Уже через десять минут пожарные были на месте катастрофы. Собравшаяся толпа рыдала над валявшимися на камнях обезображенными детскими телами. Пожарные мгновенно установили, что Педру мертв, а Изабел дышит, но зажата между передними и задними сиденьями. Потребовался час, чтобы извлечь ее и отправить в больницу в Лиссабон. Плод, девочка весом два семьсот, был извлечен путем кесарева сечения и помещен в инкубатор. Но сердце ее матери не выдержало операции и остановилось.
Спустя сутки в монастыре иеронимитов в Белене происходило отпевание. Всех хоронили в закрытых гробах. Собравшиеся с ужасом и состраданием глядели на детские гробики. Семья Абрантеш упокоилась на лиссабонском кладбище Душ-Празереш, где был похоронен и Жоакин Абрантеш, чье тело было доставлено сюда из Лозанны в 1979 году.
Мигел да Кошта Родригеш несколько недель не снимал темных очков, а когда снял, глаза его оказались больными, с припухшими, воспаленными веками. Смерть брата повергла его во мрак, подобный которому он испытывал в жизни всего однажды. Слабым утешением стал для него лишь ребенок, которого удалось спасти. Девочку назвали Софией, как того и хотели родители.
А с января 1982 года Мигел да Кошта Родригеш стал вспоминать Мануэла Абрантеша. «Банку де Осеану и Роша» перебрался из Байши в более вместительное помещение на Авенида-да-Либердаде на то время, пока не завершится строительство здания близ Ларгу-де-Дона-Эштефанья. Офис брата на Руа-ду-Оуру Мигел решил сохранить и использовать.
26 марта 1982 года он поднимался по лестнице старинного здания XVIII века на Руа-да-Глория, ведя за собой молоденькую проститутку. Верхние этажи здания занимал пансион «Нуну», где можно было получить номер на час. Он позвонил, услышал шелестенье газеты и в свете неоновой лампы над конторкой увидел портье — Жорже Рапозу, своего бывшего сослуживца по работе в тюрьме Кашиаш.
Больше Мигелу Родригешу не приходилось рыскать по улицам: Жорже Рапозу присылал к нему девушек прямо в офис.
Начиная с апреля каждую пятницу обеденное или послеобеденное время он проводил в этом офисе на Руа-ду-Оуру. Бумаги, которые требовали подписи, доставлялись ему из главного здания.
В пятницу 4 мая 1982 года его подпись понадобилась секретарше юрисконсульта банка. Дело было срочное и до понедельника ждать не могло. Все другие секретари банка были заняты, и документ на Руа-ду-Оуру пришлось отнести ей самой.
Среда, 17 июня 199….
Лиссабон
Я сел на утренний поезд в Каиш-ду-Содре. Там прошелся по набережной; то и дело меня толкали люди, спешившие с парома на работу. День опять обещал быть жарким, я снял пиджак и нес его на плече. На другом берегу реки из утренней дымки выплывала громада башенного крана. Я думал о Карлуше Пинту и о том, смогу ли вновь взглянуть ему в глаза, работать с ним бок о бок.
Бывает, считаешь, что знаешь себя, пока не случается нечто непредвиденное. Я тоже считал, что знаю себя, до той поры, пока не потерял жену. Люди вокруг, и в частности Нарсизу, глядя на меня, наверное, думали: «Зе Коэлью — человек, знающий себя и отвечающий за свои поступки». Но я, как и все другие, прячу свою сущность даже от самого себя.
Мой отец был хорошим человеком, искренне считавшим, что служит благу своей страны. Он умер от сердечного приступа, не успев поговорить со мной. Может быть, нам хватило бы короткого разговора, чтобы снять с души груз. Моя дочь, так переживающая мое разочарование в ней… И эта ужасная картина, то и дело возникающая перед глазами: она и Карлуш.
В памяти мелькнуло другое воспоминание — рассказ Люси Маркеш о том, что увидела Тереза Оливейра: дергающийся зад, ноги, закинутые на шею… и теперь ничего уже не поправить.
Я вспоминал это, глядя на сверкающую серебром Тежу, и чувствовал на себе новый груз — не то вины, не то прошлого, — груз, который мне нести до конца дней. Тем не менее нужно было кое-что обдумать и решить.
На метро я приехал в Управление. Без всяких проволочек нас с Карлушей пригласили в кабинет Нарсизу.
— Вчера я послал вас в Алькантару, — заговорил Нарсизу. За прошедшие сутки настроение его не изменилось.
— Мы были там, сеньор инжинейру.
— Были, но недолго, сеньор инспектор. Офицер службы охраны видел, как вы покинули место происшествия и сели на поезд, направлявшийся в Кашкайш. Мне хотелось бы знать, где вы находились в рабочее время.
