Волнение охватывает ее внезапно. Обрушивается, как весенняя гроза. По ее лицу струями текут слезы.
— Это было так эгоистично, ужасно. Он оставил меня в покое, верно. Но только потому, что был занят Питером. А я… я никогда не задавала вопросов, не пыталась разобраться и что-то сделать. Я просто отдала ему своего сына. — Голос ее наполнен презрением к самой себе. — Что я была за мать?
Гроза проходит. Она вытирает лицо тыльной стороной ладони.
— Теперь, оглядываясь назад, я вижу перемены в Питере. Я вижу у него улыбку отца, ту самую, которой он одарил меня в той гостиничной комнате после свадьбы. Я чувствовала его холодность. — Она снова долго молчит. Глубоко вздыхает. — Это случилось, когда ему было пятнадцать лет.
Ее глаза снова смотрят вдаль.
— Так много лет прошло, и все эти годы меня не били и не насиловали. У меня было время заглянуть в себя. Некоторым образом я жила как заточенная в башне. Но эта изоляция заставила меня подумать о себе. И я решилась. Начала планировать. Я полагала, что пора нам с сыном освободиться. На определенном этапе скорбь во мне начала превращаться в гнев. Я стала придумывать, как убить Кейта.
Ее лицо снова теряет всякое выражение.
— Я решила, пусть все будет просто. Я приглашу его к себе в постель. Он этого не ожидает. Разрешу ему делать со мной все, что ему захочется. И потом я воспользуюсь ножом, который спрячу под подушку. Убью его и вместе с сыном вернусь домой, в Техас. Будем жить нормально. — Она бросает на меня печальный взгляд. — Думаю, есть люди, которые умеют убивать, и те, кто не умеет. Или, возможно, дело не в том, что я не умею убивать. Может быть, причина в том, что он как раз был мастером этого дела.
Она трогает пальцами золотую цепочку на шее.
— Он удивился, это надо признать. Я сказала, что скучаю по ночам без него. Я увидела, что похоть загорелась в его глазах как огонь. Я была готова к тому, что он будет грубым, только так он мог получить удовольствие. Он втащил меня в спальню и почти сорвал с меня одежду. — Она продолжает теребить цепочку. — Я позволила ему развлекаться долгое-долгое время. Как водится, это было ужасно, но что значили несколько последних часов, если у меня был шанс покончить с ним навсегда? — Она кивает. — Я хотела, чтобы он вымотался. К тому времени, когда он кончил, один глаз у меня был черным, губы распухли, из носа текла кровь. Он, весь потный, скатился с моего тела, лег на спину, закрыл глаза и удовлетворенно вздохнул. — Ее зрачки расширяются, когда она переходит к следующему эпизоду. — Кто бы мог подумать, что человеческое существо может двигаться так быстро? Хотя, по сути, он и не был по-настоящему человеческим существом. Как только он закрыл глаза, я сунула руку под подушку и вытащила нож. Прошло не больше секунды, я лишь успела направить конец ножа к его горлу. — Она недоуменно качает головой. — Он схватил мою руку, когда нож находился в дюйме от его горла. Схватил и остановил. Он всегда был очень сильным. Сильнее его я никого не знала.
Он держал меня за запястье и улыбался той самой улыбкой. Потом покачал головой. «Ты это плохо придумала, Патриция, — сказал он. — Боюсь, с тобой придется покончить». — Ее руки немного дрожат. — Я так испугалась. Он отобрал у меня нож и принялся бить. Он бил меня долго и жестоко. Выбил несколько зубов. Сломал нос и челюсть. Я уже почти потеряла сознание, когда он наклонился ко мне и прошептал на ухо: «Готовься умереть, самка». И тут я провалилась во тьму.
Она замолкает. Меня завораживает движение золотой цепи, которую она крутит в пальцах.
— Я очнулась в больнице. Все болело. Но я не обращала на боль внимания, потому что понимала: если я жива, значит, он мертв. Я повернула голову и увидела сидящего рядом с кроватью Питера. Когда он увидел, что я очнулась, он взял меня за руку. И так сидел больше часа, не говоря ни слова.
Спустя несколько часов шериф рассказал мне, что произошло. — На ее глаза наворачиваются слезы. — Это Питер. Он услышал мои крики. Ворвался в комнату как раз в тот момент, когда Кейт готовился перерезать мне горло. Он убил его. Он убил отца, чтобы спасти меня.
Она обнимает себя руками, вид у нее был потерянный.
— Вы имеете представление о тех чувствах, которые овладевают человеком в подобные моменты? После всех этих ужасных лет и всего, через что пришлось пройти? Меня захлестнуло чувство облегчения. К тому же я обнаружила, что мой сын действительно был моим сыном, что в критический момент он предпочел меня отцу. — Слезы продолжают бежать по ее щекам. — Я же была уверена, что потеряла его навеки. Простите меня, я на минутку.
