Он перезвонил пятью минутами позже.
– Господи, Бекки!
– И я так подумала. Она была такой милой девушкой.
– Вы сегодня дежурите?
– Нет, я за городом, у моей сестры. Проведем здесь все выходные. – Бекки какое-то время молчит. – Знаете, я подумываю над тем, чтобы по возвращении перевестись в отделение интенсивной терапии основной больницы. Там открылась вакансия. Я устала от доктора Бэбино. Верно говорят, иногда психиатры безумнее психов. – Снова пауза. – Можно сказать, от Хартсфилда я тоже устала, но это не совсем так. По правде говоря, я его немного побаиваюсь. Как в детстве побаивалась местного дома с привидениями.
– Правда?
– Да. Я знала, что никаких привидений там нет, но с другой стороны, а вдруг есть?
Ходжес приезжает в больницу в начале третьего. Во второй половине пятницы, накануне длинных выходных, Клиника травматических повреждений головного мозга пустынна, как никогда. Во всяком случае, для светлого времени суток.
Дежурная медсестра – Норма Уилмер, согласно бейджу – выдает ему гостевой пропуск. Цепляя его к рубашке, Ходжес, исключительно чтобы скоротать время, говорит:
– Как я понимаю, вчера в отделении произошла трагедия.
– Я не могу это обсуждать, – отвечает Уилмер.
– Вы были на дежурстве?
– Нет. – И она возвращается к бумагам и мониторам.
Ходжес не возражает: остальное он узнает от Бекки, когда та вернется на работу и переговорит с медсестрами. Если она осуществит свой план и переведется из клиники (для Ходжеса это наглядное свидетельство того, что здесь действительно что-то происходит), он найдет кого-то еще, чтобы оставаться в курсе событий. Некоторые медсестры – заядлые курильщицы, хотя прекрасно знают о вреде этой привычки, и никогда не отказываются немного подзаработать на сигареты.
Ходжес направляется к палате 217, ощущая, что сердце колотится слишком быстро. Еще один признак того, что он начинает воспринимать происходящее серьезно. Новости в утренней газете как следует его встряхнули.
По пути он встречает Библиотечного Эла с тележкой и, как обычно, приветствует его:
– Привет, парень. Как жизнь?
Эл сначала не отвечает. Вроде бы и не слышит. Темные мешки под его глазами словно увеличились, а волосы, обычно аккуратно причесанные, всклокочены. И чертов бейдж висит вверх ногами. Ходжес вновь задается вопросом: не начал ли Эл терять связь с реальностью?
– Все хорошо, Эл?
– Конечно, – отвечает тот безжизненным голосом. – Не бывает лучше того, чего не видишь, верно?
Ходжес понятия не имеет, как ответить на non sequitur[32], и Эл продолжает свой путь, прежде чем Ходжес успевает что-то сказать. Он в недоумении смотрит вслед мужчине с тележкой, потом идет к нужной ему палате.
Брейди сидит на обычном месте у окна, в обычной одежде: джинсы и клетчатая рубашка. Кто-то его подстриг. Плохо подстриг, просто обкорнал. Ходжес сомневается, что его мальчика это волнует. Вряд ли ему в скором будущем предстоит свидание.
– Привет, Брейди. Давно не виделись, как сказал капеллан корабля матери-настоятельнице.
Брейди смотрит в окно, и старые вопросы берутся за руки и водят хоровод в голове Ходжеса: видит ли Брейди что-нибудь за стеклом? Знает ли, что он не один? Если да, знает ли, что к нему пришел Ходжес? Думает ли вообще? Иногда он думает – во всяком случае, может сказать несколько простых предложений, – а в центре физиотерапии может прошаркать семьдесят футов по дорожке, именуемой пациентами «авеню Пыток», но что это в действительности значит? Рыбы плавают в аквариуме, но никто не говорит, что они думают.
Не бывает лучше того, чего не видишь, вспоминает Ходжес слова Эла. Что бы они ни значили.
Он берет фотографию в металлической рамке. Брейди и мать стоят обнявшись и широко улыбаются. Если этот ублюдок кого и любил, так это свою дорогую матушку. Ходжес смотрит на Брейди, чтобы понять, есть ли реакция на то, что фотография Деборы Энн у него в руках. Вроде бы нет.
– Она выглядит горячей штучкой, Брейди. Она была горячей? Любила это дело?
Никакой реакции.
– Я спрашиваю только потому, что в твоем компьютере мы нашли очень интересные фотографии с ней. Ты знаешь, пеньюары, нейлоновые чулки, трусики и лифчики, все такое. В таком прикиде она показалась мне горячей штучкой. Другим копам тоже, когда я с ними поделился.
И пусть врет он, как всегда, мастерски, реакции по-прежнему нет. Никакой.
