– Да, правильно. Когда же Джонни заметил мое недоверие, он больше ни о чем не рассказывал и, по-моему, обиделся. Позже я снова размышляла о его словах. Затем подписала бумагу и забрала его домой, а той ночью спросила, зачем он сказал неправду.
– Ты это серьезно? – спросил я. – Он был болен, и, по твоим словам, ему прописали очень сильные лекарства. Ты же не думаешь, что что-то было на самом деле.
– Но ведь нельзя оставить без внимания то, как он вел себя в больнице. А затем дома. Понимаешь, что-то давило на него. Я уверена, он был чем-то обеспокоен.
– Ты спросила его об этом?
– Конечно. Но он отшутился – дескать, я права и все его страхи вызваны лекарствами.
– Но ты только что сказала то же самое.
– Но я все равно чувствовала, что он что-то от меня скрывает. Если бы я выслушала его тогда, в больнице, возможно, он рассказал бы, что произошло в ту злосчастную ночь, но я с самого начала не поверила ему, и он замкнулся. Когда я привезла его домой, он временами вел себя как-то странно. Перед сном запирал все окна и двери – хотя какие злоумышленники на Итаке?! Это же не большой город. По ночам он часто просыпался от каких-то звуков снаружи, но я ничего не слышала.
– Ничего подозрительного?
– Конечно нет! И еще… Знаешь, он часто запирался у себя в кабинете, даже когда не собирался работать. И ни разу не рассказывал мне, что там делает. Он не разрешал приглашать никого к нам домой и вообще отказывался встречаться с людьми.
Поведение отца, хотя и отдавало легкой паранойей, больше походило на побочный эффект от лекарств, которыми его пичкали, а возможно, было следствием того, что отец бросил пить. По-моему, чувство вины несколько исказило представление Ирэн о случившемся.
– Никогда не поверю, что эти подозрения обоснованны, – убеждал я ее. – Ну какая может быть причина желать его смерти? Он самый обычный безобидный старик.
Ирэн встревоженно перехватила мой взгляд, и мне вдруг показалось, что она хочет рассказать мне еще что-то. Но она только грустно покачала головой:
– Пожалуй, ты прав.
Дом, в котором отец и Ирэн прожили более двадцати лет, стоял на склоне горы высоко над городком Вафи. Каменные стены, укреплявшие склоны, образовывали террасы, где росли вековые оливковые деревья. Хозяева участков уезжали жить за границу, и подпорные стены часто осыпались. Но у Ирэн все было в порядке, что еще раз напомнило мне о процветании принадлежавшей ей компании.
Когда они с отцом только сошлись, она купила у одного из своих родственников небольшой завод по производству оливкового масла. Думаю, ей потребовалось не много времени, чтобы понять: они будут едва сводить концы с концами, если станут жить на деньги, которые отец зарабатывал как археолог и куратор маленького музея, где размещались его находки. Сначала она перерабатывала урожай, собираемый местными крестьянами, в основном для их собственных нужд, получая в качестве платы часть готового масла. Затем стала разливать и продавать масло под собственной торговой маркой и, когда появился Евростандарт, вложила деньги в более современный завод, постепенно превратив свой маленький бизнес в крупное предприятие. Ее масло, хотя и небольшими партиями, экспортировалось теперь по всему миру.
Оштукатуренный и побеленный фасад, черепичная терракотовая крыша – все такое типичное для Итаки. Дом был двухэтажным, со ставнями на окнах. Комнаты второго этажа окружали балконы из кованого железа. С большой террасы открывался вид на город и защищенную от ветра гавань, которая поблескивала далеко внизу. На севере гора Нерит, позолоченная лучами заходящего солнца, живописно устремлялась в темневшее небо.
Ирэн провела меня в отведенную мне комнату – ту же, которую я занимал во время своих детских визитов. Напомнив, где что находится, Ирэн предложила мне быть как дома и протянула ключи от отцовского джипа.
– Я немножко устала за последние дни и, если не возражаешь, лягу спать пораньше, – сказала она, – а тебе, возможно, захочется съездить в город.
Чувствуя, что вряд ли засну, я взял ключи.
– Спасибо, может, и захочется, – поблагодарил я ее.
В ответ Ирэн устало улыбнулась и поцеловала меня в щеку:
– Тогда спокойной тебе ночи, Роберт. Kalinichta.
– Спокойной ночи.
К тому времени, когда я доехал до Вафи, совсем стемнело. Город, построенный по берегам живописной гавани, однажды был уничтожен сильнейшим землетрясением, обрушившимся на Ионические острова и часть материковой Греции в начале пятидесятых годов. Но Вафи постарались восстановить в прежнем стиле. В отличие от соседней Кефалонии, здесь не было полосы придорожных баров, ночных клубов или огромных туристических отелей. В извилистых узких улочках ютились маленькие лавчонки, где торговали свежими овощами, книгами, журналами, продуктами и одеждой. На каждом углу без труда – по выставленным на тротуар столикам – можно было найти кафенио. Ближе к морю располагались многочисленные сувенирные лавки, рассчитанные на туристов: полки в них были забиты дешевыми изданиями переводов «Одиссеи» и «Илиады» Гомера.
