Нильс не знал, что на это ответить. Он вновь наполнил их бокалы.
— Стоит, наверное, позвонить Томмасо. Спросить, удалось ли ему что-то узнать.
— Что-то? У меня нет сил еще на что-то.
— Тогда я сам позвоню. Хочу просто проверить, возьмет ли он трубку. Переведешь мне, если он ответит, хорошо?
Нильс набрал номер. Никакого ответа. Он попробовал еще раз.
— Hello? English? Is this Tommaso Di Barbara sphone?[105]
* * *
Ханна подлила себе еще вина. Из спальни доносился голос Нильса. Что это он сказал тогда? Ханна никак не могла выбросить его слова из головы. У меня не очень-то складывается с перелетами. Путешествия. Нильс закричал в спальне:
— What? Can I talk to him? I donʼt understand.[106]
Нильс прошел из спальни в ванную, она поймала его удивленный взгляд:
— Они, кажется, пытаются его найти. Я не совсем понимаю, что случилось.
Ханна последовала за ним, держа дистанцию. В ванной он снял перепачканную кровью рубашку и бросил ее на пол. Она не сводила с него глаз. Нильс повернулся к ней спиной, и хотя Ханна уже знала, что сейчас увидит, но все равно поначалу остолбенела.
— What? No? Tommaso?[107]
Он пытался выжать из разговора что-то еще, но человек на том конце провода положил трубку. Нильс стоял, опираясь на раковину обеими руками. Ханна продолжала смотреть на него во все глаза. Наконец он обернулся.
— Там… он… — Нильс заикался и запинался.
— Он умер, — сказала она.
— Откуда ты знаешь?
— Вопрос в том, почему я не поняла этого раньше.
— Раньше? В смысле?
— Нильс. Он был номер тридцать пять.
Ханна видела, что Нильс перестал понимать, о чем она говорит. Тогда она переступила порог ванной и осторожно взяла его за руку.
— Что?
— Повернись-ка, пожалуйста.
Она повернула его спиной к зеркалу. Нашла маленькое зеркальце рядом с раковиной и протянула ему.
— Смотри.
Он не сразу понял, на что она указывает. На его спине разрасталась отметина. Пока еще нечеткая, больше напоминавшая сыпь, но форма не оставляла никаких сомнений. Он уронил зеркальце, оно разбилось. Плохая примета! И бросился прочь из ванной.
— Нильс?
Но он уже захлопнул за собой дверь спальни. Она крикнула ему вслед:
— Вы сами себя нашли! Это же очевидно: никто, кроме вас двоих, не умеет слушать.
Она слышала, как он возится с чем-то за дверью.
— Никто, кроме вас двоих, не умеет слушать, — повторила она себе под нос.
Нильс распахнул дверь. Свежая рубашка, чемодан в руке. Тот самый чемодан, который он собрал давным-давно и которому все никак не везло с путешествиями. Что же, настал его час.
Больница дельʼАнжело, Венеция
Комиссар Моранте держал в руках телефон Томмасо.
Тяжело. Именно так ощущалась ответственность: тяжело. Ответственность, с которой ты не справился, застряла комком в легких, мешая доступу кислорода. Ее можно даже взвешивать на обычных весах, успел подумать начальник полиции, прежде чем Флавио перебил его мысли:
— Я должен был его выслушать.
Начальник взглянул на Флавио, который сидел на розовом пластмассовом больничном стуле. Они ждали, когда к ним выйдет врач, в надежде услышать ответы на свои вопросы. Томмасо нашел в туалете мертвым какой-то шведский турист. Говорят, что вопль туриста разнесся по всему вокзалу.
— Он сказал, что мы в опасности. Что кто-то в опасности, — объяснил Флавио.
— Когда?
— На вокзале. Я думал, что он болен. Вы же сказали, что он отстранен от работы.
— Я сказал? То есть это моя ошибка? Ты это хочешь сказать?!
Флавио удивленно взглянул на начальника полиции. Он никогда раньше не слышал, чтобы тот кричал.
Начальник полиции старался держать спину прямо и делать вид, что у него все под контролем, даже сорвавшись на крик. Конечно, назначат расследование, это понятно. Его допросят, он вынужден будет объяснить, почему отстранил Томмасо от работы. У него спросят, не должен ли он был внимательнее прислушиваться к тому, что говорил Томмасо. Врачи «скорой помощи» пытались реанимировать Томмасо в туалете, там они и увидели его спину. Они разрезали куртку, чтобы запустить сердце электрошоком. На спине была странная отметина, протянувшаяся от плеча до плеча, какие-то узоры под опухшей кожей.
