— Лью, — сказал Николас, — подвинься. Я хочу поговорить с тобой, пока мы одни.
Кроукер подвинулся, и Николас сел в машину. Вдалеке слышался вой сирены. Наверное, “скорая помощь”.
— Я знаю, кто этот ниндзя. Кроукер какое-то время молчал.
— Давно?
Николас с шумом выдохнул воздух, словно это могло облегчить тяжесть, которая внезапно навалилась на него. Его охватил вихрь смертей — недавних и прошлых. Он чувствовал себя очень уставшим и очень несчастным.
— Не очень. Я понял это в коридоре у А Ма.
— Ясно.
И тогда Николас рассказал Кроукеру все — очищая наболевшую душу, избавляясь от груза, который тащил на себе слишком долго.
— Так ты считаешь — спросил Кроукер, когда Николас закончил свой рассказ, — что Сайго нужен не Томкин, а ты?
— И да, и нет, — устало ответил Николас. — Он, безусловно, убьет Томкина, если мы его не остановим, но, я думаю, он взялся за эту работу для того, чтобы добраться и до меня. Только так можно объяснить все эти убийства. — Это выглядит как кровная месть.
— Это дело чести.
— Но ты должен был это предчувствовать. — Звуки сирен становились громче; послышались возбужденные голоса. — И ты не боялся?..
Николас слабо улыбнулся и покачал головой. “Пора идти”, — подумал он.
— Я к этому готов. Уже давно. — Николас вышел из машины. Каждая его мышца болела, а голову сжимало будто тисками.
Подъехал полицейский автомобиль, вслед за ним “скорая помощь”, и улица осветилась красными и белыми огнями, словно вход в детский парк.
Николас наклонился к лейтенанту, чтобы тот мог его услышать.
— Знаешь, Лью, — сказал он бесконечно медленно. — Я ведь тоже ниндзя.
— Ник, постой!
Но Линнер уже пробирался через собравшуюся толпу.
* * *
— Сэм.
“Папочка. Папочка. Папочка”. Николас никогда в жизни не говорил этого слова, но сейчас оно почему-то пришло ему в голову.
— Да?
— Сэм.
— Кто это?
— Ты все еще мой учитель? Мой рабби?
— Ой, Ник. Ник! Это правда ты? — Голос Голдмана стал нежным.
— Это я.
— Господи, ну как ты?
— Нормально. Как Эдна?
— Эдна? Отлично. Она места себе не находит — хочет тебя увидеть. Где ты? — Молчание. — Ник, у тебя все в порядке?
— Честно говоря, нет.
— Подожди минутку. Что?..
Послышался приглушенный шум голосов, голосов из другого мира, где были дома, семьи, дети. Погашение кредита и, возможно, двухнедельное путешествие в Европу весной.
— Слушай. Ты в городе? Эдна говорит, чтобы ты приезжал прямо сейчас. Сегодня пятница. Она приготовила куриный суп. С клецками. Твой любимый, помнишь?
— Помню. — Теперь он помнил все.
— Ну так приезжай. Покушаем. Поговорим. — Пауза. — Эдна будет счастлива. Она беспокоилась о тебе все это время.
Николас прижался головой к стенке будки телефона-автомата; мимо него проносились машины.
— Хорошо, — сказал он. — Я приеду. Николас повесил трубку и подозвал такси. Когда они пересекли Бродвей, Николас наклонился и постучал в пластмассовую перегородку.
— Я передумал. Я выйду здесь.
Он расплатился и вышел из машины.
До этого Николас смотрел из окна такси на проплывавшие мимо кричащие афиши кинотеатров, одна из которых неожиданно привлекла его внимание.
Теперь он шел по улице мимо сомнительных магазинчиков. Вдруг двери одного из них раскрылись, и к Николасу приблизился высокий негр в широкополой шляпе и зеленых брюках в обтяжку.
— Марихуана, кокаин, — прошептал он. — Первоклассный товар.
По обеим сторонам улицы бесконечной чередой тянулись кинотеатры. Большей частью они предлагали порнофильмы. Но одна афиша, которую Николас заметил из окна такси, расхваливала три боевика кунг-фу. В двух из этих фильмов снимался Брюс Ли.
Николас заплатил полтора доллара и вошел в тесный зал, в котором пахло плесенью. Почти все места были заняты. На экране Брюс Ли разговаривал с двумя подозрительного вида японцами. Зрители шумели и ерзали, ожидая когда начнется действие: диалоги их не интересовали.
Николас откинулся на спинке кресла и некоторое время смотрел на Брюса Ли. Он вспомнил их первую встречу, в Гонконге. Тогда Ли вернулся из Голливуда, где он снимался в эпизодических ролях и обучал звезд азам воинских искусств, чтобы они могли правдоподобно держаться перед камерой.
Они сразу же понравились друг другу, но время и расстояние работали против них, и им не пришлось больше встретиться.
