Дверь лифта открылась на темном нижнем этаже. Он знал, что у них полно сканеров, и именно сюда доставляют на вертолетах тех, кто получил серьезные травмы на лыжных курортах Шамони, Мегэве и даже Куршевеле. У Александра возникло ощущение огромных пространств, заполненных кабинетами и самым разным оборудованием, которые терялись в глубоких тенях — целое отделение, замершее и словно всеми заброшенное, если не считать маленького поста дежурного.
— Габриэль! — вскричал молодой человек с длинными вьющимися волосами, который направился прямо к ним. Он поцеловал ей руку, затем повернулся и посмотрел сверху вниз на Хоффмана. — Значит, привезла мне настоящего пациента разнообразия ради?
— Это мой муж, Александр, — сказала Габриэль. — Алекс, познакомься, Фабиан Таллон, дежурный лаборант. Ты помнишь Фабиана? Я тебе про него рассказывала.
— Не думаю, — ответил Хоффман и посмотрел на молодого человека.
У Таллона были огромные влажные карие глаза, крупный рот, очень белые зубы и двухдневная темная щетина. Расстегнутая больше, чем требовалось, рубашка открывала широкую грудь игрока в регби. Неожиданно Хоффман подумал, что у Габриэль, возможно, с ним роман, попытался прогнать эту мысль, но она отказывалась уходить. Прошло много лет с тех пор, как Александр испытывал уколы ревности, и он успел забыть, какой поразительной может быть ее острота. Переводя взгляд с одного на другого, он сказал:
— Спасибо за все, что вы делали для Габриэль.
— Я получал истинное удовольствие, Алекс… Так, давайте посмотрим, что мы можем сделать для вас. — Он легко сдвинул каталку с места, словно она была магазинной тележкой, и покатил по коридору в комнату, где стоял сканер. — Встаньте, пожалуйста.
Хоффман снова совершенно механически подчинился правилам, принятым в больнице. У него забрали очки и плащ и попросили сесть на край стола, являвшегося частью аппарата. С головы сняли повязку, потом велели лечь на спину головой в сторону сканера. Таллон поправил подставку для шеи.
— Вся процедура займет меньше минуты, — сказал он и исчез.
Дверь за ним со вздохом закрылась, и Александр приподнял голову. Он остался один. За своими голыми ногами в дальнем конце комнаты он увидел толстое стекло, из-за которого за ним наблюдала Габриэль. Таллон встал рядом, и они обменялись парой слов, но Хоффман их не разобрал. Послышался стук, и из громкоговорителя зазвучал голос Таллона:
— Ложитесь на спину, Алекс. И постарайтесь максимально не шевелиться.
Он сделал все, что ему приказали. Послышалось гудение, и кушетка начала скользить назад сквозь широкий барабан сканера. Это произошло дважды: первый раз быстро, чтобы зафиксировать пациента; второй — гораздо медленнее, чтобы собрать изображения. Хоффман смотрел на белую обшивку, когда проплывал под ней, и думал, что это похоже на радиоактивную мойку машины. Кушетка замерла на месте и развернулась, и Хоффман представил, как его мозг заливает сияющий, очищающий свет, от которого ничто не может укрыться — все дурное выходит наружу и исчезает в шипении горящей материи.
Громкоговоритель снова щелкнул, и на короткое мгновение Хоффман услышал затихающий голос Габриэль. Ему показалось — или он ошибся? — что она сказала что-то шепотом.
— Спасибо, Алекс, — сказал Таллон. — Это все. Оставайтесь на месте. Я за вами приду. — Он вернулся к своему разговору с Габриэль. — Но ты же видишь… — И все стихло.
Хоффману показалось, что он очень долго лежал в полном одиночестве: по крайней мере, достаточно времени, чтобы представить, что за прошедшие несколько месяцев Габриэль вполне могла завести роман. Она подолгу оставалась в больнице, чтобы собрать материал, необходимый для ее работы; да и он проводил целые дни, а иногда и ночи в своем офисе, развивая ВИКСАЛ. Что может сохранить отношения после семи лет совместной жизни, когда в семье нет детей, которые становятся надежным якорем?
Неожиданно Хоффман испытал еще одно давно забытое чувство: восхитительную, детскую жалость к себе. И вдруг, к собственному ужасу, обнаружил, что плачет.
— С вами все в порядке, Алекс? — Над кушеткой наклонилось лицо Таллона, красивое, обеспокоенное, невыносимое.
— Никаких проблем.
— Вы уверены, что все хорошо?
