Эрик Ластбадер - Возвращение Борна

— Еще как!

— Тогда вы знаете, куда идти и что делать.

Ее голова была повернута в сторону Борна, и женщина не отвернулась, когда, вылезая из-под гагачьего одеяла, он натягивал штаны, а затем рубашку. Сначала он отправился в ванную комнату, а закончив умываться — на кухню. Когда Борн наливал себе кофе, из гостиной раздался ее голос:

— У вас красивое тело, хотя на нем, пожалуй, многовато шрамов.

Борн безуспешно искал сливки, но хозяйка квартиры, по-видимому, предпочитала черный кофе.

— Они придают мне героический вид, — ответил он.

— Даже тот, который у вас на шее?

Роясь в холодильнике, Борн не ответил, однако рефлекторным движением положил руку на рану и словно снова ощутил заботливые прикосновения рук Милен Дютронк.

— Эта рана совсем свежая, — снова заговорила Аннака. — Откуда она?

— Мне пришлось вступить в схватку с одним очень сильным и очень злым существом, которое находилось в очень плохом настроении.

Аннака поерзала, поудобнее устраиваясь на скамеечке.

— Кто-то пытался вас задушить.

Борну наконец-то удалось найти сливки. Долив их в чашку с кофе, он добавил туда же две чайные ложки сахара, размешал и сделал первый глоток. И только после этого, вернувшись в гостиную, ответил:

— Злость способна толкнуть человека на любой шаг, разве вы не знаете?

— Откуда мне знать! Я не являюсь частью вашего жестокого мира.

Стоя рядом с роялем, Борн поглядел на сидящую Аннаку сверху вниз.

— Однако вчера вы намеревались меня застрелить, или запамятовали?

— Я никогда ничего не забываю, — отрезала женщина.

Было видно, что его слова саднят ей душу, но какие именно? Может быть, напоминание о вчерашнем дне, когда на ее глазах был безжалостно убит отец? Так или иначе, Борн счел за благо переменить тему разговора.

— Ваш холодильник напоминает пустыню, — заметил он.

— Я редко ем дома, — ответила Аннака. — В пяти кварталах отсюда есть прекрасное кафе.

— Может, наведаемся туда? — предложил Борн. — Я умираю от голода.

Женщина уселась поудобнее, и, отвечая на это движение, скамеечка у рояля негромко скрипнула. А затем гостиную наполнили аккорды ноктюрна Шопена в си-бемоль миноре. Звуки поплыли по квартире, кружась, как листья, опадающие золотым осенним днем. Борн удивился тому, какое огромное наслаждение доставляет ему эта музыка.

Постояв с минуту, он подошел к небольшому секретеру и открыл стоявший на нем компьютер Аннаки.

— Не надо, — сказала она, не отрывая глаз от нот, — вы меня отвлекаете.

Борн сел у секретера, купаясь в волнах изумительной музыки.

Когда ноктюрн был закончен и последние ноты все еще отдавались эхом в разных уголках квартиры. Аннака встала из-за рояля и вышла на кухню. Борн слышал, как в дно мойки ударилась тугая струя. Вода текла долго — видимо, женщина ждала, пока она станет холоднее. Затем хозяйка квартиры вернулась со стаканом воды и осушила его, не отрываясь. А пока она пила, Борн со своего места у секретера рассматривал изысканный изгиб ее шеи и несколько небрежно выбившихся из прически локонов цвета начищенной меди.

— Вы вчера показали себя просто молодцом! — похвалил ее Борн.

— Кстати, спасибо за то, что помогли мне спуститься с тех кошмарных карнизов, — потупилась Аннака, словно желая показать, что не заслуживает его похвалы. — Я за всю свою жизнь так не боялась.

Они сидели в кафе с хрустальными люстрами, бархатными кушетками и матовыми конусами бра на стенах из вишневого дерева. Столик, за которым они устроились, располагался у окна в дальнем конце почти пустого в этот час кафе, так что все помещение просматривалось, как на ладони.

— Сейчас меня больше всего тревожит то, что за квартирой Молнара наблюдали, — озабоченно проговорил Борн. — Ничем иным столь... гм... своевременный приезд полиции объяснить невозможно.

— Но зачем кому-то понадобилось наблюдать за квартирой?

— Чтобы знать, когда мы там окажемся. С тех пор как я приехал в Будапешт, за мной постоянно кто-то следит.

Аннака бросила нервный взгляд в окно.

— А сейчас? От мысли о том, что кто-то следит за моей квартирой, за нами, у меня мурашки по коже бегут.