Она встает и, шаркая ногами, направляется к шкафчику, откуда достает салфетки. Она берет коробку с собой, садится в кресло, утирает салфеткой глаза.
— Простите меня.
— Все в порядке, — говорю я.
Я действительно так думаю. Невозможно себе представить, через что пришлось пройти этой женщине. Некоторые могут смотреть на нее с презрением, потому что она столько лет терпела надругательства. Потому что была слабой. Мне нравится думать, что я мудрее таких людей. Патриция вытирает глаза и берет себя в руки.
— Я поправилась, и мы вернулись домой. Это было славное время. Питер был со мною ласков. Обед теперь не был часом молчания. Мы были… — Она делает паузу. — Мы были семьей. — Ее лицо искажается, горечь возвращается, на лице будто черная маска. — Но это продолжалось недолго.
Она снова хватает пальцами золотую цепочку. Крутит ее, поворачивает.
— Он по-прежнему каждый вечер спускался в подвал. Проводил там часы. Меня он никогда туда не пускал. Я не знала, что он там делал. Но мне было страшно.
Шли месяцы, а я все думала об этом подвале. Но ничего не делала. Я не хотела ничего знать. Вы считаете, что я виновата? Кейт, кошмар моей жизни, был мертв. Сын вернулся ко мне. Жизнь наладилась. — Она трет ладонью лоб. — Но наверное, что-то внутри меня закалилось за все эти годы. Слишком много времени прошло, слишком много раз я не могла заснуть ночью, думая об этом подвале. Однажды, когда он был в школе, я решила, что пришло время спуститься туда и посмотреть.
Кейт всегда прятал ключ от подвала под настольной лампой в спальне. Он думал, что я не знаю, но я знала. И в тот день я пошла, взяла его, спустилась вниз и открыла дверь подвала.
Я долго стояла на верхней ступеньке лестницы, уставившись вниз, в темноту. Боролась с собой. Затем я зажгла свет и спустилась по лестнице.
Она замолкает так надолго, что я было решаю, что она потеряла ощущение времени и места, что она попала в ловушку того времени. Я едва не протягиваю руку, чтобы коснуться ее, когда она снова начинает говорить:
— Я ждала, когда он вернется из школы. Когда он пришел, я сказала, что была в подвале. И что я там увидела. Я сказала, что он спас мне жизнь и освободил меня и что он мой сын. Поэтому я на него не донесу. Но я сказала ему, что больше не могу позволить ему жить под одной крышей со мной.
Сначала я не думала, что он мне поверит. В том смысле, что я не донесу. — Она удивленно улыбается. — Наверное, осталась в нем какая-то часть, которая любила меня. Не знаю, потому ли, что я была его матерью или ему нужно было что-то, за что уцепиться, что напоминало бы ему, что он все еще человеческое существо. Так или иначе, но он не сказал почти ни слова. Собрал свои вещи, прихватил что-то из подвала, поцеловал меня в щеку, сказал, что любит меня и понимает, и захлопнул за собой дверь. С той поры я его ни разу не видела. С тех пор прошло почти тридцать лет.
По ее лицу ручьями текут слезы. Она смотрит на Дона Роулингса.
— Когда я прочитала про ту девушку и узнала, что подозревают Питера, я знала, что это сделал он. Все сходилось, понимаете? С тем, что я увидела в подвале. — Она нервно сжимает пальцы. — Знаю, я должна была что-то сказать. Но я… Он же спас мне жизнь. И он был моим сыном. Я знаю, это меня не оправдывает. Но тогда, много лет назад, мне почему-то казалось это правильным. Теперь же… — Она испускает вздох, в котором, кажется, скопились десятилетия изнеможения. — Теперь я постарела. И устала. Устала от всей той боли, тайн и кошмаров.
— Что вы увидели в подвале, Патриция? — спрашиваю я.
Она смотрит мне в глаза, продолжая перебирать золотую цепочку.
— Идите и смотрите сами. Я не открывала ту дверь почти тридцать лет. Пора ее открыть.
Она вытаскивает цепочку, которую все время крутила. На ней висит большой ключ. Она протягивает его мне:
— Возьмите. Откройте дверь. Пора впустить туда солнечный свет.
Я верю тому, что сказала Патриция. Что никто не входил в эту дверь очень долгое время. Ключ отказывается поворачиваться в замке. Ведь замок не открывали почти тридцать лет. С ним возится Алан, он то сосредоточенно трудится, то матерится, как шахтер.
— Ага… — говорит он, и тут раздается щелчок замка. — Получилось.
