Виктор Пронин - Ошибка в объекте

«Хромого нашли,— прочитал Демин в конце рапорта.— Оказался тихим человеком. Действительно, решил выпить с устатку. Магазины закрыты, а тут как дар божий — Борисихина. Но и винить его нельзя — кто ждет такого коварства? Простой и бесхитростный, он подтвердил алиби Борисихиной примерно до двух ночи. Что было дальше, установить не удалось». «Спасибо и на том»,— подумал Демин и спросил:

— Чем вы занимались после двух ночи?

— Прогуливалась,— несколько высокомерно ответила Борисихина.— А что, была прекрасная погода! Вы даже не представляете, каков наш город весенней ночью!

— Красивый?

— Обалденно! — заверила Борисихина.— А кроме того… я не могла идти домой. Муж начнет скандалить, ругаться, а что самое страшное — начнет правильные слова произносить… Испортил бы мне настроение.

— Не любите правильных слов?

— Терпеть не могу. Цензурно на них ответить невозможно. Они невыносимы, Валентин Сергеевич.

— А почему вы решили, что ваш муж был дома?

— Где же ему быть? Он у меня порядочный, спит дома, пьет дома… Хотя нет, вру, он не пьет. Как только сил хватает у человека — ума не приложу.

— Значит, вы не видели его дома?

— Странные вопросы вы задаете, Валентин Сергеевич… Не то ловите меня на слове, не то не можете понять простой вещи… Как я могла его видеть, если в дом не входила, а окна темные? Что я, по-вашему,— кошка?

— Как знать,— усмехнулся Демин.— Хочу задать вам самый простой вопрос… Зачем вы вчера пришли к Жигунову?

Борисихина рванулась было ответить, даже улыбнулась своим еще не произнесенным словам, но вдруг осеклась. Посидела, глядя в окно, передернула плечами, будто отгоняла от себя какие-то раздражающие мысли.

— А вы знаете,— сказала она, живо повернувшись к Демину,— я ведь неплохо училась в школе, меня в пример ставили. Трудно поверить, правда? И совсем недавно, у меня такое ощущение, что чуть ли не в прошлом году… Сколько было гордости, довольства собой… На собраниях выступала, стыдила своих же подруг, ругала их за нерадивость, за плохие отметки, наказаний для них требовала, вроде того, что в стенгазете пропечатать, к директору отправить… Вспомню — стыд лицо заливает, верите? До чего же надо быть глупой и злой, чтобы браться учить своих же одноклассниц! Сама-то была уверена, что меня ждет судьба завидная, что уж я-то покажу, на что способна… Стихи писала, рисовала, в самодеятельности что-то там выкаблучивала… А вот сейчас понимаю — все это было не мое, хотелось заслужить одобрение учителей, их похвалу, чтобы меня как-то выделили… Мелкое детское тщеславие. Стихи куда-то посылала, где-то их напечатали… На школьной линейке меня заставили их прочесть, да что там заставили — предложили, а я и рада… Стихи-то паршивые, и напечатали не потому что кому-то они понравились, нет, потребовались стихи на определенную тему, чтобы автором была школьница… Не хотела бы я снова стать той примерной девочкой, нет. Ее воспитательные мероприятия были на грани подлости. Если не чистой подлостью.

— По-моему, вы слишком строги к себе,— заметил Демин, сбитый с толку такой откровенностью. Борисихина даже не услышала его слов.

— Поступала в художественное училище — провалилась. На следующий год провалилась в музыкальное. В двадцать лет поступила в педагогический институт и ушла со второго курса. Противно стало. Два года отсидела за кассовым аппаратом в гастрономе. Сказать, что было самым страшным? Когда приходили бывшие одноклассники. Те, которых я учила жить. Учителя приходили, и знаете, что мне говорили, пока я им чеки выбивала? Они говорили, что любая работа почетна. И прятали глаза. Хотя уже никто не заставлял их лгать. Ханжество настолько впиталось в них, что они не могли быть самими собой даже за пределами школы… Однажды, когда моя, как говорится, любимая учительница сказала, что я работаю очень хорошо и быстро и главное — вежливо, я обложила ее матом. И не жалею. Она перестала ходить в наш гастроном. А в магазине очень дружный коллектив оказался. Именины, дни рождения, обмывание всего на свете — от младенцев до квартир… Все это было поставлено у них на широкую ногу. Потом пошли маленькие хитрости, ведь застолья надо как-то отрабатывать. Вы не думайте, особых обманов не было. Получаем, к примеру, на обертку рулон бумаги, а в нем, скажем, тонна. И мы эту тонну бумаги продаем вместе с колбасой, маслом, сыром по цене этих продуктов. И, никого не обвешивая, получаем честные три-четыре тысячи рублей. Пошла другая жизнь. А та, примерная, оказалась так далеко…

— Вы не ответили…

— Помню,— перебила Борисихина с грустной улыбкой.— Помню, товарищ следователь, и не собираюсь уходить от ответа. Пошла к Жигунову, чтобы выпить, побыть среди людей, которым ты совершенно безразлична и которые тебе безразличны… Водка, конечно, зло, но когда хорошо выпьешь, все в тебе ослабевает — и боль, и ненависть, и слезы уже никакие не слезы, а так, жидкость из глаз… Мужа тоже будете допрашивать?

