Еще из периода Шести династий: у мужчины умирает жена, и он женится на ее двоюродной сестре. И вот однажды та первая жена, холодная как лед, приходит, ожившая, требуя возлечь рядом с ним. Он просит ее уйти. Тогда она упрекает свою кузину в том, что та вышла замуж за ее вдовца, и вскоре после этого мужчина с кузиной падают замертво.
Культурные построения понятны: китайские призраки — сплошь голодные, злые, безгласные женщины. Приняв наследие Афины, я пополнила их ряды еще одной. Или одним.
А обычные методы рассеивания призраков — те, что срабатывают во всех историях, — выглядят как-то несолидно. Я сомневаюсь, что Афина польстится на подношения еды, благовония или сожженную бумагу. Это не значит, что я не пытаюсь. В душе я сознаю, что это глупо, но отчаяние толкает меня на ритуалы, которые хотя бы успокоили мой разум. На Amazon я заказываю ароматические палочки, а в «Кунг-фу Кухне» — курицу кунг пао и ставлю их перед фотографией Афины в рамке, но они только заванивают мою квартиру. Тогда я печатаю бумажные вырезки со всеми вещами, которые Афина вроде как могла бы пожелать в загробном мире — пачки денег, роскошную квартиру, весь каталог IKEA, — и поджигаю бумажные лоскутки спичкой. Но это лишь приводит к срабатыванию пожарной сигнализации, раздражает соседей и выбешивает меня, особенно когда мне выписывают солидный штраф.
Лучше мне не становится. Я чувствую себя мемом белого невежи. Самое дикое во всем этом то, что даже сейчас я не перестаю сочинять. Свой ужас я пытаюсь преобразовать во что-нибудь прекрасное. Мой пресловутый «роман с ключом» станет романом ужасов. А мой ужас переселится в моих читателей. Я возьму свое состояние фуги [72], бредовой паники, и пересажу его на благодатную почву творчества — ибо разве лучшие из романов не продиктованы каким-нибудь безумием, которое рождается из правды?
Возможно, если я смогу запечатлеть все свои страхи и надежно закрепить их на странице, это лишит их силы. Разве все древние мифы однозвучно не твердят, что мы получаем власть над вещью, как только даем ей название? Доктор Гэйли однажды заставила меня подробно расписать от руки все мои встречи с Эндрю, а затем их сжечь. Было приятно облекать эти туманные, тошнотворные чувства в конкретные слова. А затем еще приятней смотреть, как они обращаются в пепел, в ничто. Может, я не заставлю Афину исчезнуть, но я хотя бы надежно упрячу ее между обложек книги.
Однако нить повествования от меня ускользает. Мои мысли выходят за рамки того, что могут вместить эти страницы. Из мрачноватой литературной истории о взрослении нарратив перерастает в сумбурную, безумную историю о призраках. Мой тщательно выстроенный план расходится с историей, которую хотела бы видеть Афина. От своего первоначального замысла я отказываюсь и яростно записываю все, что приходит на ум и что колеблется между правдой моей и правдой как она есть.
Я загнала себя в угол. Первые две трети книги писать было легко, но что делать с концовкой? Где мне оставить свою главную героиню теперь, когда в игре замаячил голодный призрак и нет четкой развязки?
Я часами смотрю на экран, пробуя различные варианты концовок в надежде найти ту, что устроит Афину. Призрак поглощает меня целиком.
Призрак разрывает меня по частям и купается в моей крови. Он проникает в мое тело и завладевает моей жизнью на оставшиеся годы, в качестве репарации. Призрак подталкивает меня к самоубийству, и я смыкаюсь с ним в подземном мире: две несчастных души, лишенных справедливости.
Но ничего из этого не дает столь нужного катарсиса. Афина не удовлетворена. Она не упокоена.
Отчаявшись, я плюхаюсь на кровать и, как всегда, тянусь к айфону. Учетная запись Афины опять обновилась.
Она стоит у зеркала. Ко лбу приклеена длинная белая бумажка. «„Последний фронт“, — гласит надпись. — Автор: Джунипер Хэйворд».
Этот пост с несколькими фотографиями. Я вжикаю пальцем вправо.
Афина простерта на полу, с руками на шее. Вжик.
Афина с моей книгой на груди, глаза открыты. Вжик.
Афина встает, ожившая. Вжик.
