– Так ведь енто, автобус забесплатно! – восклицает Тайрон Филгуд. – Я беру все, что забесплатно, мисс Холли!
– Когда ты это перерастешь, Джером?
Он вздыхает:
– Думаю, в каком-то смысле уже перерос.
– Биллу позвонил Питер Зауберс, – объясняет Холли. – Поэтому он и не смог подъехать. Он передает тебе наилучшие пожелания и обещает, что повидается с тобой до твоего отъезда в Кембридж. Вытри нос. Он у тебя в шоколаде.
Джером с трудом подавляет желание сказать: Шоколад – енто моя самая любимая расцветка! – и спрашивает:
– У Пита все в порядке?
– Да. У него какие-то хорошие новости, и он хотел сообщить их Биллу при личной встрече. Я не могу доесть торт. Хочешь? Если, конечно, ты не против того, чтобы доедать за мной. Если против – ничего страшного, но я не простужена и ничем таким не болею.
– Я готов даже воспользоваться твоей зубной щеткой, – отвечает Джером, – но я наелся до отвала.
– Фу. Я бы никогда не воспользовалась чужой зубной щеткой. – Холли собирает бумажные стаканчики и тарелки, относит в ближайший мусорный бак.
– Когда ты завтра уезжаешь? – спрашивает Джером.
– Восход в шесть пятьдесят пять. Я собираюсь выехать не позже семи тридцати.
Холли едет на автомобиле в Цинциннати повидаться с матерью. Одна. Джерому с трудом в это верится. Он рад, но при этом тревожится за нее. Вдруг что-то пойдет не так и выбьет ее из колеи?
– Перестань волноваться. – Она возвращается и садится. – Все будет хорошо. Только платные автострады, никакой езды в темноте, и синоптики обещают хорошую погоду. Опять же, у меня три любимых саундтрека на диске: из «Проклятого пути», «Побега из Шоушенка» и «Крестного отца-два». Последний, по моему мнению, лучше всех, хотя Томас Ньюман в целом гораздо лучше Нино Роты. У Томаса Ньюмана музыка такая загадочная.
– Джон Уильямс, «Список Шиндлера», – возражает Джером. – Лучше быть не может.
– Джером, я не хочу сказать, что ты несешь пургу, но… так оно и есть.
Джером смеется, довольный.
– У меня будут мобильник и айпад. Полностью заряженные. «Мерседес» только что прошел техническое обслуживание. И вообще, ехать каких-то четыреста миль.
– Клево. Но позвони, если возникнет необходимость. Мне или Биллу.
– Конечно. Когда ты уезжаешь в Кембридж?
– На следующей неделе.
– В доках работу закончил?
– Да, и рад этому. Физический труд, возможно, хорош для тела, но вряд ли облагораживает душу.
Смотреть в глаза для Холли еще проблема, даже близким друзьям, но она делает над собой усилие и встречается взглядом с Джеромом.
– С Питом все хорошо, с Тиной все хорошо, их мать уже на ногах. Все это замечательно, но скажи мне, что с Биллом? Скажи правду.
– Я не знаю, о чем ты. – Теперь Джерому с трудом удается не отвести взгляд.
– Он очень похудел, это первое. Физические нагрузки и салаты завели его слишком далеко. Но на самом деле меня тревожит другое.
– Что? – Но Джером знает ответ и не особо удивлен, что она тоже знает, хотя Билл думает, что для нее это тайна. Холли умеет добывать информацию.
Она понижает голос, словно боится, что их подслушают, хотя в радиусе ста ярдов нет ни души:
– Как часто он ездит к нему?
Джером не спрашивает, о ком речь.
– Точно не знаю.
– Чаще, чем раз в месяц?
– Думаю, да.
– Раз в неделю?
– Едва ли так часто. – Хотя кто знает?
– Почему? Он же… – Губы Холли дрожат. – Брейди Хартсфилд – почти овощ!
– Ты не должна винить себя за это, Холли. Абсолютно не должна. Ты ударила его, потому что он собирался взорвать несколько тысяч детей.
Джером пытается коснуться руки Холли, но та ее отдергивает.
– Я и не виню! Сделала бы это снова! Снова, снова и снова! Но я вижу, что для Билла он превратился в навязчивую идею! Я специалист по навязчивостям, и ничего хорошего в этом нет!
Она скрещивает руки на груди, прежним жестом самоуспокоения, от которого в последнее время практически отказалась.
– Не думаю, что это навязчивость, – говорит Джером осторожно, словно нащупывая путь. – И не думаю, что это связано с прошлым.
– А с чем еще это может быть связано? У этого монстра нет будущего!
Билл в этом не уверен, думает Джером, но молчит. Холли, конечно, лучше, однако психика у нее такая хрупкая. И, как она сама выразилась, она специалист по навязчивостям. А кроме того, он понятия не имеет, с чем связан интерес Билла к Брейди. Есть только что-то неопределенное. Интуитивная догадка.