— От вашей квартиры и до этого места за нами никто не следил, я в этом убедился. — Принесли их заказ, и Борн умолк, а после того как официант удалился, продолжил: — Вспомните, какие предосторожности мы предприняли вчера, после того как улизнули от полиции. Поехали в разных такси, дважды меняли направления.

Аннака кивнула.

— Я тогда слишком устала, чтобы противиться вашим странным инструкциям.

— Никто не знает, куда мы поехали и что теперь мы — вместе.

— И на том спасибо, — проговорила она с глубоким вздохом облегчения.

«Несмотря на самонадеянную уверенность Спалко в том, что Борну до него нипочем не добраться, тот с каждым днем подбирается к его логову все ближе и ближе», — злорадно подумал Хан, увидев Борна и женщину, выходящих из дома, где располагалась ее квартира. Каким-то образом Борну стало известно и про Ласло Молнара — того самого человека, который привлек внимание Спалко. Более того, он выяснил, где живет Молнар, и, когда приехала полиция, судя по всему, находился в его квартире. Чем важен Молнар для Борна? Хану предстоит это выяснить.

Он провожал взглядом Борна и женщину, удалявшихся по улице, а затем выбрался из машины и вошел в подъезд, откуда они только что вышли. Открыв дверь вестибюля отмычкой, он двинулся по коридору, а затем, поднявшись на лифте на верхний этаж, нашел дверь, ведущую на крышу. Она, естественно, была подключена к сигнализации, но для Хана обмануть эту примитивную систему было плевым делом. Выйдя на плоскую крышу, он подошел к ее краю, глянул вниз и увидел широкий карниз. Вскоре, спустившись на него, Хан подошел к тем самым окнам, которые вчера ночью загорелись после возвращения домой неизвестной спутницы Борна. Первое оказалось запертым, но второе поддалось его усилиям, и через секунду Хан спрыгнул на пол квартиры.

Ему нестерпимо хотелось тщательно обыскать все помещение, но Хан не знал, когда они вернутся, и поэтому не мог рисковать. Нужно было заниматься делом, а не потворствовать своим желаниям. Оглянувшись в поисках подходящего места, он остановил свой выбор на люстре с матовыми плафонами, висевшей посередине гостиной под потолком. Как раз то, что нужно, решил он. Не хуже, чем любое другое место, но — лучше всех остальных.

Передвинув стоявшую у рояля скамейку на середину комнаты, он встал на нее ногами, вынул из кармана миниатюрный электронный микрофон, поместил устойство в плафон и укрепил к его краю. Затем спрыгнул на пол, сунул в ухо крохотный радиоприемник и активировал «жучок».

Хан слышал недоступные для простого уха звуки, ставя на место скамейку, слышал топот собственных ног по полированному паркету, когда шел к дивану с валявшимися на нем одеялом и подушкой. Поднеся подушку к лицу, Хан сделал глубокий вдох. Он ощутил запах Борна, но тот вдруг всколыхнул в его мозгу дремавшие раньше воспоминания. Хан бросил подушку с такой поспешностью, как если бы она вспыхнула в его руках. Быстро двигаясь, он покинул квартиру тем же путем, что и пришел, и вскоре уже оказался в вестибюле. Однако из здания Хан вышел не через парадный, а через черный ход. Лишняя осторожность никогда не помешает.

Аннака энергично принялась за завтрак. Солнечные лучи, лившиеся через окно, освещали ее удивительные пальцы. Она ела так же, как играла, управляясь с ножом и вилкой легко и грациозно, словно это были музыкальные инструменты.

— Где вы научились так мастерски играть на рояле? — спросил Борн.

— Вам понравилось?

— Да, очень!

— А почему?

Борн непонимающе наклонил голову.

— Что значит «почему»?

— Почему вам понравилась моя игра? Что вы в ней услышали?

— Мне показалось, печаль.

Аннака положила нож с вилкой и стала напевать мелодию ноктюрна, «играя» на скатерти, как на рояле.

— Видите ли, все дело в неразрешенной доминанте одной седьмой. С помощью этого приема Шопен расширил допустимые границы диссонанса и тональности. — Она продолжала напевать, постукивая пальцами по столу. — Вот отсюда — и печаль. А все дело — в неразрешенной доминанте одной седьмой.

Женщина замолчала и положила свои прекрасные бледные руки ладонями на скатерть. Ее длинные пальцы все еще были слегка изогнуты, словно хотели удержать только что звучавшую музыку. Затем она взяла столовый прибор и вновь принялась за еду.

— Играть меня учила мама. Это была ее профессия — учительница игры на фортепиано, и, как только она почувствовала, что из меня выйдет толк, мы сразу начали разучивать ее любимого композитора — Шопена. Но его музыка чрезвычайно сложна для исполнения, причем не только с точки зрения техники, но и эмоционально.