Та ночь многое для меня изменила. Что со мной тогда произошло, могут понять только те, кто сами побывали у последней, роковой черты. Только они знают, что она иллюзорна: жизнь и смерть не имеют четкой границы, между ними — туман, и вернее будет сказать, что он их соединяет, а не разделяет. Там, на стыке, и одиночество начинает видеться по-новому.
За мной пришли на следующее утро и перенесли с „места мертвых“ в поселок. Мою рану залечили, и я довольно быстро встала на ноги. Прошедших через шод причисляют в Нагорье к ордену ринг-ма-па. Его члены носят в волосах коробочки, туда заложены бумажки со словами из священных книг. В орден меня не включили, но атрибуты, полагающиеся после шода, мне дали. Слова, которые я получила, были такие: „Кажется все, в том числе — одиночество“. Интересно то, что они были мне известны — из моей пропавшей книги. Только их смысл прежде до меня не доходил…»
Степан вздрогнул от стука двери. Пришел Леша Каманов.
— Не спишь еще? Ну, будет тебе завтра, Степок, от Сочельника. Прижмет он тебе хвост, командир! — весело объявил сосед. От него несло сивухой.
— Чего это прижмет? Откуда ты взял?
— Ну и взбесился он, когда узнал про комедию с Симаковой — как ты ее «охранку» порвал, а товарищ Калистратов ее потом опять выписал! Сказать, как он тебя называл?
— Ты или Сочельника где видел?
— Ясно, что видел, и ясно где: в райчека, когда мы с Богданом там пайки получали. Сочельник с кладбища могильщика привел под арестом. Видать, наперчил тот ему в яйца. Мать-покойницу оставил на теток, а сам с той контрой — в райчека.
— Кто сказал ему про «охранку»?
— Богдан. Сочельник пойдет завтра сам к Калистратову и заявит, что послал нас к старухе, только чтобы ее расспросить. А что там у нее было — это твое своевольство. Сказал, чтоб мы с Богданом вместе с ним пошли и подтвердили.
— И пойдете?
— А куда денешься? Он все равно устроит по-своему, уж будь уверен. Сочельник сказал, что всегда в тебе сомневался. Ты и медленный, говорит, и как товарищ говно, — все себе на уме, этот, как его… кулист, что ли? Ну этот, который себя любит…
— Эгоист! — раздраженно подсказал Степан.
— Вот-вот, он! И в политграмоте слаб. Ерунды всякой начитался, а дельными книгами, какие, например, товарищ Ленин пишет, не интересуешься.
— Ладно, хватит! Чего напился-то?
— Да опять же Сочельник. Тот его контра — еще и самогонщик. Он его с самогонкой вместе взял. Мы ее и изучили — как улику. Сочельник рассказал, что они там, на кладбищах, творят…
Кладбище! Темная комната и Леша на миг пропали, и Степан увидел пологий скат, освещенный полной луной, с раскиданными кусками мяса — мякоть, ребра, кости, как он это видел в мясных лавках, только здесь мясо было серое и мерзкое, потому что человечье. Он увидел отрубленные головы и сморщился от отвращения.
— Наше кладбище еще ничего, — сказал Линников. — Знаешь, какие еще бывают? — И он рассказал о шоде, а затем о рэпа, Нагорье и «книге тайн».
— Я вот о чем подумал, — сказал глубокомысленно Леша, когда Степан кончил, — опасные это занятия. Знаешь, как может получиться? Вся контра, которую мы никак не истребим, уйдет в подполье и научится этим фокусам. Нам тогда империалистических гнид и их пособников уже никогда не одолеть. Ведь они ни смерти, ни пыток не будут бояться. На любую диверсию — пожалуйста, на допросах — как стена. Да это что! А если они еще, как колдуны, волшебствам научатся? Они же под свою власть всех нас подомнут. Какая там свобода угнетенным — рабство наступит, какого еще не бывало!
— Ну и занесло тебя! Ты или в волшебство веришь?
— А что ты об этом знаешь? Вон тетка моя рассказывала, у них в деревне колдун был…
Степан ругал себя, что разболтался, — разве можно что сказать дураку?
— Знаю я эту твою историю, ты уже рассказывал — оборвал он Каманова. — Нагорье далеко. Туда просто так не доберешься, да и кто туда пойдет?
— Нагорье — Нагорье! Не о Нагорье я! — вспылил Леша. — Я о старухиной «книге тайн». Раньше ее монахи охраняли, а теперь кто? Книги сейчас на топку растаскивают, и ее уж точно кто-то в дом взял. А там — может, бросит в печку, а может — нет. В какие руки она попала — вот где гвоздь дела. Ты сам-то как думаешь?
«А ведь верно!» — подумал Линников. Первый раз он не знал, что ответить своему полуграмотному товарищу.
