ты хочешь сказать, что я болен?
Он схватил ее за руку и затащил за собой в лифт.
— Давай, я направо, ты налево. Ищи дверь, на которой написано «комната отдыха».
Лифт опустился на самое дно больницы, двери разъехались в стороны.
Подвал, 15.46
— Что делать, если я найду нужную дверь?
Нильс не слышал ее вопроса, он уже бежал по коридору. Звук его отчаянных шагов смешивался со слабым гудением вентиляции.
Ханна глубоко вздохнула. Господи, как же она соскучилась по теории. По тому, чтобы просчитывать вселенную мысленно, физически делая при этом не больше движений, чем требуется для похода за сигаретами в соседний магазинчик.
На большинстве дверей не было никаких табличек, некоторые сообщали, что за ними прячутся кладовые. «Хранилище Б2. Рентген/разное». Никаких комнат отдыха. Ханна подумала о Сёрене Кьеркегоре, который всю жизнь передвигался в пределах нескольких квадратных метров — и даже выходя иногда на короткую прогулку, все равно оставался полностью погружен в свои мысли. Для того чтобы просчитать весь мир, не требуется много места — да что там много, иным вообще достаточно бочки. «Кладовая/анестезия». Она не слышала больше шагов Нильса и завернула за угол, погруженная в мысли о философах в бочках. Грек Диоген, один из основателей кинизма. Слово происходит от греческого слова «собака». Диоген считал, что нам есть чему поучиться у собак: они инстинктивно отличают друзей от врагов. Люди же могут, сами того не подозревая, съехаться со своим злейшим врагом. Почему вдруг она думает об этом сейчас? Иногда ей приходится сомневаться в собственной нормальности из-за всех этих ассоциаций — хотя нет, теперь она поняла, откуда у нее в голове взялся сейчас Диоген: он ведь иногда выбирался из своей бочки и ходил по улицам Афин в поисках «настоящего человека». Хорошего человека. Диоген пришел Ханне на помощь — она, как и он когда-то, покинула сейчас свою бочку, чтобы найти подходящего человека.
