Но Афина — основа любого скромного успеха, который я когда-либо возымела. Моя писательская карьера без нее пустой звук.
Кто я такая без Афины?
— Я пытаюсь, — говорю я тихо, чуть ли не вполголоса. — Просто… Не думаю, что она меня отпустит. И эти тролли, кем бы они ни были…
— Включи их в игнор, Джун. — Вид у Джеффа вконец усталый. — Просто отгородись, и все.
— То есть… мне даже не отвечать? Не пытаться что-нибудь высказывать?
— Что? — Он резко выпрямляется. — Конечно нет. С чего тебе…
— Да так. Просто посмотреть, чего им надо. Может, они захотят поговорить, пообсуждать, в смысле…
— И говорить не о чем!
Джефф кажется чрезмерно рассерженным; гораздо более, чем подразумевает такой ответ. Это слегка пугает. Интересно, что у него в голове; с какими призраками Афины ему приходится сражаться самому.
— Все в порядке, Джуни? Этот путь не ведет ни к чему хорошему. Просто оставь все это в покое, ей-богу. Не попускай безумцам.
— Хорошо, — говорю я с медленным вздохом. — Ты прав.
За неимением иных занятий я бесшумно допиваю свой чай. Джефф не заказал себе вообще ничего. Он без спроса оплачивает мой счет, а затем провожает меня на улицу. Пока мы стоим в ожидании моего такси, он бросает на меня взгляд — такой долгий, что приходит мысль, не собирается ли он предложить мне поехать к нему домой? На мгновение мне представляется, как бы мы переспали с Джеффри Карлино: плотская утеха взаимного раздевания, неистовая стимуляция частей тела. Общая травма сближает, не так ли? Разве мы оба не жертвы одной и той же самовлюбленной суки? Он, конечно, привлекателен, но настоящего приступа желания я не испытываю. Если с Джеффом и трахнуться, то только из соображений форс-мажора и ради нарратива, который бы родился из всей этой фантасмагории. И хотя сформулировать это сложно, но я знаю, что победительницей здесь вышла бы единственно Афина.
— Тогда, наверное, еще пересечемся? — говорю я. — Как-нибудь, при случае.
— При случае да. — Джефф смотрит на меня сверху вниз. — И… Джун?
— Ау?
— Все будет хорошо, — говорит он. — Такие вещи всегда кажутся концом света, когда происходят. Но это не так. Социальные сети — такой крошечный, замкнутый мирок. Как только закрываешь экран, всем становится наплевать. И ты делай так же, хорошо?
— Я… Ладно. Хорошо, Джефф. Спасибо.
Он кивает мне и направляется к автобусной остановке.
Может, я была излишне резка. Может быть, Джеффри Карлино не такой уж и гад. Может быть, он просто был молод, неуверен в себе и втянут в отношения, к которым не был готов. А Афина в самом деле причиняла ему нешуточную боль, ну а мы все поспешили его осудить потому, что он был богатым белым парнем, а Афина была Афиной.
Более того, Джефф — один из немногих на всей земле, кто тоже познал уникальность боли в попытках любить Афину Лю. И тщетность всего этого. Как Эхо, смотрящая на Нарцисса. Как Икар, несущийся прямо к солнцу, просто чтобы ощутить его тепло на своей коже.
22
Instagram Афины начинает подбрасывать мне посты по крайней мере раз в день. Это неизменно какие-нибудь диковинные снимки Афины, живой и здоровой, рядом с намеренно датированными предметами — например, свежим New Yorker или книгами, выпущенными после ее смерти. Иногда она подмигивает или машет рукой, дразня меня своей беззаботностью. Иногда ее лицо гротескно искажено: глаза выпучены, язык торчит наружу. Где-то она хватается за горло, скосив глаза в насмешке над своей смертью. А в конце непременно адресованная мне подпись:
«@JuniperSong, как дела?»
«Скучаешь по мне, @JuniperSong?»
Я пробую следовать совету Джеффа: отключаю учетную запись, а затем, поскольку все еще не могу удерживаться от просмотра фоток в перерывах между писаниями, покупаю сейф с таймером, где можно на день запирать свой телефон. Убежище я пытаюсь найти в своей работе. Но в словах, как это было раньше, потеряться уже не могу. Все мои счастливые воспоминания с Афиной теперь омрачены чувством вины, так что на память приходят только плохие — неловкие перепалки, пренебрежение со стороны общества, постоянные уколы ревности в глубине нутра. Об Афине, самозабвенно смеющейся при рассказе о моей пошатнувшейся карьере. Об Афине, умирающей на полу своей кухни, в то время как я безучастно стою рядом.
