Тарвер обошел вокруг стола и встал около Раска. Щитомордник пытался вырваться.
– Постарайся рассуждать логично, Эндрю. Мертвый ты нужен мне меньше, чем живой.
Раск покосился на Лайзу. Она судорожно подергивалась на диване, все еще глядя на свою руку. Из двух ранок сочилось что-то желтое вперемежку с кровью, кожа вокруг укуса уже распухала. Пока Эндрю смотрел на жену, выражение ее лица изменилось – вместо немой оторопи на нем появилось что-то вроде испуганного любопытства. Она подняла связанные лентой руки и задрала край топа, обнажив левую грудь. Чуть пониже ее мягкого овала виднелись еще две красные точки, обрамленные багровым вздутием. Глаза Лайзы выкатились, как у больных гипертиреозом. Она попыталась встать, но сразу рухнула на пол.
– Скажешь, где алмазы? – мягко спросил Тарвер.
Раск кивнул:
– Да. Но как же Лайза?
– Когда я уйду, отвезешь ее в больницу. Объяснишь, что поливал лужайку возле дома. Жена вышла, чтобы закрутить вентиль, и почувствовала, как ее что-то укололо. Когда она вернулась, ты увидел следы от укусов. Короче, напряги воображение, Эндрю. Только позаботься, чтобы ваши рассказы совпадали.
Доктор взял его свободной рукой за подбородок и заглянул в глаза.
– Давай.
Раск открыл рот и ощутил, что каждое слово причиняет ему боль, будто кто-то крепко держал его за горло. Похоже, это следствие эмоционального шока.
– Они в спальне, под кроватью, – прошептал он. – В таком же контейнере, как у тебя.
Тарвер рассмеялся:
– Ты держишь алмазы под кроватью?
– Я зарыл их в землю, как ты и сказал. Выкопал сегодня днем.
– Мудрый поступок, Эндрю.
Доктор обогнул стол и сунул второго щитомордника в тот же мешок, где сидел первый. Затем опять залепил рот адвоката лентой и вышел из студии.
Из-за стола послышалось что-то вроде стона. Раск хорошо знал Лайзу, но не мог представить, что сейчас творилось в ее голове, если она вообще пока способна думать. Ему отчаянно хотелось броситься ей на помощь – он сам не ожидал от себя подобного, – но клейкая лента намертво приковала его к стулу.
В комнате послышался скрип половиц – вернулся Тарвер. Посмеиваясь в бороду, доктор с глухим стуком поставил на стол тяжелый чемодан, раза в два толще обычного портфеля.
Тарвер отогнул краешек скотча.
– Сколько они стоят, Эндрю? Сдается мне, ты вложил в бизнес не менее половины денег. Я уже посмотрел их в спальне. Камешки тянут миллионов на десять.
– На девять шестьсот.
Доктор снова заклеил ленту, взял с пола мешок и спрятал его в рюкзак. Затем вытащил из кармана маленький ножик и нагнулся за стол к тому месту, где лежала Лайза. Неужели он солгал? И сейчас просто перережет ей сонную артерию?
– Я на три четверти разрежу ленту на ее руках, – спокойно объяснил Тарвер. – Остальное она разорвет за несколько минут, если не отключится. Что-то у нее вялый вид.
Эндрю услышал легкий шлепок и голос Тарвера:
– Просыпайся, крошка!
Пока Раск дергался на стуле, пытаясь разорвать свои путы, доктор неторопливо выпрямился, взвалил на плечо рюкзак, взял блестящий контейнер и вышел из комнаты.
Раск чувствовал себя так, будто его изнасиловали. Он изо всех сил напряг челюсти, и лента на губах ослабла.
– Лайза! – крикнул он. – Ты меня слышишь?
Тишина.
– Я знаю, ты слышишь. Разорви ленту на руках. Только быстрее, пока не потеряла сознание. Ты должна спасти нас, милая.
Снова тихо.
Потом Раск услышал, как на полу шевельнулась Лайза. Он с облегчением вздохнул.
– Сорви ленту с губ! Используй зубы. Действуй, девочка моя.
Опять что-то шевельнулось. Раздался звук рвущейся ленты, и комнату наполнил нечеловеческий стон. И опять громкий треск.
– Лайза! Ты освободилась? Постарайся встать! Милая, ты меня слышишь?
Сухой треск стал почти непрерывным. Раск вспомнил, как в школе после футбольных матчей он отматывал с лодыжек чуть ли не километры упругих лент. Сейчас Лайза делала примерно то же самое. Скоро она освободится. Эндрю удивился, как мало он огорчен потере алмазов и как сильно рад тому, что сможет выжить сам и спасти жену.
– Вот и славно, милая. Он не думал, что тебе это под силу, а я не сомневался: ты справишься.
В студии слышалось лишь сиплое дыхание.
– Давай, детка. Встань и развяжи меня.
