«Я всегда жила в Манхэттене», — продолжила она разговор с Генри Гольдштейном. Мысленно представила разделяющий их рабочий стол. Генри откинулся в кресле, приложил по привычке палец к губам, строго, сосредоточенно глядит на нее. «Я выросла здесь, — повторяет она. — Спросите кого угодно. Спросите Мору. Она-то меня узнает, мы с Морой знакомы уже тысячу лет, еще с колыбели. Видимся каждое воскресенье. У нее, как и у меня, нет дружка, в этом все дело. Я понимаю, задержка в развитии. Родители стараются уберечь детей в таком большом городе. А потом еще католический пансион, Фернандо все шутит по этому поводу. Хотя мы вовсе не девственницы, разумеется. Впрочем, это вас не касается.
Честно говоря, я все боюсь, Мора заведет кого-нибудь раньше, чем я. Я имею в виду, заведет себе парня. Я вовсе не ревную, нет, просто… сами знаете, как это бывает у девчонок. Сразу дружба врозь. Даже не знаю, что мне делать, если я не смогу болтать с ней хотя бы раз в неделю. Господи, мы же вместе учились в школе, всю дорогу. Школа Святой Анны, не так уж весело, можете мне поверить. Мы даже в начальных классах были вместе, целых два года, пока меня не перевели…»
И тут мысленный разговор внезапно оборвался. Нэнси призадумалась. Приоткрыла губы.
— Перевели в…
Снова это мерзкое ощущение. Будто кровь створоживается. Резкий кислый привкус страха.
— Перевели в… Я ходила в начальную школу…
Опустила голову. Больше не видно крыши небоскреба на Бродвее. Челюсть отвисла. Бессмысленный взгляд блуждает по парку, словно в поисках ответа. Вон скамьи на той стороне тропинки. Темные осевшие фигуры бездомных, горящие глаза прикованы к ней, но Нэнси лишь мельком скользнула взглядом по лицам, не заметив их. Покачала головой, точно разгадка осела где-то на дне и вот-вот всплывет.
— Я ходила в младшие классы в…
Ничего не получается, не могу вспомнить. Не идет на ум. Забыла, в какую школу ходила в начальных классах.
Вот чепуха. Просто ужас какой-то.
По коже побежали мурашки. Надо припомнить. Может быть, удастся вызвать зрительный образ. Продолговатое кирпичное здание. Дети вбегают, распахнув стеклянные двери. Нет. Нет, не то. Никакой связи. Болезненные толчки в желудке.
Ты вовсе не Нэнси Кинсед.
Внутри живота твердая ледышка. Холод от нее растекся по всему телу. На лбу выступили капельки пота, даже челка стала влажной. Пот струится по вискам, сзади по шее.
— Просто смех, — яростно защищалась она. — Сплошной идиотизм. Я знаю свое имя. Я могу доказать, кто я.
Тут Нэнси остановилась. Утерла губы тыльной стороной ладони и поглядела на сумочку, лежавшую рядом на скамье. Довольно крупная дамская сумка из черной кожи. Тревожно сглотнула. Разумеется, она может доказать. Еще как докажет, кто она на самом деле. Любому докажет, подходи, кому интересно.
Какая же я идиотка! Не подумала об этом с самого начала. Там, наверху, в кабинете Вудлауна, когда все неподвижно уставились на нее, ничего не сообразила, аж коленки подгибались. Нужно было попросту достать бумажник, показать удостоверение личности, водительские права, на них и фотография есть. Значит, я вовсе не Нэнси Кинсед, вот оно как? Нате, подавитесь!
Устало покачав головой, Нэнси подтащила сумочку поближе к себе, положила на колени. Дернула замок молнии. В этот миг в поле ее зрение попало что-то новое. Нэнси поспешно подняла глаза.
Один из бродяг. На той скамье, напротив, через дорожку. Заметил, как она открывает сумочку, теперь наблюдает украдкой. Белый, какого-то мыльного оттенка, длинные волосы свисают грязными желтыми патлами. Губы, покрытые струпьями, оттопырились, глаза полуприкрыты. Вот он приподнимается, отпихнувшись от сиденья, собирается встать на ноги.
— Черт, — поздновато спохватилась она. Надо было сперва убраться из парка, а тогда уж и возиться с сумочкой.
Тем не менее Нэн продолжала лихорадочно нащупывать бумажник. Сию же секунду взглянуть на удостоверение личности. Конечно, со стороны смешно, но ей необходимо убедиться, немедленно. То есть если уж человек не помнит, в какую школу ходил в детстве…
Нэнси еще раз коротко оглянулась на бродягу. Тот уже стоял возле своей скамьи, изо всех сил притворяясь, будто не замечает девушку. Что-то бормочет себе под нос для порядка, оглядывается на скамью, с которой только что поднялся. Ощупывает газеты, послужившие ему ложем, словно боится что-то по рассеянности забыть. «Я тут стою себе, никакого отношения к вашим делам, мисс», — заявляет бомж всем своим видом. И вот он уже бредет потихоньку по серой тропе. Направляется к ней, несомненно.