Афина снится мне каждую ночь. Я вижу ее в последние мгновения: распахнутые в панике глаза, терзающие кожу ногти; ноги, барабанящие по полу. Бессильная, беспомощная, безголосая в буквальном смысле. Она шевелит губами, силясь заставить меня понять. Но до слуха не долетает ничего, кроме ужасного натужного бульканья. Пока ее глаза не закатываются ко лбу, а конвульсии не превращаются в слабое, подсеченное подергивание.
Эти сны еще куда ни шло; хуже, когда она во сне возвращается к жизни. Там она волшебным образом оживает, но на этот раз она уже не такая, как прежде. В глазах сверкает жутковатый огнистый блеск, вся ярость подземного мира, и мстительный восторг искажает ее прекрасные черты, когда она вскакивает, раскидывает руки и хищно тянется к моей шее, чтобы воздать мне сторицей.
Иногда мое воображение разыгрывается посреди дня, и я убеждаю себя множеством способов, что Афина, вероятно, все еще жива. Гроб на похоронах был закрытый, ведь так? Удушье она могла симулировать, врачей «скорой» — подкупить. Все это могло быть одной грандиозной мистификацией, безумной рекламной кампанией для ее следующего проекта. Возможно, в любую минуту она выскочит из-за угла: «Бу-у-у! Попалась, Джуни!»
Но живые обременены телами. Они создают тени, отпечатки рук и ног. Лучше бы уж Афина была жива и меня преследовала, потому что тогда она оставляла бы следы — публичные разоблачения, нестыковки в нарративах, крупицы доказательств. Живые не могут произвольно появляться и исчезать. Им не по силам преследовать тебя на каждом шагу. Призрак же Афины прокрадывается в каждое мое мгновение бодрствования. Только мертвые могут так неизбывно, постоянно присутствовать.
Я ловлю себя на том, что набираю в Google Scholar «китайские призраки» и углубляюсь в хлынувшую на меня литературу. Оказывается, у китайцев для обозначения призраков целая уйма слов — «гуй», «линг», «яо», «хунпо». Они одержимы мыслью о смерти без упокоения. Я узнаю, что самое распространенное слово для обозначения призрака — «гуй» — является омофоном еще одного «гуй» (в переводе «возвращаться»). А заодно я открываю, что женщина-призрак, оказывается, одна из распространенных тем в древнекитайской литературе; троп [71], используемый для описания скорбей одиноких незамужних женщин, умерших насильственной и неестественной смертью.
Я узнаю о тропе под названием «любовный призрак», который бродит в образе женщины, обуреваемый единственным желанием как следует потрахаться. Еще там есть нечто под названием «цзянши» — нечто сродни зомби; труп, оживленный заклинанием на клочке бумаги. Возможно, кто-то так оживил и Афину? Или я сама создала это заклинание, опубликовав против воли ее тексты?
Не найдя в научно-популярных источниках полезных советов по изгнанию постылых тварей, я начинаю жадно читать китайские истории о привидениях.
Из южной династии Сун: грабитель могил врывается в склеп девушки, недавно скончавшейся от сердечного приступа, и оказывается настолько пленен ее красотой, что насилует труп. Вливание в тело мужской энергии возвращает девушку к жизни, но поскольку никто больше не знает, что она жива, расхититель держит ее в склепе как свою сексуальную рабыню без каких-либо подозрений. Девушка наконец вырывается и бежит в дом своего бывшего возлюбленного, но тот, напуганный ее появлением и понимая, что она призрак, бросает в нее котел и убивает.
Из периода Шести династий: жена мужчины, прожившая с ним десять лет, умирает, не успев родить ему сына. Обезумевший, он рыдает над ее телом. Горе оживляет ее труп, и она приказывает ему прийти по темноте и заниматься с ней любовью, пока она не забеременеет. Заметьте, к жизни она возвращается не полностью: ее тело держат в боковой комнате, где она лежит неподвижно, ожидая, когда с ней совокупятся. Спустя десять месяцев она рожает мальчика, а затем вновь обращается в недвижный труп.
