ничего при этом не делая специально.
– Мам, ты тут? – трубку взяла Кира.
Елена вернулась из раздумий:
– Что?
– Я говорила, что Лялька любого уболтает. – Кира обратилась к дочери: – Не скачи так! Да, поедем, поедем, – и потом Елене: – к девяти?
Елена посмотрела на часы – без пятнадцати шесть.
– Приезжайте раньше, к семи – началу восьмого.
– Хорошо.
– Поцелуй там эту хитрую мордашку.
– Поцелую. Пока.
– Пока.
Март подползал к концу, зима то сдавала, то отвоевывала позиции. И сегодня был как раз снежно-морозный вечер.
Елена куталась в просторный пуховик. Ушли в прошлое женственные приталенные пальто, юбки и каблуки, на смену им пришли стильные мешковатые куртки, джинсы, длинные шарфы и удобные ботинки. И эта одежда шла ей чрезвычайно.
Правую мочку аккуратно срезали, предлагали сделать пластику и восстановить ухо полностью, но Елена решила оставить как есть.
Никто не знал, сколько ей пришлось преодолеть, чтобы вернуться хотя бы к видимости прежней жизни. Ей прописали антидепрессанты, к которым она не притрагивалась, но договорилась сама с собой, что если станет совсем плохо, то начнёт принимать.
Они с Кирой вернулись в свою квартиру, но «как раньше», конечно, не стало, да и не могло стать. Елена убрала ночники и маленькие лампочки, спала с приоткрытой дверью, не закрывала на ночь шторы, не притрагивалась к алкоголю и всегда ела с вилкой и ножом.
Елена понимала, что прошлого не вернуть, ей просто снова хотелось научиться надеяться, чем-то вдохновляться и просто жить.
И… Глеб…
До Васильевского она доехала быстро, пробки начнутся где-то через полчаса. И из машины набрала номер Глеба:
– Привет. Скоро буду.
– Хорошо.
Елена знала, что ему нужно время для того, чтобы дойти до двери. После двух операций восстановление шло медленно.
Первый ножевой удар – операция по удалению части толстой кишки. Вторым ударом она достала через кишечник до спинного мозга, пострадали нервы, и теперь Глеб немного подволакивал правую ногу. Врачи обещали восстановление, но, возможно, не полностью и уж точно не быстро.
Елена вошла, бросила короткое «привет» и сразу отправилась на кухню. Открыла холодильник.
– Ты опять ничего не ел?! – Она обернулась к Глебу.
– Лен, хорош, – он показался в проёме и устало помотал головой, – ты мне не мать.
Она закусила губу:
– Ну, так ты не веди себя как подросток. Нужно есть.
– Это тебе нужно, чтобы я ел, – возразил он.
– Ладно, пусть портится. – Елена начала выгружать из объёмной сумки новые контейнеры с едой.
Он подошёл ближе и дотронулся до её руки:
– Лен… не надо.
– Что? – Она ощетинилась и отдёрнула пальцы.
– Не надо, – тихо, но весомо повторил он.
– Глеб, послушай…
Прошло почти полгода с тех пор, как Елена вернулась в Петербург.
Владимира Левашова поместили в закрытое психиатрическое отделение, и через полтора месяца он покончил с собой: задохнулся в подсобке в надетом на голову пакете.
Елене было его не жаль.
Мама Маши Зайцевой, Ольга Викторовна, приехала из Барнаула хоронить дочь на дальнем кладбище Петербурга, хотела встретиться с Еленой, но она на похороны не пошла – видеть эту убитую горем женщину у неё не было сил.
Глеба вытащили с того света, ножевые ранения были серьёзны. Елена, будучи сама раненой, настояла, чтобы везли его не в ближайшую больницу, а в лучшую клинику и оперировали у знакомых врачей, которым она успела дозвониться. Она очень надеялась на положительный исход, думая, что он пострадал только из-за неё.
Исход оказался положительным лишь отчасти, но она, в отличие от Глеба, была и этому рада.
Её раздирали противоречивые чувства. Он сказал, что действительно видел её в далёкую новогоднюю ночь, знал, что творит его брат, и ничего с этим не сделал. Когда она думала об этом, внутри закипала злость. Но потом она вспоминала, что это именно Глеб тогда отвязал её и не дал своему придурочному братцу продолжить, понимала, что это всё-таки чуть больше, чем «ничего».
– Нужно было дать мне умереть там, тогда всё было бы правильно, – сказал он, как только вышел из больницы. И Елена ужаснулась тому глубокому чувству вины, которое сидело в нём кривой занозой и разъедало изнутри. Но тогда она и сама была слишком погружена в своё, слишком окружена собственными демонами, чтобы придать его словам серьёзное значение.
Елена убедила обалдевшую от её возвращения Киру перебраться обратно в их квартиру, аргументируя это тем, что Глебу после операции нужен покой, а не резвый топот Лялькиных ножек. Да и теперь он не сможет помогать Кире с малышкой, а вот Елена – как раз сможет. Они обе заново привыкали друг к другу, потому что обе были совсем не похожи на тех, прежних маму и дочку, которые сохранились в их воспоминаниях трёхлетней давности.
Кира видела, что мама стала теплее, внимательнее, медленнее, хотя в то же время напряжённее и будто бы всегда была настороже. А Кира наконец перестала быть всё время хмурой, серьёзной и снова начала улыбаться.
Шаг за шагом Елена отвоёвывала свои позиции, стремясь подружиться с внучкой, которая её не помнила. Это было несложно – Алика очень радовалась тому, что у бабушки для неё находились улыбки, долгие разговоры, сказки на ночь и игры в модные одёжки, которые она примеряла своим куклам с утра до вечера.
Март облепил стёкла запоздалой метелью, Елена смотрела в окно, а Глеб стоял рядом, опираясь рукой на стол. Несколько месяцев он безропотно выносил её заботу, и она не понимала, с чего сегодня что-то изменилось…
– Лена, хватит. Я серьёзно, – он смотрел ей в затылок, – не приходи. Я буду справляться сам. Кире с Лялькой я всегда рад…
– А мне не рад? – повернулась она.
– Лен, хватит. – Он перенёс вес тела на руку, и она начинала дрожать от напряжения.
– Что тебе не нравится, что не так? – зло спросила Елена.
Её грызло чувство вины, потому что его хромота была постоянным напоминанием о той секунде, когда она, разрушив все мыслимые барьеры, воткнула нож в живую плоть с одной целью – убить! Она помнила ту горячечную обжигающую ярость, заполнившую её до краёв и перелившуюся через… И теперь точно знала, что может убить человека. Глеб каждый раз, не желая того, напоминал ей об этом. В нём, будто в кривом зеркале, она видела отражение своей тьмы.
Невозможно остаться чистым, проведя столько времени в грязи.
– Ты сказала тогда, что любишь меня, помнишь, Лена? – Он смотрел на неё, не мигая. – Но я думаю, что сейчас ты меня ненавидишь. И, пожалуй, с меня хватит.
– Я… – она растерялась, не ожидая такого, – я не…
На самом деле она чувствовала эту ненависть, но
