хотели, чтобы ты знала.
Боль становится нестерпимой, и я уже не могу ее игнорировать. Каждое слово Ханны вызывало новый приступ, словно в наказание за мои грехи.
– Рука беспокоит? – спрашивает Джослин.
Мы долго сидели в кабинете после ухода Ханны, и за все это время дочь, съежившись в кресле, не произнесла ни слова. Потом чужим голосом задала несколько вопросов, и на каждый я отвечала с тяжелым сердцем. Пришлось говорить о том, что я всеми силами пыталась забыть.
– Ханна сделала мне больно. Хотела знать, где спрятан каталог. Я не собиралась его отдавать, но…
Няня – не такая уж крепкая женщина. Я выше и, скорее всего, нахожусь примерно в такой же физической форме, однако не так уж трудно причинить боль человеку со сломанной рукой.
– Что она с тобой сделала?
– Не бери в голову. Все пройдет.
– Дать тебе обезболивающее?
– Нет, мне лучше воздержаться.
Следует сохранить ясную голову, хотя я не уверена, что теперь это чем-то поможет. Не представляю, что можно предпринять. Джослин все еще пытается осмыслить услышанное, я же думаю лишь о том, что потерпела сокрушительное поражение. Задача у меня была несложная: не дать дочери вспомнить события роковой ночи. И тут я потерпела полное фиаско.
Что делать с Ханной – ума не приложу. Плана у меня нет. И в голову ничего не идет.
– Как же вышло, что я ничегошеньки не помню?
– Психологическая травма, да еще психотропные препараты. К тому же людям свойственно подавлять шокирующие воспоминания, дорогая. Мы с папой считали твою амнезию подарком судьбы. Не могли поверить в свою удачу.
Джослин совсем растеряна. Похоже, она хочет выдавить из меня все, каплю за каплей. Сейчас это ни к чему – надо сообразить, что делать. Впервые в жизни чувствую, что не могу найти путь к спасению, и готова положиться на кого угодно.
Смотрю на фотографию Александера. Прости, любимый. Прости, что я оказалась настолько бессильной. Ханна все же победила.
Мы с дочерью и внучкой беззащитны перед шантажисткой, словно лисичка перед охотничьими псами. Я надеялась на свою хитрость, рассчитывала, что сумею запутать след и выиграть время, полагала, что смогу перехитрить противника. Вышло иначе: все ходы-выходы перекрыты. Это конец. Ханна права: мы полностью в ее власти.
– Дорогая, не поможешь мне подняться в спальню? У меня страшная слабость.
По лестнице мы идем осторожно. Я всем своим весом опираюсь на дочь. Боль все сильнее, да еще и постыдная история давит мне на плечи тяжелым грузом. Вина и горечь поражения переплетаются в груди в мертвый узел.
На лестничной площадке второго этажа стоит Ханна.
– Боже правый! – иронически ахает она. – Надеюсь, смогу привести вас в чувство: у меня родилась замечательная идея. Почему бы нам втроем не устроить ужин? Не просто обычный перекус на кухне, а настоящую праздничную трапезу в столовой. Представляете, все по высшему разряду, мы с вами в вечерних платьях… Неплохо звучит? Заодно обсудим планы на будущее. Я тут немного поразмыслила и придумала несколько шикарных вариантов для нашей комбинации с шедеврами мирового искусства.
Мы с Джослин останавливаемся на верхней ступеньке. Я перевожу дух, а Ханна улыбается. Настал момент ее торжества. Злобного торжества.
– Итак, что вы думаете? – спрашивает она.
– Почему бы и нет? – отвечаю я. – Было бы замечательно. Предоставь организацию ужина мне.
– Как спланируем? Напитки в восемь вечера, в голубом зале? А затем ужин?
– Именно так.
Джослин сжимает мне руку, и я кривлюсь от боли. Она словно не замечает и, перешагнув порог моей спальни, шепчет:
– Я в этом не участвую!
– У нас нет выбора. Что мы с тобой можем сделать? Нам следует думать о Руби…
Сажусь на край кровати. Сейчас легла бы и уснула, и пропади все пропадом. Что это у меня под рукой? Ага, пилюля. Показываю ее дочери.
– Я все время прятала обезболивающее в коробке для салфеток. Слишком сильное средство, не хотела их больше принимать. Потом, когда сломала запястье, коробку достала, но часть пилюль исчезла. Боюсь, что Ханна пичкает этой гадостью Руби. Заметила, как твоя дочь изменилась в последнее время? У нее постоянная усталость, а ведь она всегда была так подвижна… Знаешь, я подозреваю, что тридцать лет назад Ханна и тебе подкладывала в еду сильнодействующие препараты. Мои подозрения только усилились, когда я нашла у нее в комнате пустые флаконы от медикаментов.
Джослин не сводит с меня взгляда. Не могу видеть, как она подавлена, – просто сердце разрывается. Одно утешает: похоже, теперь дочь на моей стороне.
– И как мы можем ее остановить? – вздыхает Джослин.
Вижу, как мечутся ее мысли. Дочь просчитывает варианты, но я-то знаю: выхода нет. Придется смириться. Ханна способна причинить нам не только моральный, но и физический вред, что и доказала сегодня утром.
– Придется подчиняться, – вздыхаю я. – Так безопаснее.
Джослин качает головой, а я беру телефон и набираю номер, который помню наизусть. Услышав в трубке знакомый голос, отвечаю:
– Добрый день! Это леди Холт. Не затруднит ли вас выбрать для меня хороший кусок оленины? Если нет, то подойдет и каре ягненка. Будьте так добры, пришлите его с курьером. Ко мне сегодня придут гости, так что я немного волнуюсь.
Кладу трубку, и дочь смотрит на меня, как на ненормальную.
– Куда деваться, дорогая… Она ведь ждет на ужин чего-нибудь вкусного.
Джослин качает головой, и слеза, сорвавшись с ее щеки, падает на мой пододеяльник.
– Я не умею готовить оленину, – шепчет она, – а ты не сможешь управляться на кухне со сломанной рукой.
– Не беспокойся. Я тебя научу, что делать.
Ужин будет достойным. Пусть Ханна убедится, что мы воспринимаем ее серьезно, а там посмотрим.
Пока другого плана у меня нет.
Мы с матерью вместе шуршим на кухне. Руби я забрала из школы на автопилоте. Она что-то рассказывала, но я не могу вспомнить ни слова. Впрочем, дочь не замечает моего состояния. Прыгает от восторга, увидев, что мы с бабушкой готовим вместе, и тут же изъявляет желание помочь.
Мать вытаскивает свой набор ножей от «Сабатье» и объясняет Руби назначение каждого из них. Учит внучку нарезать ломтики моркови по диагонали.
– Так закуска выглядит гораздо более изысканно, – говорит она.
Руби осторожно режет морковку, а у меня с каждым взмахом ее ножа екает сердце.
Сливаю воду из кастрюли с картошкой, и перед окном взмывает облачко пара. Как только он рассеивается, бросаю взгляд на улицу. Перед домом прогуливается Ханна. Заметив мой взгляд, она заходит