— Ты подумай-подумай, — снисходительно бросил Леша Степану и без всякого перехода ошарашил его еще одной новостью: — Богдан просил Сочельника помочь ему с комнатой. Известное дело, Сочельник — принципиальный, отказал. Говорит, другим еще хуже. Ты знаешь, у Богдана и так теснотища, а тут им на голову еще родня с Украины свалилась. Беженцы. В общем, я сказал Белянкину: пока родня не устроится, можешь к нам. Комната у нас большая, место для тюфяка найдется…
— Чего?! Ты меня спросил?
— Я здесь тоже хозяин! А он — наш товарищ! Ты не очень-то возвышайся, понял? Правильно говорит Сочельник, ты только за себя.
И опять не знал Линников, что сказать. Сосед победоносно посмотрел на него и объявил:
— Пойду спать!
Когда Леша утром проснулся, Степана в комнате не было. На столе лежало письмо.
«Каманов,
я думал сегодня ночью о нашем разговоре. Ты прав, книга Симаковой-Наламы очень опасная. Я решил ее разыскать и обезвредить. Отправляюсь в Тамбовскую губернию. Передай тов. Сочельнику, что я уезжаю на четыре дня, а то, что не спросился у него лично — прошу понимания: дело срочное. С товарищеским приветом, Линников».
Дорога от Боброва до Посада была горбатой. С последнего возвышения открылся вид на Благовещенский монастырь, стоящий на берегу Совути. К нему Степан сразу и отправился, войдя в село.
На улице не было ни души. Редко в каком окне светилось, народ уже спал. Было бы разумно первым делом поискать ночлег, но Степану не терпелось осмотреть монастырь. Улица, тянувшаяся параллельно берегу, вывела его ко входу в обитель. Ворота были сорваны. С территории раздался лай. Чекист вынул из кобуры револьвер и взвел курок.
Они налетели на него, как только он ступил на монастырский двор — одичавшие, тощие собаки. Отстреливая их, Степан истратил почти все патроны. Собаки были злые, он — тоже.
Эту войну Степан выиграл. Только один пес спасся, остальные были повержены. Несколько из них еще дергались и скулили. Чекист не стал больше тратить патронов — нашел палку и добил раненых, чтоб не мучились. Сам он был покусан, некоторые раны кровоточили. Ничего не оставалось, как отложить осмотр монастыря на завтра и идти искать прибежище.
Улица за монастырем кончалась. Недолго думая, Степан направился в крайний дом, смотревший на угол монастырской ограды, где горел свет. Светилось одно из трех окон. Поднявшись на крыльцо, чекист забил в дверь кулаком и скоро услышал за ней шаркающие шаги.
— Кто? — спросил из сеней старушечий голос.
— Уполномоченный ЧК Линников. Отворяй.
— Чего тебе? — продолжала спрашивать бабка.
— Раны перевязать. Отворяй, говорю!
— Так бы и сказал, — проворчала хозяйка и сняла засов.
В узкой, тесной горнице на лавке у стены сидел старик и плел веревку. Он взглянул на пришельца мельком и не прервал работы.
— Собаки в монастыре, что ли, покусали? — спросила бабка, оглядывая Степана.
— Они. Что стоишь? Воду принеси, и тряпки какие почище.
— Чего тебя в монастырь-то понесло? Там ничего больше нет, все уж унесли, что можно, — проворчала хозяйка и взялась за дело.
Перевязанный, накормленный, Степан спросил старуху:
— А кто живет за стенкой?
Оттого и был свет в одном окне, что горница была перегорожена.
Оказалось, что хозяева, старики Гридины, разделили дом для сына, который собирался жениться. Перед свадьбой тот попал в призыв. Ушел на фронт и не вернулся.
— Можно мне переночевать за перегородкой?
— Ночуй, — разрешила бабка и дала Степану ключ: в сыновнюю половину был отдельный вход со двора.
«Смерть — не самое страшное.
Боль — страшнее».
Я пришел к Хансу ван Сеттену с бутылкой красного вина.
— Я не употребляю алкоголь, — сказал он.
— Даже по случаю?
— Никогда. И по случаю алкоголь замутняет сознание.
Я пил свое вино, он — свой кофе.
— Конечно же, я хочу помочь твоей знакомой выехать из СССР, — объявил Ханс, — и в принципе намерен сказать «да», однако я хочу сначала обговорить кое-какие практические детали, прежде чем дам окончательный ответ.
— И я бы так поступил.
— Кстати, а что это за рукопись? Ты в прошлый раз только и сказал о ней, что она старая. Она — собственность Нади?
Резонный вопрос. Всякий нормальный человек хочет первым делом выяснить, не попадет ли он по недоразумению в темную историю. История «Откровения» была такой запутанной, что со стороны могла видеться только темной. Я упростил ее как мог и сместил акцент на благородную цель, с какой манускрипт вывозился в Голландию.
