— Вот он, Флавио, он! — закричал Томмасо, указывая на него.
Комиссар заметил Томмасо, и Флавио схватил его за плечи:
— Уходи. Уходи, иначе ты все испортишь себе всю жизнь. Ты слышишь?
Процессия потянулась к выходу из вокзала. Мужчина в темных очках шел за ней.
Подвал, Королевская больница, Копенгаген
Одинокая капля крови упала на пол. От тела Нильса она отделилась секунду назад. Врач Макс Ротштейн не сводил с Нильса глаз, пока тот расстегивал на нем наручники.
— Полиция тоже ошибается, как и вы, — пробормотал Нильс, пытаясь заранее поставить преграду потоку вопросов и сердитых жалоб со стороны Марии Делеран и ее тайного любовника, Макса Ротштейна.
— Да уж, я вижу.
— Мне жаль, что так вышло.
Мария успела одеться.
— А как насчет…
Врач неуверенно взглянул на Марию.
— Вы собираетесь составлять протокол?
Нильс смотрел на него, чувствуя себя сбитым с толку. Какого ответа он ждет?
— Протокол?
Врач откашлялся.
— Послушайте, у меня семья — а вы ошиблись. Нет ведь никаких причин наказывать меня еще и тем, чтобы описывать все случившееся в рапорте.
— Нет, конечно, нет. Ни слова об этом не попадет ни в какой рапорт.
Ротштейн попытался завладеть вниманием Марии, но его попытки защитить свою «семью» оставили ее холодной. Ханна размышляла о том, провалила ли Мария экзамен или все-таки может считаться хорошим человеком, несмотря на роман с чужим мужем. Ротштейн обратился к Ханне:
— А вы?..
— Ханна Лунд.
— Жена Густава.
— Да, — удивилась она.
— Студентами мы с ним жили в одном общежитии.
— А, понятно.
Ротштейн потер красное опухшее запястье.
— Давайте я взгляну на ваш нос.
Он подошел поближе к Нильсу и внимательно осмотрел его нос, даже осторожно приподнял его голову, чтобы заглянуть снизу. Расстановка сил между ними поменялась кардинальным образом. Может быть, Ротштейн именно этого и добивался: хотел отыграть часть своего утерянного было достоинства.
Мария свернула ватный тампон и подала его Ротштейну. Тот сунул его Нильсу в ноздрю и сказал:
— Так. Ну что, на этом разойдемся?
Он был уже у дверей, откуда кивнул Ханне. Может быть, это был знак признания одним ученым другого. Медсестру и полицейского в этом вмешивать смысла нет.
Фойе, Королевская больница
Нильс настоял на том, чтобы посидеть и подождать еще немножко — вдруг в нужном промежутке где-то в больнице кто-то неожиданно умер. Они просидели полчаса, не говоря друг другу ни слова. В конце концов Ханна поднялась и направилась к выходу.
Вокзал Санта Лючия, Венеция
Солнце над Венецией почти зашло. Томмасо стоял на вокзале и смотрел, как верхушка итальянской судебной системы поднимается на полицейский катер. Никто не умер. Человек в темных очках в конце концов снял их и скрылся в направлении Гетто.
Томмасо чувствовал себя неважно. Из носа лило, он вытер его рукой и увидел на ней кровь.
Ему с трудом удавалось удерживать равновесие. Нужно выпить чего-нибудь, посидеть несколько минут наедине с собой, чтобы никто его не видел. Флавио помахал ему рукой, возвращаясь обратно, и Томмасо поспешил скрыться. Налетел на пути на молодую целующуюся пару и пробормотал под нос извинения.
Очередь в женский туалет. Томмасо направился к мужскому, но металлическая штанга перегородила ему вход.
— Вход платный, — сказал чей-то голос за его спиной.
У Томмасо кружилась голова, пока он рыскал по карманам в поисках пары монет. Мужчина за ним всячески выказывал свое нетерпение. Томмасо наконец-то выудил три монеты. Бросил в щель пятьдесят центов. Штанга не сдвинулась с места. Мужчина за ним прошипел:
— Вход стоит восемьдесят центов!
Томмасо бросил в щель две оставшиеся монеты. На экране появилась надпись «80 центов» — и штанга скользнула в сторону.
Конгенс Нюторв, Копенгаген
Елка на санках. Нильс следил через запотевшее стекло за тем, как отец и сын тащат санки по тонкому слою снега. Он должен был быть сейчас в Африке, встречать в бассейне Рождество, глазеть на льва в первый день сочельника и чувствовать, как Индийский океан ласкает его подошвы. Вместо этого он чувствовал, как от пола машины Ханны поднимается холод.