Лайза тяжело поднялась из-за стола, и Раск не поверил своим глазам. Еще недавно перед ним была юная красотка, легкомысленная женщина, проводившая жизнь в удовольствиях и развлечениях. В ее глазах сияла та счастливая беспечность и уверенность в себе, на какие способна только молодость. Но теперь она больше походила на уродливую беженку из зоны бедствий, на убитое и сломленное жизнью существо, будто за прошедший час ее протащили через все муки ада, надругавшись над телом и душой. Глаза превратились в два набухших кровью шара, на которых метались черные зрачки, левая грудь под задранным топом обнажена и по-прежнему сочилась красной и желтой слизью. Лайза стояла неподвижно, открыв рот и глядя на мужа в каком-то немом столбняке.
– Лайза, ты меня слышишь?
Жена открыла и закрыла рот, но не произнесла ни звука.
«Она в шоке, – с отчаянием подумал Раск. – Боже милостивый!»
– Скорее освободи меня, Лайза! Я должен отвезти тебя в больницу. Там на столике у дивана лежит перочинный нож. Помнишь, его подарили мне на свадьбу?
В ее глазах мелькнуло что-то похожее на понимание. Слава Богу!
Лайза повернулась и посмотрела на диван. Затем медленно, точно зомби, направилась к столику. Наклонилась. Когда она выпрямилась, в руках у нее был не нож. Она держала клюшку для гольфа.
– Лайза? Возьми нож, милая. Это клюшка для гольфа.
Жена вертела предмет в руках, словно силилась понять, что это такое. Потом тихо произнесла:
– Я знаю.
Лайза сделала шаг к мужу, и клюшка взлетела высоко у него над головой. Она просвистела в воздухе, описав широкую дугу. Раск смог лишь съежиться, когда сверкающая сталь обрушилась ему на голову.
Алекс отпустила безжизненную руку матери и тихо вышла из палаты. Она просидела рядом с ней не менее часа, постоянно беседуя с матерью и поглаживая ее руку, но лицо больной даже не дрогнуло. Маргарет Морс находилась в глубоком сне, и слава Богу. Она достигла той стадии болезни, когда лучше заканчивать, чем продолжать. По крайней мере, Алекс на ее месте думала бы именно так.
Шлепая больничными тапками, она миновала несколько дверей, отделявших палату матери от палаты Криса. У нее нестерпимо болела голова. Врачи дали ей лошадиную дозу тайленола, но он не помог. К своему удивлению, она увидела, что Крис не спит. Наклонившись, Алекс заметила слезы на его лице. Она сжала его руку.
– Что случилось, Крис?
– Я только что разговаривал с миссис Джонсон.
Алекс охватил страх. Такое же чувство она испытывала, когда думала о Джеми.
– Бен очень расстроен. Тора не позвонила ему, а по моему голосу он понял, что что-то произошло.
Ладонь Алекс осторожно легла ему на плечо.
– Хочу тебе кое-что сказать.
В глазах Криса мелькнуло беспокойство.
– Уилл слышал, как Тора просила Эндрю Раска отменить заказ.
Доктор попытался подняться с постели, но Алекс уложила его обратно. Ее испугало, как быстро он ослабел. Она опять взяла его за руку.
– Ее надо арестовать, Крис.
Шепард недоуменно смотрел на нее.
– Она хотела все отменить?
– Да, но лишь потому, что ты раскрыл ее план. Честно говоря, я считаю, что арест нужен прежде всего ей самой. Она угрожала Раску и его сообщнику. Они могут убить ее в любой момент. Но дело не только в этом.
– А в чем еще?
– Боюсь, что в таком состоянии Тора может стать угрозой для Бена.
Брови доктора поползли вверх.
– Вряд ли она способна на подобное.
– Даже теперь, когда ее жизнь вот-вот рухнет? Она в шаге от самоубийства, Крис. А если она пожелает прихватить с собой Бена?
– Нет, Тора… черт, я последний человек, которого нужно об этом спрашивать. До сих пор я только и делал, что ошибался на ее счет.
– Она больна, Крис. Но ты не знал.
– Я врач, – с горечью возразил он. – Мог бы что-нибудь заметить.
– Мы слепы к тем, кого любим. Со мной было то же самое.
– Кто позаботится о Бене, если Тору арестуют?
– Миссис Джонсон.
Крис покачал головой:
– Я бы предпочел Тома Кейджа и его жену. Том всегда знает, как поступить в трудной ситуации.
Алекс кивнула:
– Я с ним поговорю. А ты пока лежи и набирайся сил.
– Не хочу, чтобы Бен видел, как арестуют его мать.
– Понимаю. Думаю, не увидит. Хотя это не самый худший вариант.
Крис взглянул на нее с глубокой тоской. Такое же выражение Алекс видела на лице Джима Броудбента, когда тот признавался ей в своих чувствах. После трех лет совместной работы Броудбент пришел к выводу, что Алекс – любовь всей его жизни. Он был не зеленым юнцом, а уважаемым агентом ФБР, сорокалетним сотрудником с преданной женой и двумя детьми. Надтреснутым от боли голосом Джим объяснил, что не может бросить семью, но больше не в состоянии скрывать то, что испытывает к Алекс. Ему придется перевестись в другое место, поскольку находиться рядом с Алекс и не обладать ею – выше его сил. Однако до перевода дело не дошло. Через два дня после этого признания Броудбента убили.