– Ты ее трахал, Брейди? Готов спорить, тебе этого хотелось.
Чуть шевельнулась бровь? Чуть дернулась губа?
Возможно, но Ходжес знает, что это всего лишь воображение, потому что он хочет, чтобы Брейди его слышал. Во всей Америке Брейди больше других заслуживает соли на свои раны.
– Может, ты убил ее, а потом трахнул? Когда отпала необходимость соблюдать приличия, а?
Никакой реакции.
Ходжес садится на стул для посетителей и ставит фотографию на прикроватный столик, рядом с одной из читалок «Заппит», которые Эл раздает пациентам, если они высказывают такое желание. Складывает руки на коленях и смотрит на Брейди, который не мог выйти из комы, но вышел.
Ну.
В каком-то смысле.
– Ты притворяешься, Брейди?
Он всегда задает этот вопрос – и никогда не получает ответа. Нет его и сегодня.
– Прошлой ночью в отделении медсестра покончила с собой. В туалете. Ты это знаешь? Ее имя пока не разглашается, но в газете написали, что умерла она от сильного кровотечения. Как я понимаю, это означает, что она вскрыла вены, но полной уверенности у меня нет. Если ты знал, готов спорить, тебя это порадовало. Тебе всегда нравились качественные самоубийства, верно?
Он ждет. Никакой реакции.
Ходжес наклоняется вперед, всматривается в пустое лицо Брейди, с жаром продолжает:
– Дело в том – и я этого не понимаю, – как она это сделала. Зеркала в туалетах – из полированного металла. Конечно, она могла использовать зеркало из пудреницы, но мне кажется, для такой работы маловато будет. Все равно что нож в перестрелке. – Он вновь откидывается на спинку стула. – Эй, а может, она воспользовалась ножом? Типа швейцарского армейского, со множеством лезвий, ты понимаешь? Принесла в сумочке. У тебя когда-нибудь был такой?
Никакой реакции.
Или все-таки что-то есть? Интуитивно он чувствует, что Брейди, скрываясь за бесстрастной маской, наблюдает за ним.
– Брейди, некоторые медсестры верят, что ты можешь включать и выключать воду в ванной, не вставая с места. Они думают, что ты это делаешь, чтобы напугать их. Это правда?
Никакой реакции. Но чувство, что за ним наблюдают, – сильное. Брейди действительно нравились самоубийства. Можно сказать, самоубийства были его фишкой. До того, как Холли угомонила его Веселым ударником, он пытался довести до самоубийства Ходжеса. Не вышло… зато получилось с Оливией Трелони, женщиной, «мерседес» которой теперь принадлежит Холли Гибни, и на нем она собирается поехать в Цинциннати.
– Если можешь, сделай это сейчас. Давай. Похвались. Продемонстрируй свои возможности. Что скажешь?
Никакой реакции.
Некоторые медсестры верили, что несколько ударов, нанесенных по голове Брейди в аудитории Минго, как-то перекроили ему мозги. Эти несколько ударов наделили его… сверхъестественными способностями. Доктор Бэбино говорит, что это нелепо, но такова больничная легенда. Ходжес уверен, что доктор прав, однако от ощущения, что за ним наблюдают, никуда не деться.
А еще Ходжесу кажется, что где-то глубоко внутри Брейди Хартсфилд смеется над ним.
Ходжес берет читалку, на этот раз ярко-синюю. При его последнем разговоре с Библиотечным Элом тот сказал, что Брейди обожает демоверсии игр. Смотрит их часами.
– Тебе эта штуковина нравится, да?
Никакой реакции.
– Хотя сделать ты с ней ничего не можешь, правда?
Напрасный труд.
Ходжес кладет читалку рядом с фотографией и встает.
– Пойду посмотрю, что удастся узнать о медсестре. Что не найду я, отыщет моя помощница. У нас есть нужные источники информации. Ты рад, что медсестра мертва? Она щипала тебя за нос или выкручивала твой маленький, бесполезный крантик, потому что ты задавил кого-то из ее родственников или друзей около Городского центра?
Никакой реакции.
Никакой.
Ника…
Глазные яблоки Брейди поворачиваются в орбитах. Он смотрит на Ходжеса, и Ходжес ощущает дикий, безотчетный ужас. Казалось бы, эти глаза мертвы, но в них есть что-то не совсем человеческое. Он вспоминает фильм о маленькой девочке, в которую вселился Пазузу. Потом взгляд Брейди вновь смещается к окну, и Ходжес говорит себе: не будь идиотом. Бэбино уверен, что Брейди пришел в себя настолько, насколько возможно, то есть не слишком. Его разум – чистая доска, на которой написаны лишь собственные чувства Ходжеса к этому человеку, самому отвратительному существу, которое встретилось ему за долгие годы службы в полиции.