Афина с набрякшими на шее и предплечьях венами. Из глаз течет тушь; она оскаленно воет в объектив, выставляя ногти так, словно хочет разорвать меня на части. Вжик.
Афина — зловещее размытое пятно, сигающее к объективу камеры. Я выключаю телефон и швыряю его через всю комнату.
Свое недоумение я преувеличиваю. Условие изгнания нечистой силы — не такая уж большая тайна. Я знаю, чего хочет этот призрак, какой конец заставил бы все это исчезнуть. Эта истина столь же проста, как и моя неохота ее признавать: «Последний фронт» написала Афина, а я здесь в лучшем случае соавтор, и хотя заслуживаю некоторой похвалы за этот роман, но она ее заслуживает в первую очередь.
А я уже слишком глубоко в этом увязла, чтобы сознаваться. Вот она, единственная грань, которую я не могу переступить. Если сейчас сознаться, то я не только потеряю все, что приобрела, но и лишусь всех шансов на будущее, которыми располагаю. Я не просто вернусь к нулевой отметке. Я ввергну себя не только в литературный, но и в социальный ад.
Неужели я на самом деле этого заслуживаю? Да и вообще кто-либо?
Афины вот уж больше двух лет как нет на свете. Но она уже оставила впечатляющее наследие — такое, которое обеспечило ей место в литературном пантеоне навсегда. Ей даже больше не к чему стремиться.
А мне это нужно как-то пережить. Иначе правда меня погубит.
Так что нужно просто продолжать жить с этим призраком, свыкнуться с настырным присутствием его лица у меня под веками. Мы должны найти какой-то иной эквилибриум сосуществования, не предполагающий моего возврата ей того единственного, чего она хочет.
Однажды я сижу и пишу в закутке «Саксбис». В какой-то момент мое внимание привлекает вспышка изумрудно-зеленого цвета. Я смотрю в окно и, конечно же, вижу ее лицо с развевающимися на ветру локонами; она смотрит прямо на меня. На ней та же шаль, те же сапоги на высоком каблуке. Разве это не доказательство того, что она призрак? Ведь живые меняют одежду, а мертвые всегда остаются в одном и том же.
Мы встречаемся глазами. Она разворачивается, чтобы убежать.
Я вскакиваю и выбегаю из кофейни. Плана у меня нет; я лишь хочу поймать это видение, встряхнуть его за плечи и потребовать ответа. «Кто ты? Чего тебе надо?»
Но к тому времени, как я пробиваюсь через встречных и оказываюсь на улице, она уже в квартале от меня. Ее каблучки проворно стучат по тротуару; шаль развевается по ветру. Нет, это не призрак. Это человек из плоти и крови, такой же приземленный и цельный, как я. Я бегу изо всех сил — еще пара-тройка шагов, и я ее настигну. Мои руки тянутся, хватают ее за плечи и натыкаются на сухощавую плоть — всё, теперь ей не деться…
Она рывком оборачивается:
— Эй, вы чего?
Я вбираю эти яркие, жесткие глаза, бритвенно-тонкие брови, блестящий след алой помады на сердитых губах. Все мое нутро сжимается.
Передо мной Диана Цю.
— Джун? — Она отшатывается, как от укуса. Рука тянется к сумочке, выхватывает баллончик с перцовым газом. — Срань господня… А ну отойди!
— Я тебя поймала, — выдыхаю я. — Я тебя поймала…
— Не знаю, чего ты от меня хочешь! — заполошно говорит Диана. — Отстань от меня! Отойди, черт возьми!
— Значит, это ты меня пасешь.
Стук сердца отдается в горле. Лицо полыхает жаром, в голове плывет. Реальность ускользает, я буквально держусь на волоске. Все, что я знаю, — все, за что могу ухватиться, — это откровение, что Диана причастна к этой неотступной слежке за мной. Это она, все время была она.
— Я знаю, ты этим занимаешься. Я знаю, что это ты…
— Господи боже. — Рука Дианы дрожит, но она в меня не пшикает. — Что ты такое несешь?
— Это ее сапожки. Ее шаль.
От злости я чуть не задыхаюсь. Была ли это Диана в тот первый вечер в P&P? А возле «Коко»? Она что, доводила меня несколько месяцев кряду? Мне вспоминается та ее тирада на конференции, все интервьюшки и статейки в блоге, которые она публиковала обо мне. Эта женщина мною одержима. Неужели все это какой-то ее извращенный арт-проект «Погоня за Джунипер Сонг»?
