— Меня абсолютно не интересуют эти четыре сотни ответчиков, как, собственно, и я их. Мы говорим о конкретном судебном процессе, Терри, а в нем каждый за себя.
— Но далеко не о каждом кричат все газеты.
— Ага, понял. Вас беспокоит пресса. Когда у вас перевыборы? В следующем году?
— Я лишен какой бы то ни было предвзятости. Пресса меня нисколько не волнует.
— Как бы не так. Вы — официальное лицо, и беспокоиться о прессе — ваша обязанность. Именно поэтому вы должны снять с меня обвинения. Выиграть вам не дано. Переживаете по поводу первых страниц? Тогда представьте на них собственную фотографию — после того как проиграете.
— Член семьи жертвы не выдвигает никаких обвинений, — заметил Сэнди. — Кроме того, эта дама готова обратиться к публике. — Адвокат помахал в воздухе листком бумаги.
Сказать яснее было невозможно: за нас факты и представительница семьи, мы ее знаем, а вы — нет.
— В газете это будет смотреться неплохо, — добавил Патрик. — Родственница жертвы, умоляющая прокурора снять обвинения.
«Сколько вы им заплатили?» — чуть не спросил Пэрриш, но сдержался. Господь с ними, это не важно. Он вновь начал писать что-то в записной книжке. Пока мысли прокурора метались в поисках выхода, слышно было лишь шуршание пленки — магнитофон продолжал записывать.
Пользуясь тем, что противник почти повержен, Патрик нанес решающий удар.
— Вот что, Терри, — с максимальной искренностью сказал он, — вы не можете повесить на меня обвинение в убийстве. Это совершенно ясно. Вы не можете предъявить обвинение в глумлении над трупом, поскольку не знаете, о чьем трупе идет речь. У вас ничего нет. Проглотить столь горькую пилюлю трудно, согласен, но факты — упрямая вещь. Приятного здесь мало, однако, черт побери, ваша работа и не предполагает сплошных наслаждений!
— Благодарю вас. И все-таки глумление над трупом серьезное преступление. Мы поднимем архивы и найдем каждого, кто умер в феврале девяносто второго года. Пойдем по семьям, чтобы узнать, не говорил ли кто-нибудь с вами. Получим постановление суда и раскопаем несколько могил. Торопиться не будем. Вас тем временем переведут в окружную тюрьму, а шериф Суини, я уверен, с удовольствием подыщет вам достойных сокамерников. Зная о вашей склонности пускаться в бега, ни один судья не согласиться выпустить вас под залог. Потянутся месяцы, придет лето, а кондиционеров в тюрьме нет. Вам придется еще похудеть. Мы же продолжим раскопки и при небольшом везении найдем-таки пустую могилу, а через девять месяцев, или через двести семьдесят дней, после предъявления обвинения начнем судебный процесс.
— Как вы собираетесь доказать, что это сделал я? Свидетелей нет, нет вообще ничего, кроме весьма сомнительных умозаключений.
— Посмотрим. Но вы упускаете мою мысль. Если я выдвину обвинение, то смогу, по закону, на два месяца продлить ваше пребывание в тюрьме. Таким образом, ожидая суда, вы почти год проведете в камере. Немалый срок для человека с кучей денег.
— Переживу как-нибудь, — сказал Патрик, глядя Пэрришу прямо в глаза и надеясь, что тот отведет взгляд первым.
— Может быть, однако вряд ли вы захотите испытывать судьбу: а вдруг присяжные согласятся с обвинением и вас осудят?
— Ваше последнее слово? — спросил Сэнди.
— Попробуем подойти к проблеме иначе. — Пэрриш усмехнулся. — Вам не удастся сделать нас всех дураками, Патрик. Феды отступились, ладно. Но у штата нет иного выбора, кроме как продолжить начатое. Вы должны дать нам хоть что-то, чтобы разрешить ситуацию.
— Я даю вам возможность предъявить мне обвинение. Отправлюсь в суд, предстану перед его честью, выслушаю все ваши речи и признаю себя виновным в глумлении над трупом. Но никакого заключения. Можете объяснить судье, что семья не имеет ничего против. Предложите вынести условный приговор, наложить штраф, выплатить компенсацию морального ущерба, зачесть срок, прошедший с момента моего задержания. Напомните ему о пытках и всем прочем, что мне пришлось перенести. Сделайте, Пэрриш, и вы сохраните свое достоинство. Но повторяю вам: никакой тюрьмы.
Т. Л. Пэрриш задумался.
— И вы назовете имя жертвы?
— Да. После того как мы заключим с вами сделку.
— У нас есть согласие семьи на вскрытие гроба. — Сэнди помахал еще одной бумагой. — Я спешу, Терри. Мне нужно посетить очень много мест.