— Хочешь, я поведу? — спросила она.
— Нет, все в порядке.
Красный, желтый, зеленый. Первая передача, он отпустил сцепление, и передние колеса занесло в снег. На несколько секунд он потерял контроль над машиной, но покрепче схватился за руль и выправил ее, поехал дальше. Контроль. Сейчас он чувствовал, что произойти может что угодно и он ничего не сумеет с этим поделать: его руки будут истерически дрожать, если он отпустит руль; он разрыдается, если Ханна до него дотронется. Она этого не делала, и Нильс продолжал крепко сжимать руль. Так они и ехали — по мосту через озера, вниз вдоль Королевского парка. До самой площади Конгенс Нюторв они не проронили ни слова. По площади шел Дед Мороз, за ним хвостом вилась малышня.
На Конгенс Нюторв были выставлены большие, в человеческий рост, фотографии тех мест на Земле, которые исчезают из-за климатических изменений. В машину слабо доносился голос человека с микрофоном, вещающего редкой публике: более семисот тысяч человек на Шри-Ланке живут за счет производства чая, которое вот-вот будет уничтожено засухой.
Поток машин не двигался. Прохожие брели через площадь с новогодними подарками — мимо фотографии Соломоновых островов, где местные жители живут на рыбе и кокосовых орехах на высоте два метра над уровнем моря, — и дальше, по направлению к антикварным лавкам на Бредгаде, мимо освещенных фотографий высыхающего озера Чад, без которого еще один уголок Африки превратится в пыль и песок. Машины наконец сдвинулись с места: нерешительно, словно колеблясь, как будто все водители на площади всерьез обдумывали, не выключить ли моторы, не выкинуть ли ключи и не встать ли в первые ряды борцов за спасение Соломоновых островов? Но нет, в последнюю секунду водители одумались и отправились дальше по своим делам. А если бы они замерли на месте в полной тишине, то, возможно, услышали бы, как последний кокосовый орех отрывается от ветки и шлепается в океан, вознамерившийся все поглотить. Молчание прервала Ханна:
— Куда мы движемся?
Она смотрела в окно, как будто вопрос был обращен не к Нильсу, а ко всему человечеству.
— Я не знаю.
Она взглянула на него и улыбнулась.
— Весь этот день… Прости, Ханна.
— Я все понимаю, не нужно извиняться.
— Я хочу тебя попросить о последнем одолжении.
— Да?
Он колебался.
— Я не думаю, что смогу остаться один сегодня ночью.
Он тут же откашлялся, поняв, как неверно это может быть истолковано. Как приглашение.
— Ну, то есть… — пробормотал он. — Я не имею в виду ничего…
— Нет-нет. Я понимаю.
Он поднял на нее взгляд. Да, она правда понимала.
— Ты не против? У меня хороший гостевой диван. Можем выпить бокал вина.
Она улыбнулась.
— Знаешь что? Я только сейчас поняла, что есть три вещи, которые Густав никогда не говорил: «я не знаю», «прости» и «ты не против?»
Силосная башня Карлсберг, Копенгаген
— Моя жена — архитектор, — сказал Нильс, когда двери лифта разъехались в стороны и их взглядам предстала квартира. Ханна ни словом не прокомментировала ее размеры, а сразу бухнулась на диван, как будто она тут жила. Другие гости всегда бывали очарованы панорамным видом из окон — но не Ханна. Может быть, она и не такое видала, подумал Нильс, откупоривая бутылку красного вина. Она же астроном, так что ей наверняка доводилось лежать где-нибудь в Андах, наблюдая, как солнце исчезает в поясе Ориона… и все такое. Вид из окон башни Карлсберг этому не чета. Он протянул ей бокал.
— Можешь курить тут, если хочешь.
Его пронзило вдруг чувство вины, как будто он изменял Катрине. Ханна уже стояла у окна.
— Меня всегда завораживало…
— Что? — спросил он, подходя поближе.
— Смотреть на город сверху, вот как здесь. Или смотреть на Европу, когда подлетаешь к ней ночью, со всеми ее огнями. Понимаешь, о чем я?
— Нет. У меня не очень-то складывается с перелетами. Она запнулась на секунду.
— Нет? Не складывается?
Она посмотрела на него так, как будто только теперь что-то поняла.
— Что ты хотела сказать?
— Огни вокруг городов очень напоминают то, как собираются огни в космосе. Когда мы смотрим на галактики, Нильс, это выглядит точно так, — она указала на далекие огоньки на горизонте. — Фантастически огромные участки из ничего — и вдруг сноп света. Жизнь. Почти как город.
Нильс не знал, что на это ответить. Он вновь наполнил их бокалы.