— Положено.

— Он хороший парень, вы его не обижайте… Вся его сила воли, все способности и устремления свелись к тому, чтобы удержаться от выпивки, от всех нехороших соблазнов, от дурного влияния, от плохих друзей… Удержался. Ну и что? Люди сильны не тем, от чего отказались, а тем, чего добились. Ему нечем похвастать… Жена и та…

— Он может убить человека?

Борисихина быстро взглянула на Демина, и он увидел в ее глазах не растерянность — сожаление. Она словно разочаровалась в нем, в Демине, и не считала нужным это скрывать.

— Простите, Валентин Сергеевич, но ваш вопрос кажется мне… глупым.

— Что делать, служба.

— Неужели служба не дала вам до сих пор доказательств, что убить или попытаться убить может каждый? Если у вас на глазах кто-то попытается изнасиловать вашу жену, вы что же, статьи будете цитировать? Или булыжник из-под ног возьмете?

— Подпишите протокол,— вздохнул Демин.

Когда Борисихина ушла, Демин позвонил в ремонтно-строительное управление. Начальник оказался на месте. Голос его явно изменился в лучшую сторону, чувствовалось, что на том конце провода сидит живой человек, а не канцелярский автоответчик.

— Так что, Свирин нашелся?

— Ищем. Дело в том, что…

— Второй час пошел. Сколько у вас человек работает в деревообрабатывающем цеху?

— Пятнадцать, но сегодня меньше, десяток наберется.

— Вы действительно видели Свирина два часа назад? — впрямую спросил Демин.

— А что?

— Вот тебе и на! Вы сказали, что видели Свирина сегодня, причем совсем недавно. И я снова спрашиваю — вы его видели?

— Разумеется. Не будете же вы утверждать, что дисциплина у нас на производстве такова…

— Именно это я и буду утверждать в частном определении. Вчера Свирин был на работе?

— Вчера?

— Видите, какой разговор получается… Человек не приходит день, не приходит второй, а вы и не знаете, более того, покрываете.

— Как вы смеете?! — воскликнул начальник возмущенно, но уверенности в голосе не было.

— Послушайте меня внимательно. В городской больнице без сознания лежит человек, который, по некоторым предположениям, и есть Свирин.

— Не может быть! Какое горе!

— Перестаньте кривляться. Ни мне, ни ему ваше сочувствие не требуется. Нам нужен человек, который бы хорошо знал Свирина. Необходимо опознание. Если вы водили меня за нос и рассказывали басни на производственные темы, а на самом деле не видели Свирина ни сегодня, ни вчера, то присылайте такого человека. Дайте ему машину, и пусть он по дороге захватит кого-нибудь из родственников Свирина. Если, конечно, вы его не видели два часа назад…

— Возможно, я ошибся и это был вовсе не Свирин… Дело в том, что мне показалось…

— Мы договорились?

— Господи, да я сам выезжаю! Такая беда, такая беда… Он живет недалеко со своей теткой, мы приедем вместе.

— Жду вас с нетерпением! — сказал Демин и положил трубку.

Начальник строительного управления прибыл ровно через сорок минут. На заднем сиденье машины сидела пожилая женщина с распухшим от слез лицом. Когда из подъезда вышел Демин, она посмотрела на него со смешанным выражением надежды и опаски, словно от следователя сейчас что-то зависело. Сам начальник сидел за рулем. Это был плотный, краснолицый человек.

— Здравствуйте,— Демин сел и захлопнул дверцу.— Давайте знакомиться… Валентин Сергеевич.

— Борис Иванович. А это тетя Свирина…

— Эту ночь он был дома?— обернулся Демин.

— И не появлялся… Как ушел на работу вчера, так и до сих пор.

— Вот так, Борис Иванович,— заметил Демин.

— Наверно, я поступил легкомысленно, сразу заверив вас в том, что видел Свирина… Искренне сожалею о недоразумении.

— Так это было недоразумение? А мне почему-то показалось, что это называется полным развалом дисциплины на предприятии.