— Я в порядке. — Хоффман быстро вытер глаза рукавом пижамы и снова надел очки.
Рациональная часть его сознания понимала, что резкие перепады настроения наверняка вызваны травмой, но от этого они не становились менее реальными. Он отказался снова лечь на каталку, спустил ноги с кушетки, сделал несколько глубоких вдохов и, когда вошел в соседнюю комнату, уже сумел взять себя в руки.
— Алекс, это радиолог, доктор Дюфор, — сказала Габриэль.
Она показала на миниатюрную женщину с коротко остриженными седыми волосами, которая сидела перед монитором компьютера. Дюфор повернулась, едва заметно кивнула ему через худое плечо и вернулась к изучению результатов сканирования.
— Это я? — спросил Александр, глядя на экран.
— Совершенно верно, месье. — Она даже не обернулась.
Хоффман разглядывал свой мозг отстраненно, даже с определенным чувством разочарования. Черно-белое изображение на экране могло быть чем угодно — куском кораллового рифа, снятого подводной камерой, видом лунной поверхности или лицом мартышки. Его беспорядочность, полное отсутствие формы и красоты угнетало. Это просто не мог быть конечный продукт. Скорее всего, перед ним одна из стадий эволюции, а задача человека состоит в том, чтобы подготовить путь для того, кто придет следом, так же, как газ создал органическую материю.
Искусственный интеллект, или автономный машинный разум, как он предпочитал его называть, АМР, занимал его уже более пятнадцати лет. Глупцы, подталкиваемые журналистами, считают, что задача заключается в создании копии человеческого ума и цифровых версий нас самих. Но на самом деле, зачем воспроизводить нечто столь уязвимое и ненадежное, да еще подверженное обязательному старению: центральный процессор, который может быть полностью уничтожен из-за того, что выйдет из строя какая-то вспомогательная механическая деталь — скажем, сердце или печень? Это все равно что потерять суперкомпьютер и всю его память, потому что возникла необходимость поменять штепсель.
Радиолог принялась вращать изображение вокруг своей оси сверху вниз, и Хоффману показалось, что мозг ему кивает, посылая приветствие из космического пространства. Она вертела его, поворачивая из стороны в сторону.
— Трещин нет. Опухолей тоже, что очень важно. Но я не могу понять, что это такое…
Кости черепа напоминали перевернутое изображение скорлупы грецкого ореха. Белая линия разной толщины опутывала похожее на губку серое вещество мозга. Доктор приблизила картинку, которая стала шире, более расплывчатой и, наконец, растаяла, превратившись в светло-серую сверхновую. Хоффман наклонился вперед, чтобы посмотреть, что там такое.
— Вот здесь, — сказала Дюфор, прикоснувшись к монитору пальцем с обкусанным ногтем. — Видите белые точки? И яркие звезды? Это крошечные кровоизлияния в тканях мозга.
— Это серьезно? — спросила Габриэль.
— Необязательно. Возможно, такого следует ожидать от подобной травмы. Вам известно, что мозг рикошетирует, когда череп получает удар достаточной силы? И тогда возникает небольшое кровотечение. Но, похоже, оно прекратилось. — Она поправила очки и наклонилась почти вплотную к монитору, точно ювелир, изучающий драгоценный камень. — И тем не менее я хочу провести еще одно исследование, — добавила она.
Хоффман часто представлял себе этот момент — большой, безликий госпиталь, анормальный результат теста, медицинский вердикт, произнесенный равнодушным голосом, первый шаг к безвозвратному падению в беспомощность и смерть, — и ему потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, что это не очередная его фантазия, рожденная ипохондрией.
— Какое исследование?
— Я хочу еще раз посмотреть вас на магнитно-резонансном томографе, который дает более четкие изображения мягких тканей. Таким образом, мы сможем понять, является ли данное состояние мозга дотравматическим или нет.
Дотравматическое состояние…
— Это долго?
— Само исследование не занимает много времени. Вопрос в том, свободен ли томограф. — Она вывела на экран новый файл и пробежалась по нему. — Мы сможем попасть туда в полдень, если, конечно, не возникнет никаких срочных случаев.
— А разве у нас не срочный случай? — спросила Габриэль.
— Нет, никакой непосредственной опасности нет.
— Тогда я не буду его делать, — заявил Хоффман.
— Не дури, — вмешалась жена. — Сделай исследование. Тебе что, трудно?
— Я не хочу.
— Ты ведешь себя глупо…
— Я сказал, что не хочу делать это проклятое исследование.