– Оставим это. – На этот раз, когда он кладет свою руку на ее, Холли не возражает, и какое-то время они говорят о другом. Потом Джером смотрит на часы:
– Мне пора. Я обещал Барбаре и Тине, что заберу их с роллердрома.
– Тина в тебя влюблена, – будничным тоном сообщает Холли, когда они поднимаются по склону к автомобилям.
– Если и влюблена, это пройдет, – отвечает он. – Я уеду на восток, и скоро в ее жизни появится какой-нибудь красивый мальчик. Она будет писать его имя на книжных обложках.
– Наверное, – соглашается Холли. – Обычно так и бывает. Я просто не хочу, чтобы ты высмеивал ее. Она подумает, что ты злой, и расстроится.
– Не буду, – обещает Джером.
У автомобилей Холли вновь заставляет себя посмотреть Джерому в глаза.
– Я в тебя не влюблена, не так, как она, но я все равно очень тебя люблю. Береги себя, Джером. Некоторые студенты колледжей совершают глупости. Не будь таким, как они.
На этот раз она обнимает его.
– Эй, чуть не забыл! – восклицает Джером. – Я привез тебе маленький подарок. Это футболка, хотя не думаю, что ты захочешь надеть ее, когда будешь гостить у мамы.
Он протягивает ей пакет. Она достает красную футболку, разворачивает. На груди кричат черные буквы:
ДЕРЬМО НИ ХРЕНА НЕ ЗНАЧИТ
Джимми Голд– Их продают в книжном магазине Городского колледжа. Я взял размер побольше, если ты захочешь использовать ее вместо ночнушки. – Он всматривается в ее лицо, а она изучает слова, написанные на футболке. – Конечно, ты можешь обменять ее на что-то другое, если тебе не нравится.
– Очень даже нравится, – отвечает Холли, и ее лицо расплывается в улыбке, той самой, которая так нравится Ходжесу, той самой, что превращает ее в красавицу. – И я надену ее, когда приеду к маме. Просто чтобы позлить ее.
Джером так удивлен, что Холли смеется.
– Тебе никогда не хочется позлить свою мать?
– Время от времени. И, Холли… Я тоже тебя люблю. Ты ведь это знаешь, да?
– Да, – кивает она, прикладывает футболку к груди. – И я рада. Это дерьмо многое значит.
Ходжес идет по тропе через пустошь со стороны Берч-стрит. Пит сидит на берегу речки, подтянув колени к груди. Рядом дерево склоняется над водой, уровень которой заметно упал после долгого жаркого лета. Под деревом вновь зияет дыра, в которой в свое время скрывался сундук. Сам сундук лежит на берегу, старый, ободранный, весьма зловещий, путешественник во времени, прибывший из эры расцвета диско. Рядом стоит тренога для фотоаппарата. И пара сумок, в каких профессиональные фотографы возят свои игрушки.
– Знаменитый сундук, – говорит Ходжес, присаживаясь рядом с Питом.
Тот кивает:
– Да. Знаменитый сундук. Фотограф и его помощник ушли на ленч, но, думаю, скоро вернутся. Местные рестораны восторга у них не вызывают. Они из Нью-Йорка. – Он пожимает плечами, словно это все объясняет. – Сначала этот парень хотел, чтобы я сел на сундук, положив подбородок на кулак. Знаете, как та знаменитая статуя. Я его отговорил, но с таким трудом.
– Это для местной газеты?
Пит качает головой, улыбается.
– Это и есть мои хорошие новости, мистер Ходжес. Для «Нью-йоркера». Они хотят статью о том, что произошло. И не маленькую заметку. Им нужна статья на центральные полосы, в середину журнала. Действительно большая статья, может, самая большая из всех, что когда-либо печатались.
– Так это здорово!
– Будет, если я не напортачу.
Ходжес смотрит на него.
– Подожди. Ты собираешься написать ее сам?
– Да. Поначалу они хотели прислать кого-то из журналистов – Джорджа Паркера, к примеру, он действительно мастер, – чтобы взять у меня интервью и написать историю. Им это нужно, потому что в свое время Джон Ротстайн печатался у них постоянно, вместе с другими звездами – Джоном Апдайком, Ширли Джексон… вы знаете, о ком я.
Ходжес не знает, но кивает.
– Ротстайн был из тех, кто выражал недовольство молодежи и недовольство среднего класса. Как Джон Чивер. Я как раз читаю Чивера. Вы читали его рассказ «Пловец»?
Ходжес качает головой.
– А надо. Он потрясающий. Короче, им нужна история записных книжек. Полностью, от начала и до конца. Понадобилась после того, как они провели три или четыре почерковедческих экспертизы сделанных мной фотокопий и фрагментов.
