Рука на секунду неуверенно замерла, затем он прицельно разбил локтем стекло. Тут же завопила сигнализация, хриплый звук, громкий и пронзительный. Из руки шла кровь. Он ненадолго остановился в нерешительности, после чего принялся перерывать шкафы и ящики, пытаясь разбирать в темноте этикетки. Преднизолон, бувентол, ацетилсалициловая кислота, тербасмин. Как называют морфин? Он просматривал аннотации: снотворное, слабительное, успокоительное, противоаллергенное. Большая часть отправлялась на пол, но все то, что обещало хотя бы минимальный анестезирующий эффект, он складывал в карман. Сколько прошло времени? Полиция вряд ли приедет раньше, чем через десять минут, а то и еще позже, такие взломы никогда не рассматриваются как приоритет. Нильс прекрасно знал, что происходит в участке после того, как туда поступает сигнал о сработавшей сигнализации. «Проклятые наркоманы!» И никто не сдвинется с места прежде, чем допьет свой кофе. Потому что какой смысл, и какому полицейскому хочется возиться с неуравновешенным, больным СПИДом наркоманом в темноте и метели? Постоянно находится новый несчастный, готовый заглотить пригоршню таблеток — все равно каких — в надежде на то, что это приглушит абстиненцию. Гидрокортизол, баклофен, бромгексин, что-то на пол, что-то в карман. Наконец-то он нашел парочку подходящих: конталгин, малфин.
— Ты что это здесь делаешь?
Зажегся свет. Режущий неприветливый свет, который на мгновение ослепил Нильса.
— Я спрашиваю: ты что, черт тебя побери, тут делаешь?
Мужчина был младше Нильса — зато высокий, крепкий и разъяренный.
Нильс не мог выговорить ни слова. Так часто бывало при задержаниях. Задержанный молчал, и было принято считать, что он в шоке. Но шок часто ни при чем: порой задержанные молчали просто потому, что им нечего было сказать.
— Стой на месте. Я позвонил в полицию.
Мужчина стоял в дверях. Нильс осмотрелся вокруг.
Никак иначе отсюда не выйти, придется пройти мимо него. Сейчас же. Нильс подошел чуть ближе.
— Стой, где стоишь!
Но Нильс был уже рядом с ним. Внезапно мужчина потянулся к Нильсу, и тот инстинктивно отмахнулся от его руки. Это разъярило противника, и он попытался ударить Нильса, но только задел его по касательной. Нильс не хотел драться, ему просто нужно было выйти, так что он предпринял попытку протиснуться в дверь. Мужчина схватил его, и несколько малоприятных секунд они топтались на месте, как два боксера-любителя. Мужчина был сильнее Нильса, но его не подстегивало отчаяние. Нильс с ревом отбросил его от себя, но тот потащил Нильса за собой на одиноко стоящий стеллаж. На мгновение — или это Нильсу показалось? — сигнализация смолкла, уступая место грохоту переворачиваемого шкафа. Потом сигнализация заработала снова.
Нильс первым поднялся на ноги, оттолкнул от себя противника, заметив, что из щеки под глазом у того торчал осколок стекла. Кровь на лице, кровь в волосах.
Нильс убежал.
Он добежал до машины, чуть не потеряв по дороге равновесие на скользком заснеженном тротуаре. Ханна уже открыла дверцу. Вдалеке слышались полицейские сирены.
— Нильс, что за черт!
Он завел машину.
— Что случилось, Нильс?
И помчался прочь из городка Где-то.
* * *
Они съехали на обочину. Снег прекратился, но судя по всему, только для того, чтобы передохнуть и вернуться с новыми силами. В целом мире не было ни звука.
Нильс смотрел в темноту сквозь лобовое стекло. Часы в машине показывали начало четвертого. Половина ночи пройдена.
— Я никогда раньше ничего такого не делал, — сказал он.
— Если ты продолжишь в том же духе, может быть, тебе удастся избежать пятницы.
— В смысле? — спросил Нильс, поворачивая к ней голову.
— Может быть, ты должен делать именно что-то такое. Что-то плохое. Тогда ты перестанешь быть хорошим человеком.
Нильс не ответил, он рылся в карманах и читал аннотации к украденным лекарствам.
— Кажется, я все взял.
— Зачем тебе это?
— Шприцы, спирт, морфин — запасов хватит на то, чтобы усыпить слона.
Он чувствовал, что слова просто отлетали у него от зубов, она их не слышала, но это не могло его остановить:
— У нас есть неделя. Чуть меньше недели. Потом… — Он запнулся.
— Что потом, Нильс?
— Я приму морфин, спрячусь на катере и уплыву отсюда.
— Уплывешь?
— Да.
— Куда?
Он пожал плечами.
— Куда ты хочешь уплыть, Нильс?
— В Аргентину, наверное.
— Аргентину? — Кажется, она улыбалась. — Не ближний свет.
— В Буэнос-Айрес.
Ханна не отвечала.
— У меня там есть подруга, она рассказывала о зеленых озерах в Патагонии. Зеленых, как изумруды.
— Что это за подруга?