Нэнси занервничала. И все же нельзя откладывать. Что-то ведь не так, что-то скверное происходит с ней сегодня. Дело не только в людях там, в конторе. Еще была горгулья, а теперь и школа, название которой она не может вспомнить.
Почему бы не пристрелить его?
Да, и еще голоса. Что-то нынче неладно с мозгами. Скорее всего, жар, высокая температура. Отравилась несвежим майонезом — сколько раз мама предупреждала. Будь что будет, но удостоверение личности она найдет — сию же минуту. Нужно же убедиться, что еще не вовсе спятила.
Нэнси раскрыла бумажник. Снова оглянулась украдкой, проверяя, что поделывает бродяга. Разумеется, потихоньку приближается. Эдак небрежно, руки запихнул в задние карманы пыльных облезлых брюк. Ветер раздувает черное пальто, обнажая почти истлевшую рубашку. Ворошит ногами оранжевую листву. Красные дубы укрывают его своей тенью. Бомж лениво отбрасывает ногами гниющие листья и все ближе, ближе подбирается к ее скамье.
— Черт, черт, — повторила она. Глянула вправо, в сторону Сити-Холла. Полисмен на месте, расхаживает взад-вперед, присматривая за автостоянкой. Между ветвями деревьев Нэн заприметила форменные брюки второго полисмена, на посту, на ступенях Холла. Коли придется завизжать, они услышат.
Нэнси вновь занялась бумажником, злясь на бродягу, который только зря растревожил ее. Если я открываю сумочку, это еще не значит, что я собираюсь вручить этому малому все свои деньги. Черт бы его побрал.
Распахнула отделение для документов. Сердце забилось чаще, хотя и совсем тихо. На колени посыпались карточки. Вот фотография мамочки — маленькая, пухленькая, смеется, протянула руку, словно заслоняясь: нечего наставлять на меня эту дурацкую камеру! А вот и отец — седые волосы, красные щечки, глаза щурятся в усмешке.
Ну да, ну да. По Бродвею, шумно отфыркиваясь, пронесся автобус. Когда грохот затих, отчетливее стали слышны шаги бродяги на осенней дорожке. Нэнси лихорадочно перебирала пластиковые карточки — где же водительское удостоверение?
«Мастеркард»: на ней, по крайней мере, стоит имя Нэнси Кинсед, вон оно, в самом низу. Карточка «Виза банка» — то же самое имя, тот же человек, верно? И, наконец, водительское удостоверение. Нэнси даже глаза прикрыла, облегченно вздохнув: ее собственная фотография. Знакомое лицо: крепкий подбородок, широкие скулы, ясные, чистые глаза. Привычная, с рождения знакомая физиономия, Нэн только что любовалась своим отражением в зеркальном стекле. Имя здесь тоже стоит, Нэнси Кинсед, а как же, крупными буквами. Каких вам еще доказательств? Она — это она, и точка.
«Господи, а кем же еще я могла быть?» — спохватилась Нэнси и вновь изумленно покачала головой. Она уже почти улыбалась. Тугой узел внутри ослаб.
Тут она вспомнила про бродягу. Быстро оглянулась и застигла его на полпути. Бомж остановился возле мусорной корзины. Изучает ее содержимое, что-то неразборчиво бормочет. Надо же посмотреть, что тут навалено. Не обращайте на меня никакого внимания, глубокоуважаемая дамочка.
«Пора отсюда убираться», — подумала Нэн.
Собрала карточки, запихнула их обратно в бумажник. Затолкала в сумку. Теперь побыстрее вернуться на работу. Потолковать с кем-нибудь из знакомых. С тем, кто способен выслушать.
И никаких голосов.
Разумеется, никаких голосов. Не стоит тревожиться. Все будет тип-топ. Наверное, просто начинается грипп. Жар, лихорадка. Или несвежий майонез, он во всем виноват, как мамочка и говорила.
Нэн поглубже упрятала бумажник, словно надеясь уберечь его от неотвратимо надвигавшегося попрошайки. Как только она вернется и поговорит с Генри Гольдштейном, как только все образуется, как только…
И тут Нэнси вновь похолодела. Даже сердце обратилось в кусок льда. Гусиная кожа.
Там Что-то…
Что-то такое она нащупала в сумке. Что-то странное. Такое твердое, металлически прохладное. Заглянула — черное.
«Что же это?» — растерялась она, но каким-то образом разгадка уже брезжила.
Шум транспорта на Бродвее отступил. Замер плеск фонтана, шорох листьев над головой. Даже нежный, прохладный осенний ветерок, только что ласково ворошивший волосы, покинул Нэнси.
Что это?
Пальцы сжали странную штуку, непонятно как оказавшуюся в сумочке. Проверили очертания. Прошлись по холодной черной поверхности.