— Она горячая, как будто только что горела, — сказал один из них.
Врач сунул голову в дверь и крикнул:
— Идите со мной!
Никто и никогда раньше не позволял себе так разговаривать с начальником полиции Венеции. Но как знать, может быть, это только репетиция того, что его вскоре ждет. Понижение. Унижение. Может быть, даже издевательские статьи в прессе.
Даже рядом со своим мертвым подчиненным, лежавшим на столе в морге, комиссар Моранте в первую очередь беспокоился о себе и своем положении.
Морг
Вход украшала одинокая гирлянда — у патологоанатомов ведь тоже скоро Рождество.
Тело Томмасо Ди Барбары лежало лицом вниз на ледяном стальном столе. И это тоже было не просто тело, а украшенное тело.
Начальник полиции шагнул ближе, рассматривая спину Томмасо.
— Что это?
— Я надеялся, что вы мне это расскажете, — ответил врач, застывший у окна в обвинительной позе, как будто демонстрировавшей, что начальник полиции сам во всем виноват.
— Откуда мне знать? Врач пожал плечами.
— Именно об этом Томмасо все время и говорил. — Голос Флавио был почти не слышен. Он смотрел в пол, продолжая: — Он все твердил о каких-то людях, которые умирали с отметинами на спине. Это то самое дело, о котором он постоянно говорил. Бандероль из Китая и все его вырезки. Просто мы ему не верили.
В морге наступила тишина.
— Какова причина смерти? — спросил начальник полиции.
Врач снова пожал плечами.
— Пока кто-то не объяснит мне, что у него со спиной, я склонен считать это убийством.
— Убийством?
— Отравлением ядом. Иначе я не знаю, что могло это вызвать.
Глубокий вздох. Флавио отступил в глубину комнаты.
— Флавио, — позвал комиссар Моранте.
— Да, шеф?
— Свяжись с секретаршей Томмасо. Она знает очень много об этом деле. Томмасо просил ее переводить документы.
— Хорошо, свяжусь.
— И давай выйдем на Интерпол.
Начальник полиции посмотрел на врача, потом перевел взгляд на Флавио.
— Очень важно заняться этим по горячим следам. То есть прямо сейчас.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Книга Праведного
И подошел Авраам и сказал: неужели Ты погубишь праведного с нечестивым? Может быть, есть в этом городе пятьдесят праведников? Господь сказал: если Я найду в городе Содоме пятьдесят праведников, то Я ради них пощажу все место сие.
(Быт 18)Вестербро, Копенгаген
Нильс трусцой бежал к парковке, снег скрипел у него под подошвами. Даже не слыша шагов Ханны, он все равно не сомневался, что она идет за ним.
— Нильс!
Он оставил попытки катить чемодан по свежему снегу и подхватил его под мышку. Тяжелый чемодан как будто служил ему защитой, напоминая громадный бронежилет.
— Ты все время это понимал, Нильс.
Она шла всего на шаг позади него.
— Я понятия не имею, о чем ты говоришь.
— Нильс, ты и есть тот, кого мы ищем.
— Это же просто смешно, неужели ты сама этого не слышишь?
— Смешно?
— Да. Это все просто смешно.
Он замедлил шаг.
— Смешно потому, что теперь речь о конкретных людях? Да, поэтому?! — Она нагнала его и схватила за руку. — Разве не в этом ты упрекал меня?
Нильс не ответил. Они подошли к машине.
— Когда ты в последний раз куда-то уезжал из города?
Нильс не смотрел на нее и не отвечал. Ханна повысила голос:
— Ну, отвечай! Если ты считаешь, что это смешно, почему ты не можешь просто ответить?
Нильс рылся в карманах.
— Ты это ищешь? — спросила она, показывая ему ключи от машины.
— Ох, черт, это же твоя машина.
— Вот именно. Поехали?
Она отключила сигнализацию. Нильс сел за руль, Ханна опустилась на сиденье рядом с ним. Он захлопнул дверцу и бросил чемодан на заднее сиденье, рядом с картонной коробкой, в которой были собраны все материалы дела об убийствах.
— Ну что, Нильс Бентцон, — сказала она, — куда мы направляемся?
Ханна смотрела на него выжидательно, и он наконец-то ответил:
— Я не врач, но мы все слышали о психосоматических реакциях. О нарушенном чувственном восприятии. Об измененных состояниях сознания. Вспомни образование стигматов. — Мысли лихорадочно роились у Нильса в голове. На выручку пришло воспоминание об одной телепередаче: — Франциск Ассизский.
— При чем тут Франциск Ассизский?