— Нужно поговорить с Трасселом. Необходимо заручиться его согласием, вы же понимаете это.
— Он его даст, — сказал Патрик.
— Так договорились? — спросил Сэнди.
— В том, что касается меня, — да, — ответил Пэрриш и, выключив магнитофон, начал собирать со стола свои вещи.
Патрик подмигнул Сэнди.
— Кстати, — Пэрриш уже поднялся, — чуть не забыл. А что вы можете сказать о Пеппере Скарборо?
— Я назову вам его новое имя и дам номер карточки социального страхования.
— Значит, он жив?
— Да. Вы получите возможность найти его, но не более. Парень не сделал ничего плохого.
Окружной прокурор молча вышел из комнаты.
* * *
На два часа дня у Евы была назначена встреча с вице-президентом лондонского отделения «Дойчебанка». Немец превосходно говорил по-английски, одет был в темно-синий двубортный костюм от дорогого портного, манеры его отличались благородной сдержанностью. Он тут же приступил к делу. Предстояло перевести сто тринадцать миллионов долларов из банка в Цюрихе в Вашингтон. Ева назвала номера счетов и определила порядок движения денег. Секретарша внесла чай с пирожными; немец, вежливо извинившись, на минуту вышел, чтобы переговорить по телефону с Цюрихом.
— Все в порядке, мисс Перес, — мягко улыбнулся он, вернувшись.
Ева и не предполагала никаких неожиданностей.
Едва слышно заработал принтер, выдавая распечатку. Немец вручил бумагу Еве. На счете в «Дойчебанке» после перевода осталось миллион девятьсот тысяч долларов и еще какая-то мелочь. Сложив листок, Ева сунула его в изящную сумочку.
Три миллиона лежали в швейцарском банке, шесть с половиной хранились на счете в Банке Канады на Большом Каймане. По сообщению управляющего банком на Бермудах, ему удалось весьма удачно разместить более четырех миллионов долларов, кроме того, семь миллионов двести тысяч находились сейчас в Люксембурге. Пусть лежат.
Покончив с делами, Ева вышла из здания и направилась к машине, чтобы позвонить Сэнди.
В статусе беглеца Бенни пробыл недолго. Его подружка, проведя ночь во Франкфурте, вылетела в Лондон, и около полудня ее самолет приземлился в Хитроу. Предупрежденный чиновник иммиграционной службы дважды проверил паспорт дамы и, извинившись, попросил немного подождать.
Видеокамера бесстрастно зафиксировала ее солнечные очки и дрожащие руки.
На стоянке такси к ней приблизился полисмен и попросил встать в очередь за двумя пожилыми леди, а сам стал подавать знаки свободным машинам. Доставшийся подружке Арициа водитель действительно был таксистом, но буквально несколькими минутами раньше с ним кратко переговорил прилично одетый мужчина и вручил ему небольшой передатчик.
— Отель «Атенеум» на Пиккадилли, — бросила она, усаживаясь.
Такси влилось в плотный поток машин, и водитель небрежно повторил адрес в микрофон. Через полтора часа он высадил пассажирку у входа в отель. Около стойки портье вновь пришлось ждать — завис компьютер. После того как в телефон в предназначавшемся даме номере установили крошечный «жучок», ей вручили ключи и провели к лифту. На пороге номера она дала бою чаевые, затем вошла, закрыла дверь на ключ, набросила цепочку и кинулась к телефону.
— Бенни, это я. Приехала.
— Слава Богу! С тобой все в порядке?
— Да. Только немного напугана.
— За тобой кто-нибудь следовал?
— Нет. Не думаю. Я была очень осторожна.
— Отлично. Слушай, на Брик-стрит, в двух кварталах от тебя, есть небольшое кафе. Встретимся там через час.
— Хорошо. Мне почему-то страшно, Бенни.
— Не беспокойся, дорогая, все будет хорошо. Я очень соскучился по тебе.
Когда она пришла в кафе, Бенни там не оказалось. Прождав целый час, дама в панике бросилась назад. Он даже не позвонил. Ночь прошла без сна.
Утром, спустившись в вестибюль, дама взяла со стойки несколько газет и стала внимательно просматривать их за чашкой кофе. Очень скоро она наткнулась на два маленьких столбца в «Дейли мэйл», где сообщалось о задержании спасавшегося от правосудия США некоего Бенджамена Арициа.
Собрав свои вещи, дама заказала билет на ближайший рейс в Швецию.
Перекинувшись парой фраз со своим коллегой, Генри Трасселом, судья Карл Хаски договорился с ним, что дело Патрика Лэнигана будет рассматриваться в первую очередь.
Среди юристов Билокси ходили упорные слухи о состоявшейся сделке, но еще больше говорили о злом роке, упорно преследующем фирму Богена. Никаких других тем для обсуждения в здании городского суда не было.