Он запнулся:
— Не знаю. Я никогда ее не видел, — он повернул голову и взглянул на Ханну. Она была красивой, довольной, испуганной, печальной. Кажется, из уголка ее глаза вот-вот выкатится слеза. — Нет, Ханна, я поеду вместе с тобой.
— Ты не можешь путешествовать.
— Может быть, у меня получится. Если я буду достаточно глубоко спать.
— Ты не понимаешь, Нильс. Ты правда ничего не понимаешь, — это действительно была слеза, теперь он ее увидел. Ханна поспешила ее смахнуть. — Физическим законам нет дела до того, спишь ты или нет.
Большой Бельт
Нильс помнил, как в 1998 году был открыт мост через пролив Большой Бельт. Катрине сидела, завистливо прилипнув к экрану, под глубоким впечатлением от этого восемнадцатикилометрового висячего монстра, который простирался едва ли не за горизонт. Она знала все параметры: семьдесят метров над поверхностью моря. Больше полутора километров между двумя пилонами, которые взметнулись на двести пятьдесят метров в небо. Девятнадцать опор весом шесть тысяч тонн каждая. Нильс не понимал ее восторгов и считал, что строительство моста — пустая трата денег. И что еще хуже — исчезновение паромов. А вместе с ними — исчезновение возможности познакомиться с новыми людьми, разговориться с шофером грузовика, или политиком, или вообще самыми разными типажами со всех концов страны. Катрине мечтала когда-нибудь сама спроектировать мост, она могла провести целый вечер, разглядывая Золотые ворота, Понте Веккьо, Карлов мост, Акаси-Кайкё и мост Конгресс-Авеню в Остине, откуда каждый вечер в сумерках вылетают искать себе пропитание полтора миллиона летучих мышей. Она сказала, что он неправ насчет моста через Большой Бельт, наоборот, он соединит людей и заставит их разговаривать друг с другом.
Нильс взглянул на мост, на ползущие мимо его въездных платежных терминалов потоки машин. Никто ни с кем не заговаривал, люди молниеносно проскальзывали мимо друг друга. Солнце собиралось вставать над морем.
Суббота, 19 декабря
Первые солнечные лучи раскрасили воду оранжевым цветом. Очередь машин у терминалов не двигалась уже десять минут. Ханна спала, и Нильс рассматривал ее мирное невозмутимое лицо и почти невидимое подрагивание тонких век. Наверное, ей снились сны.
Наконец наступила его очередь подъехать к окошку.
— Доброе утро, — сказал он, протягивая человеку в форме свою кредитную карточку.
— Осторожно, там может быть скользко.
— Хорошо, спасибо.
Нильс взял курс на остров Фюн.
— Нильс? — сдавленным голосом спросила Ханна спросонья.
— Спи, спи.
Он включил радио. Передавали рождественские песни, сменившиеся выпуском новостей, большая часть которого была посвящена переговорам на климатическом саммите. Правительство склонно было считать их результат большим успехом, оппозиция — сокрушительным фиаско. Китайцы оказались подлецами, в этом все были согласны. Один политик сказал, что «китайцы, похоже, считают, что живут на какой-то другой планете, иначе они просто не могли бы так равнодушно относиться к климату». Новые темы: политик, требующий налоговых реформ, его коллега, сетующий по поводу мошенничества с продуктами питания, бои на границе сектора Газа, утечка нефти недалеко от берегов Канады. Нильс хотел найти что-то другое. Совсем другое. Когда он услышал объявление о розыске, то прошло несколько секунд, прежде чем он понял, о ком идет речь. «Рост около 185 сантиметров, датская внешность, одет в джинсы и темную куртку, опасен». Особенное впечатление на него произвело последнее слово. «Опасен». За всю его жизнь Нильса как только ни называли: наивным, бесконфликтным, дипломатичным, непонятным, не от мира сего, умным, дураком, маниакально-депрессивным, — но никогда раньше «опасным».
«Опасен». Это слово не давало ему покоя, пока он ехал дальше по шоссе. Он прибавил скорость и поймал себя на том, что то и дело, как параноик, бросает взгляд в зеркало заднего вида. Мог ли кто-нибудь видеть машину, когда он выбежал из медпункта? Нильс заново прокрутил в памяти ситуацию. Поначалу он был уверен в том, что других свидетелей, кроме мужчины в медпункте, не было, а тот не мог видеть машину. Но потом все-таки засомневался. Может быть, мужчина поднялся и подбежал к окну? И у него хорошая реакция, так что он успел записать номер машины? Нильс не был в этом уверен. Он ни в чем не был уверен, кроме того, что вся эта ситуация ему физически неприятна. После, сворачивая с шоссе на одну из проселочных дорог, Нильс уже почти не сомневался в том, что мужчина стоял у окна и что он сам явственно видел его силуэт. И если свидетель записал номер, все может завертеться довольно быстро. Машину, номер которой известен полиции, находят быстро, обычно это дело нескольких часов. Особенно если в ориентировке сказано, что Нильс опасен. У него затекли ноги, срочно нужно было размяться. Да пошло оно все, решил Нильс, надо остановиться и отдохнуть. И не рассказывать пока Ханне, что их разыскивают.