— Я поехал повидаться с доктором Оливейрой, — сказал я, видя, как багровеет лицо Нарсизу, — чтобы выразить ему свое соболезнование.
— Это что, входит в обязанности инспектора, Зе Коэлью?
Я ничего не ответил. Взгляд Нарсизу был устремлен куда-то между мной и Карлушем.
— И что же вы можете сообщить мне по поводу убийства восемнадцатилетнего юноши в Алькантаре, сеньор инспектор? Тело найдено в мусорном контейнере. Как, кстати, его имя?
— Неизвестно, сеньор инжинейру. Кличка его — Шета.
— Шета? Производное от выражения «não tenho cheta»?[35]
— Нет, по-бразильски «шета» — это «поцелуй», сеньор инжинейру.
— Ах, опять эти «черные»… Объясните мне наконец, что происходит!
— Расследование… — начал Карлуш.
— Я жду доклада старшего офицера, — прервал его Нарсизу.
— Этот парень известен как проститутка мужского пола. Мы провели… — вступил я.
— Хватит россказней, инспектор. Ничего вы не знаете! И не провели никакого расследования! Довольствуетесь предположениями! А из предположений шубу не сошьешь! Что же касается вас, аженте Пинту…
— Да, сеньор инжинейру?
— Офицеры службы по борьбе с наркотиками, ведшие наблюдение за домом инспектора, обратили внимание на то, что в шесть тридцать вечера вы вошли в дом. Какого черта вам понадобилось в Пасу-де-Аркуше?
— Я хотел доложить инспектору о том, как развивались события.
— Они не развивались.
— И выработать план действий.
— С дочерью инспектора?
— Она впустила меня в дом, это правда. Мне пришлось пробыть там некоторое время в ожидании инспектора.
— Вы играете с огнем, аженте Пинту! Если вы не будете строго следовать приказам инспектора Коэлью, для вас все плохо кончится. Вы будете уволены и займетесь чем-нибудь другим. Вы поняли меня?
— Вполне, сеньор инжинейру.
— А теперь марш отсюда, вы, оба!
Карлуш вышел первым. Меня Нарсизу, окликнув, вернул. Я закрыл за собой дверь. Он сунул палец за воротник, расстегнул ворот.
— Ваш галстук, сеньор инспектор, — проговорил он. — Где вы его купили?
— Его сделала для меня моя дочь.
— Ясно. — Он как будто смутился. — А мне галстук она не сделает?
— Попросите ее, сеньор инжинейру… но ей надо будет взглянуть на вас, чтобы понять, что вам пойдет… вы же понимаете.
Он вытер рукой пот с лица и сделал знак, что я свободен. Я вышел из его кабинета и спустился к себе. Карлуш глядел в окно. Плюхнувшись в кресло, я закурил.
— Ну, кому кофе делать?
Карлуш безропотно вышел и вернулся с двумя пластиковыми чашечками.
— Так что? Поговорим? — сказал он, ставя передо мной мою bica.
— А с отцом ты поговорил?
— О чем?
— О том, что произошло вчера вечером.
— Нет.
— Я так и думал. Ты не мог бы выйти на работу со сломанными ногами, а ты бы их непременно переломал, когда отец сбросил бы тебя с балкона.
Он сел, зажав руки между коленями, косясь в приоткрытую дверь.
— Хочешь поговорить — давай поговорим, — сказал я. — Поговорим о том, как аженте Карлуш Пинту прошелся по моей жизни сапогами.
Он провел рукой по ежику волос и стал энергично тереть лицо большим и указательным пальцами.
— Ей шестнадцать. А тебе двадцать семь. — Вот черт, похоже, я заговорил голосом этого проклятого адвоката. — Отношения полов у нас регулируются законом, не так ли, аженте Пинту? Или в полицейской академии теперь это не проходят?
— Закон существует, и в академии это проходят. Но дело в том, что можно быть вполне искушенным и опытным в четырнадцать, а можно и до двадцати четырех сохранять невинность.
— До двадцати четырех? — Я вытаращил на него глаза.
— Да, инспектор. Я ведь живу с родителями. Так что мне очень непросто.
Ну да, вспомнил я, ведь и Оливия сказала, что он не знал, что делает.
Карлуш нервно улыбнулся.
— Вам повезло, аженте Пинту. Повезло, что явились эти парни из отдела по борьбе с наркотиками. Повезло, что я поговорил с Оливией. Что чуть ли не полжизни я прожил бок о бок с англичанкой. Вам повезло…
— Что я встретил ее, — сказал он, в упор глядя на меня. — Мне повезло, что я встретил вашу дочь.
— Она сказала мне то же самое, — невольно вырвалось у меня.
— Я люблю ее, — сказал он просто.
— Не знаю, достаточно ли взрослая она, чтобы понять разницу между тем, когда любят, и тем, когда пользуются случаем перепихнуться.