Смерть Ли потрясла Николаса. Не то, что кто-то попытался его убить — к тому времени Николас достаточно знал Ли и понимал, что своим непреклонным характером он мог нажить себе смертельных врагов, — но то, что эта попытка удалась. Его всегда мучил вопрос как они смогли это сделать? Теперь Николасу казалось, что он знает ответ.
На улице было все еще душно, а в этом злачном районе — особенно. Ему потребовалось двадцать минут, чтобы найти свободное такси и добраться до Голдманов.
Николас оставался в вонючем кинотеатре достаточно долго, чтобы захватить один из знаменитых поединков Ли, причиной которого, как обычно, была месть. Но сегодня Николас не увидел в этом ничего неправдоподобного.
В дверях его встретил Голдман, как всегда элегантный, в бледно-голубой сорочке в тонкую полоску и темно-синих льняных брюках. Хозяин радостно улыбнулся и протянул руку.
— Ник, мы уже начали волноваться. — Он обернулся. — Эдна, он пришел. — Голдман затащил Николаса в дом и всунул ему в руку бокал с коктейлем. — Держи. Похоже, тебе это не помешает.
В комнату вошла Эдна, полная темноволосая женщина.
— Сынок!
Она поцеловала Николаса в обе щеки. Эта женщина излучала такое внутреннее тепло, что внешняя красота ее уже не имела никакого значения.
— Где ты пропадал? Почему не приходил к нам? — В голосе Эдны слышались одновременно нежность и упрек. Николас слабо улыбнулся.
— Я рад видеть вас обоих.
— Ну вот! — Эдна оглядывала Николаса как драгоценное произведение искусства. — Ты похудел. Пойдем. — Она взяла его за руку. — Сначала покушаем. А с Сэмом ты еще успеешь наговориться.
Они обедали в кухне, оклеенной желто-коричневыми обоями, за столом из красного дерева, покрытым белой кружевной скатертью. Над столом на полочке стояла бронзовая менора.
Когда они поели и Эдна принялась мыть тарелки, Сэм кивнул Николасу, и они вышли из кухни. Перед этим Эдна поцеловала их обоих.
— Что бы ни случилось, — сказала она уверенно, — все можно уладить. Правда, Сэм? Я права?
— Ты всегда права.
Голдман провел Николаса в гостиную.
Здесь преобладали бежевые и бледно-зеленые тона. Эдна не любила кричащие цвета — наверное, потому, что это напоминало о ее бедном детстве. В такой гостиной человек чувствовал себя умиротворенно, словно оказавшись в жаркий день в прохладном лесу.
Они сели на коричневый бархатный диван, и Сэм положил ноги на низкую тахту напротив. Тихо тикали старинные часы на мраморной каминной плите. Внутри, за каминной решеткой, стояла бледно-розовая керамическая ваза, наполненная сухими листьями эвкалипта; воздух в комнате был насыщен его пряным ароматом. На противоположной стене висела картина Утрилло, а на соседней — небольшой Дали. Голубые стены их спальни были украшены работами Пикассо и Колдера, которого Эдна, разумеется, не одобряла. Все это были подлинники, но выставленные очень естественно, без всякого хвастовства.
— Все вернулось, — тихо произнес Николас. — Все мое прошлое. Как огромная приливная волна.
Голдман потянулся к деревянной коробке, достал сигару и не спеша закурил.
— А настоящее я где-то потерял. Я больше не знаю, кто я. Голдман отвернулся от Николаса и осторожно выпустил в сторону голубое облачко дыма.
— Николас, как мудро заметил Шекспир устами Офелии:
“Мы знаем, кто мы есть, но не знаем, кем можем стать”.
— Сэм, я пришел сюда не для того, чтобы выслушивать афоризмы, — вспылил Николас.
— Но я и не собираюсь тебя ими кормить. — Сэм вынул изо рта сигару и положил ее на хрустальную пепельницу. — Послушай, было бы очень наивно полагать, что человек может разобраться в себе до конца. Мы такие сложные животные, что нам приходится волей-неволей плыть по жизни во многом наугад. Иногда нам это удается, иногда... — Он бесстрастно пожал плечами.
— Я это понимаю. Сэм, ты разбираешься в истории. Я только наполовину еврей, и меня не учили...
— Этому нельзя научить, — серьезно возразил Голдман. — Объяснить, что такое быть евреем — что такое быть человеком вообще, — может только жизнь; этого не узнаешь из Торы.
Это чувство рождается глубоко внутри тебя, и важно, чтобы ты его не отметал. Сомнение и страх, неуверенность в настоящем и будущем — все идет отсюда. И ты должен быть готов прислушаться к самому себе и пойти туда, куда должен идти.
Только твой дух, Николас, может летать, и это большой грех — привязывать его к земле. Жизнь без духа — ничто, не более чем бессмысленное и мрачное существование.