Пляжи Итаки, покрытые сточенными прибоем, гладкими, выгоревшими на солнце камешками, не интересовали туристов в той мере, как пляжи соседней Кефалонии с ее песчаным побережьем. Но летом приезжало много итальянцев и греков с материка. Кто-то останавливался в кемпинге или в частном доме, другие жили в своих собственных домах, стоявших запертыми в зимние месяцы. Прибрежные воды острова часто бороздили яхты, владельцев которых привлекали неиспорченная красота и историческое прошлое этой земли.
Когда я ехал по набережной, то видел, что почти все причалы заняты, а несколько яхт стоит на якоре в глубине бухты. В ресторанах и барах на главной площади было многолюдно. Я нашел местечко, где припарковать машину, и отправился на поиски свободного столика на тротуаре, но все они оказались заняты. Я уже хотел поискать столик на боковых улицах, когда увидел сидевшую в одиночестве девушку. Поначалу я принял ее за местную: темно-русые волосы, оливковый цвет кожи, характерный для уроженцев Средиземноморья, и что-то явно греческое в угловатых чертах ее фигуры. Но, заметив, что она читает книгу на английском языке – мне было видно заглавие на обложке, – я подошел и, показывая на свободное место, спросил:
– Не возражаете, если я сяду за ваш столик?
Она удивленно посмотрела на меня, затем обвела взглядом соседние столики, как будто только что увидела, как много людей вокруг. Уже прошло около часа с тех пор, как зашло солнце, но на ее глазах все еще были темные очки. Мне стало интересно, как ей удается читать сквозь них в сумерках.
– Пожалуйста, не возражаю, – негромко ответила она и снова погрузилась в чтение.
Ее манера говорить напомнила о состоятельных воспитанницах пансионов. На вид ей было лет двадцать пять, и я решил, что она с одной из яхт у пристани. Она читала серьезную книгу известного автора.
В теплом воздухе приятно смешивались запахи моря и еды, которую готовили на открытом огне. Тихий шум прибоя успокаивал. Официант принес заказанное пиво. Отхлебывая из бокала, я наблюдал ночную жизнь городка, бурлившую вокруг. Можно было увидеть целые семьи, обедавшие или просто гулявшие по набережной. Иногда взрослые останавливались поболтать со знакомыми, а дети, играя, шумно бегали неподалеку.
Я представил себе отца, холодного и безжизненного, представил, что он лежит где-то поблизости и я никогда больше не услышу его голоса, что не будет больше телефонных звонков и разговоров ни о чем, словно два фигуриста катаются на коньках вокруг друг друга на тонком льду и никак не могут остановиться. Он всегда боялся выйти за рамки условностей, а я молчаливо отторгал его фальшь. Его звонки вызывали раздражение: одна часть меня хотела перечить ему, изливая таким образом свое недовольство, другая стремилась наказать его молчанием, что я и делал на протяжении многих лет. Этим молчанием заканчивались все наши разговоры. И теперь я вдруг понял, что мне уже никогда не придется молчать в трубку, но также останется несказанным все, что я хотел сказать.
Мне вспомнились слова отца о том, что кто-то пытался его убить. Я в это не верил. Если кто и пытался это сделать, то только он сам. Его эгоизм – вот что действительно убило его. Именно эгоизм привел его на Итаку и в конце концов закупорил его артерии и разрушил печень. Много лет тому назад отец сбежал из Оксфорда после скандала, погубившего его профессиональную карьеру и расстроившего его и без того не идеальный брак с моей матерью. Отец нашел пристанище на этом красивом, но незаметном острове, зарывшись в его прошлое на последующие двадцать пять лет. Я всегда считал, что он пошел по пути наименьшего сопротивления.
Помню, как мы виделись с ним в Англии в последний раз. Мне было одиннадцать лет, и я подрался в школе с мальчиком, назвавшим моего отца жуликом. Придя домой с подбитым глазом, я все рассказал ему, а он, вместо того чтобы гордиться тем, что я защищал его честь, не глядя на меня, ушел к себе в кабинет и заперся там. Мама принесла мне пузырь со льдом. Когда я передал ей слова того мальчишки, с которым я подрался, она только раздраженно поджала губы. В ту ночь я слышал, как она громко выкрикивала обвинения, а утром отец уехал. Через пару недель меня отправили в школу-интернат, не вдаваясь в объяснения, куда уехал отец и когда он вернется.
